Вы счастливы?
Он морщится.
Ни счастлив, ни несчастлив. Должен признаться, что мой опыт научил меня отличать личную выгоду от общественной пользы. Результат бесспорно ценный. Как бы я ни жалел о прошлом, сейчас я твердо знаю, что с общенациональной точки зрения и, не будем бояться слов, с точки зрения патриотическойзакон о реформеправильный закон.
50 гектаров из возвращенных ему 150 заняты под виноградниками. Поскольку он не в состоянии все делать сам, он сдает их арендаторам и получает только ренту в размере одной пятой урожая. Рано или поздно эти 50 гектаров будут у него отобраны и перейдут к виноградарям, которые их обрабатывают. Крест, который Б. заранее поставил на этой трети своей собственности, не тяготит его.
Я не могу на это жаловаться, раз это справедливо.
Взгляды этого сорокалетнего человека можно считать лицевой стороной медали. События освободили его от оков буржуазного эгоизма и доказали ему необходимость гражданской солидарности.
Оборотная сторона приоткрылась мне в беседе с одним высокопоставленным чиновником. Сцена происходила в одном министерстве и по забавному совпадению в одном из тех бюро, где в 1944 году я восседал, как маленький король транспорта, работая в администрации союзников. Назовем моего собеседника П. О нем трудно говорить, не раскрывая его инкогнито. Поэтому я сознательно оставлю в тени предмет нашей беседы. Он одного возраста с Б., но решительно ничего не усвоил. Он тревожится лишь о том, как бы не повредить своему служебному положению. Его первые слова прозвучали кисло:
Мы мы принимаем французов с распростертыми объятиями, вы это сами видите, не правда ли, мсье? Извините, одну секунду
Он выходит в соседнюю комнату и возвращается не один.
Моя правая рука, мой заместитель Он Он будет присутствовать при интервью. Так ведь лучше, не правда ли?
Простите. Я к вам вовсе не за интервью!
Правая рука обменивается взглядом с левой рукой.
Так всегда говорят А потом
Разговор завязывается плохо. Собеседник боится ответственности и маскирует свой страх пылкими упреками в адрес французов, которые, по его словам, ненавидят Италию. Свидетельством этому книга Ревеля. Мне достается и за пресловутые волосы на ногах итальянок. Чтобы не отравить с самого начала наших отношений, я рассказываю о беседе со сторожем музея, который во что бы то ни стало хотел добиться от нас признания, что Лиллаитальянка. Его аргумент: у нее есть «все, что нужно, и там, где нужно». И заканчиваю шутливым тоном:
Вот вывы ведь считаете, что француженки плоские.
Он хлопает линейкой по столу и подтверждает:
Они действительно плоские!
Теперь моя очередь возмутиться:
Опомнитесь! А Брижит Бардо?
Он пожимает плечами.
Вы шутите! «Они» у нее ничего не стоят по сравнению с Лолобриджидой и Софи Лорен.
В пылу спора мы некоторое время перебрасываемся подобными прелестными аргументами, пока не замечаем, что разговор ушел в сторону. С трудом перейдя снова на шутливый тон, я говорю, что тем не менее итальянки мне нравятся. Он призывает своего заместителя в свидетели:
Вот! Вот вам доказательство! «Тем не менее», то есть несмотря на волосатые ноги! И вы напишете в вашей газете
Я перебиваю его с ангельской кротостью в голосе:
Я не журналист, у меня нет газеты, я собираю материалы для книги.
Исключительно из вежливости он не ставит эту версию под сомнение, но взгляд его и поза чрезвычайно красноречивы. Я подготовил короткие точные вопросы, от которых лицо его освещается довольной улыбкой.
Я вам отвечу. Это дельные вопросы. Мое учреждение в течение пяти лет занималось изучением как раз этих вопросов. В масштабе всей страны.
Жест в сторону «правой руки». Помощник извлекает из огромного шкафа три огромные книги; он сгибается под их тяжестью. Высокопоставленный чиновник кладет первый том себе на колени так, чтобы я не видел страниц. Мне видна только этикетка, надпись на которой выведена красивыми круглыми буквами. Он перелистывает книгу, что-то в ней находит и восклицает