Временами губы ее шевелятся, как бы произнося неслышную молитву. Черты лица по-прежнему искажены страданием. Опустившись на пол, она снова начинает выстукивать ноги, перебрасывая одну руку за другую, как пианист-виртуоз, и при этом ударяет по чувствительным местам.
Наконец, сделав над собой усилие, она находит стул и падает на него. Второй вздох, более глубокий, чем первый, вздымает ее пышную грудь. Она открывает глаза, и ее лицо застывает в мягкой и доверительной улыбке. Так улыбаются иногда продавщицы аптек, когда они предлагают медикаменты, название которых слишком красноречиво.
Я видела, заявляет она и перечисляет здоровые органы. Какой взор! И какая память! Внезапно она делает ошеломляющее сообщение:
Я увидела кровяное давление: 128.
У нас перехватывает дыхание. За несколько дней до этого врач измерял у жены давление: точно 128. Я избегаю встречаться взглядом с Лиллой из опасения, что она себя выдаст. Паскуалина наклоняется и указывает пальцем на правый бок больной.
Воспален желудок. Вот отсюда идет.
Конечно, можно сказать, что и Паскуалина вроде тех гадалок, которые «видят» на картах, что вы получили письмо или получите его. Можно сколько угодно посмеиваться, что, дескать, трудно найти женщину, которую не беспокоил бы желудок; и все-таки люди всегда склонны поверить в сверхъестественное или по крайней мере в необыкновенное.
Поэтому и мы почувствовали себя несколько пристыженными: мы уже готовы согласиться с тем, что нет дыма без огня. Но именно в этот момент Паскуалина сделала серьезный промах, заставив нас снова усомниться. Конечно, она «осмотрела хорошо и всюду», но проглядела операцию, которую моя жена перенесла несколько лет назад. Лилла, всегда порывистая, проговорилась, и Паскуалина, не растерявшись, сделала понимающий вид.
Конечно, конечно, я видела рубец
Однако недоверие остается очень смутным, даже хочется истолковать ее ошибку влиянием моей собственной упорной предвзятости. Но и Лилле, так же как и мне, показалось, что в этом случае рентгеновские лучи не сработали. Итак, в пользу ясновидящей остаются удивительно правильный диагноз и исключительно точно угаданная величина кровяного давления.
Медицинская консультация закончена, и я осмеливаюсь задать несколько вопросов. Паскуалина с явным удовлетворением скрещивает руки на животе; должно быть, это ее привычная поза. Сразу заметно, что она обожает говорить о себе. Подробно рассказывает о своей юности и о выявлении ее дара.
Я была совсем молоденькой девушкой, но уже плохо себя чувствовала. Я была вот такая худая (она показывает мизинец), постоянно кружилась голова (чтобы стало понятнее, она изображает, не вставая со стула, вертящегося дервиша), аппетита никакого. Доктора, конечно, ничего в этом не понимали.
Горизонтальная линия, проведенная ее рукой, говорит, что если бы бедные больные были предоставлены только официальной медицине, то об их участи следовало бы пожалеть. Затем она описывает церемонию своей свадьбы. Несмотря на то что она родила двоих детей, одного за другим, она похудела еще больше (?). В общем, переход от девичества к замужеству не вызвал у нее никаких перемен.
Однажды, работая в поле, я потеряла сознание. Вокруг меня собрался народ. Как мне говорили после, во время моего обморока я рассказывала, что в это самое время делалось в деревне; потом оказалось, что все, о чем я говорила, было правдой.
Говорит она уверенно, как по писаному. Несомненно, ей приходилось говорить об этом много раз, причем в рассказ вносились усовершенствования. Чтобы усилить впечатление, Паскуалина замолкает; в этот момент ожидаешь, что она вот-вот добавит с улыбкой: конец пролога.
Некоторое время спустя, продолжает она со вздохом, мой муж вечером долго не возвращался. Моя мать уже проливала слезы, дети плакали навзрыд, а я оставалась удивительно спокойной. Находясь в каком-то трансе, я успокаивала своих: не плачьте, ничего с ним не случилось, я вижу его, он идет по дороге, сейчас он выходит из-за угла улицы, он подходит, он открывает portone, он поднимается по лестнице вот он. И на глазах моих изумленных родителей вошел мой муж.
Снова пауза. Занавес после первого акта. Паскуалина глубоко вздыхает, и снова звучит ее ровный, монотонный, мягкий голос.
Тогда моя мать отвела меня к доктору, который выслушал все до конца, не перебивая. После этого он повернулся ко мне и сказал: «Паскуали, посмотри-ка, что делается в нижнем этаже». Я наклонилась, чтобы поглядеть сквозь пол. Я увидела мужчину и женщину, считавших монеты. «Да, сказал доктор, это хозяева бакалейной лавки, что на углу. Каждый вечер они считают выручку. А в доме напротив ты видишь что-нибудь?» Сквозь стены и улицу я увидела мать возле постели больной девочки. И это было на самом деле так. «Можешь ты увидеть, чем хворает девочка?»«У нее распухло горло». И опять это было правдой. Он знал это, потому что сам лечил девочку. «Иди, сказал он моей матери, забирай свое чудо, ничего серьезного с ней нет, не надо только мешать ее дару».
Я пользуюсь антрактом, чтобы задать вопрос:
И у вас больше не было головокружений?
Никогда больше, отвечает Паскуалина, начиная третий акт. После этого каждый раз, когда кого-нибудь из наших что-нибудь тревожило, обращались ко мне: «Ах, Паскуали, не посмотришь ли, что с моим старшим, который в солдатах?» Или: «Что сейчас делает мой муж?» Иной раз видишь вещи, о которых не следует рассказывать. Но я понимаю
Опустив глаза, она поясняет со скромным видом:
Ведь мы существуем для того, чтобы лечить, а не для того, чтобы разрушать. Разве не так?
Лилла убежденно кивает головой. Я возвращаюсь к практической стороне дела:
Вот так вы постепенно устроили ваши дела?
Она смиренно указывает на palazzo вокруг нас, на поля и на. кур за оградой.
Да, с божьей помощью обзавелась домом и пополнела.
В этой бедной стране полнота служит внешним признаком преодоленного недоедания.
Иначе говоря, мой дар, заключенный внутри меня и не имевший выхода, иссушал и терзал меня.
Но как вы объясняете этот дар?
Лилла подавляет гримасу. Мы с ней уверены, что не обойдется без указаний на небесные силы. Ничуть. Паскуалина оказалась умнее. Она поднимает обе руки, изображая чаши весов. Ее голова и изображаемое коромысло клонятся то в одну сторону, то в другую.
Mah Chi lo sa? Я вроде медиума, вроде ясновидящей
Мы поднимаемся одновременно с ней.
У вас бывает много клиентов?
Сегодня было восемнадцать Сейчас четыре часа Обычно бывает человек двенадцать утром, столько же после завтрака. По воскресеньям я не работаю.
Но откуда вам так хорошо известны медицинские названия? Вы учились?
Нет, говорит она улыбаясь, в этом у меня не было надобности. Несколько лет тому назад во время одного съезда врачей в Болонье меня пригласили, чтобы сравнить мое ясновидение с рентгеновским аппаратом. И я говорила: «Я вижу что-то вроде мешка»«Это желудок», объяснили мне мои «коллеги». «А тут что-то вроде боба». «Это почка». И так далее.
И у вас никогда не было неприятностей с врачебными властями?
Она удивленно смотрит на нас.
Никогда. Для этого нет причинведь я им помогаю.
И они считают вас специалистом?
Вот именно, подтверждает она вполне серьезно, вы выразились совершенно точно.
Она в самом деле казалась измученной. Я спросил ее, сколько я ей должен. Нам не раз говорили, что ее тарифдве тысячи лир. Но Паскуалина колеблется. На нас устремлены и оценивают наши возможности уже не глаза-рентген, а глаза крестьянки, знающей, что такое голод.
Полагаюсь на вашу доброту, говорит она наконец.
Это значит, что цена будет повышенная. Мы вежливо настаиваем на определенной сумме. Она не менее вежливо увиливает:
Стало быть, я сделала полный осмотр, измерила давление, взяла «анализ крови» Все я все осмотрела. И так устала, что если бы вы не приехали издалека Пять тысяч?
Ее интонация явно вопросительна. Кроме того, она робко добавляет формулу, которую мне пришлось впоследствии слышать из уст почти всех врачей Италии:
Это не слишком дорого?
Я протягиваю ей деньги; она кладет их в карман. Затем она хватает руку Лиллы и целует ее. Из-за пяти тысяч лир?
Ну вот. Все кончено. Мы возвращаемся в раздумье. Конечно, она «плавала». Но величина давления, диагноз, они были удивительно точными. Любопытно.
В Риме я подробно рассказал этот случай крупному хирургу, одному из тех, у которых на визитной карточке вслед за именем стоят три строки: professore, primario и еще бог знает что.
Как вы это объясняете?
Я этого никак не объясняю, ответил он, пожимая плечами.
Вы в это верите?
Почему бы мне в это не верить?
Всегда бывает досадно, когда наш собеседник мыслит не так, как мы сами. Я настаиваю:
Эта незаконная медицинская практика нисколько не беспокоит сословие врачей?
И получаю типично итальянский ответ:
Lasciamoli саmраrе.
В вольном переводе: всем надо жить!
Горы
Нам знаком этот горный пейзаж.
В сентябре 1943 года Фудзио рекомендовал мне эти места как «спокойный уголок», где можно переждать несколько дней до прихода союзников. Мы последовали его совету. В Уссите мы снова встретили Винтера, Лизелотту, Джиль и Стеллу: немца, польку, англичанку и уроженку Южной Африкивсе бывшие интернированные, которых перемирие освободило из лагерей и мест поднадзорного проживания. Никогда еще в этой затерянной деревне и в разбросанных горных хуторах не собиралось столько народу. Германская армия оккупировала всю северную половину полуострова. Итальянская армия разваливалась. Семьи прятали в надежных местах своих мужчин, «способных носить оружие». Около двухсот тысяч бывших интернированных и военнопленных бродили по стране в поисках пристанища. Некоторое время все эти люди играли в конспирацию.
Через неделю мы начали беспокоиться. Союзники, высадившись в Анцио, не продвигались. Увлечение конспирацией прошло. Мы вылезли из домов и, переодетые в итальянцев, толпами бродили по узким улицам, разговаривая на трех языках; а за нами на расстоянии двадцати шагов почти всегда шел озабоченный maresciallo карабинеров Усситы. Долго так продолжаться не могло. Собравшись с духом, я отправился к maresciallo. Разговор был поистине эпическим. Бедняга не знал, как ему быть. У него был циркуляр, который именем новообразованной итальянской республики предписывал властям водворить в лагеря заключения всех врагов народа, выпущенных на волю во исполнение договора о перемирии, подписанного королем-изменником. Я сообразил:
Давайте предположим, будто вам неизвестно, что мы были интернированы?!
Он развел руками, как бы призывая меня в свидетели:
Mah (Да, но)
Это меня убедило.
Пришлось сдаться. Действительно, не очень удачная выдумка. Тогда maresciallo выдвинул контрпредложение.
Хорошо, я буду сомневаться еще двадцать четыре часа.
И за это время мы исчезнем?
Оставалось только бежать. Мы решили разделиться. Винтер направился в Кастелло. Джиль решила идти прямо на юг и пересечь линию фронта. Лизелотта собиралась укрыться в Сан-Плачидо. А для нас Фудзио нашел в непроходимом лесу хижину, «о которой никто не догадается». Он обещал прислать за нами на другой день в 5 утра телегу, чтобы увезти нас в строжайшей тайне. Когда деревня проснетсяни professore, ни синьоры уже не будет. Улетели!
Операция и в самом деле была проведена в строжайшей тайне. Было, вероятно, половина пятого, когда колеса телеги, проклятия возницы и щелканье его кнута заставили всех обитателей Усситы броситься к окнам. Pazienza! На дворе темно хоть глаз выколи. Нас не увидят. Когда мы украдкой на цыпочках выходили из дома, возница заревел:
Эй, professo! Где вы? Надо вывезти вас до рассвета, а то вас увидят.
Здесь и там захлопали открываемые ставни. Полуживые от страха, мы с адским грохотом проехали через всю деревню, провожаемые любопытными взглядами. Только в горах Лилла наконец облегченно вздохнула. Антонио, наш возница, тотчас же поставил указательный палец поперек усов и прошептал:
Синьор Фудзио и его синьора ожидают вас.
Они нас действительно ждали и с ними еще человек двадцать гостей участников заговора! Огромный накрытый стол, дымящиеся спагетти и яичница из доброй сотни яиц. Если мерить не по дороге, а напрямик, от Сорбо, куда нас привезли, до Усситы меньше пятисот метров. Возгласы заговорщиков, решивших спрятать professore и синьору, были слышны значительно дальше. Мария, Нерина и ее четыре двоюродных сестры хлопотали на кухне. Все присутствующие уверяли нас, что мы должны как следует подкрепиться, перед тем как скрыться в лесах. Один из неизвестных мне гостей спросил меня громовым голосом:
Офицер?
В это время чинам итальянской армии было приказано явиться в свои части. Пока я раздумывал, что бы такое ему ответить, неизвестный приложил палец к губам и с понимающим видом сказал:
Ясно! Интеллидженс сервис.
Спагетти стали у меня поперек горла. Неизвестный наклонился к своему соседу и сообщил ему на ухо о своем открытии; тот немедленно уставился на меня восхищенным взглядом. Лилла, передавая мне солонку, проговорила вполголоса:
Это тебе от Мата Хари!
Солнце стояло уже высоко, когда мы выходили из дома; тут нас ожидал новый сюрприз. Вся деревня собралась на площади проводить нас. Снизу из Усситы слышались крики «ура». Мы пустились в путь вслед за Антонио, который подталкивал своего мула, нагруженного двумя большими мешками с соломой: это были матрацы для нас. Все было организовано самым тщательным образом. Фудзио и его друзья с охотничьими ружьями на плечах образовали грозный конвой. После получасового подъема мы еще могли видеть платки, которыми нам махали из обеих деревень. Может быть, и maresciallo карабинеров тоже стоял среди энтузиастов?
Непроходимый лес оказался огороженным участком лесопитомника. Средняя высота елок в нем была полтора метра.
На рассвете следующего дня нас разбудили выстрелы. Это молодые люди из Сорбо упражнялись в прицельной стрельбе; мишенью им служила доска с надписью: «Caccia vietalissima» (охота строжайше воспрещена).
Смешно? Ну и что! Это добрые люди! Добрые люди, которые спасли нам жизнь. С открытым сердцем они всегда были готовы отдать последний кусок хлеба и приютить в сарае, а то и в комнате любого из бесчисленных скитальцев, бродивших по стране в ту страшную зиму, когда немцы заставляли одну половину Италии охотиться за другой ее половиной. Они страдали, испытывая лишения. Они знали всех нас в лицонас были тысячии ни разу никого не выдали.
Таким был и наш карабинер, который, встретив меня два месяца спустя, остановился, внимательно рассмотрел бородищу, которую я отпустил для маскировки, и одобрительно сказал:
Я вас и в самом деле не узнаю.
Таким был Мариеттона, служащий табачной монополии в Уссите, который обеспечивал нас табачным пайком. Таким был мэр, который без всяких оговорок включал нас в списки на получение муки и растительного масла. Такими были семьи, которые помогали нам жить, доставая нам уроки; в конце месяца за них расплачивались ветчиной, колбасой и другими товарами, исчезнувшими из продажи. В Кастелло было человек пятьдесят бывших пленных: офицеров, солдат, гражданских лиц. Среди них были славяне, англичане, американцы. Им запросто выдали продовольственные карточки. Я сам видел карточку Питералетчика британской авиации. Она была выдана на его имя с надлежащими указаниями: ufficiale nemico di passagioнеприятельский офицер, проездом!
Здесь, в горах, кишевших беженцами всех мастей, гостеприимство в отношении этих poveri figli di mammaбедных сыновей своих матерейудивляло своей непосредственностью, а нередко и героизмом.
В Сорбо нас было семеро. Лилла, ее отец, четыре югослава и я. Немцы являлись три раза. Каждый раз мы оставались в живых. Если мы и испытывали какие-либо лишения, то только потому, что те же лишения испытывала вся деревня. Мало того: в тот день, когда немецкий фельдфебель получил приказ расстрелять за укрывательство восемь жителей деревни, люди плакали, прощаясь друг с другом, но никому в голову не пришло выдать немцам чужестранцев. Фельдфебеля захватило общее настроение, он был в отчаянии. Он думал только о том, как спасти людей, которых должен был расстрелять, и обращался к нам, знавшим немецкий язык:
Himmel Herr Gott, как мне быть, чтобы остаться ein Mensch, человеком!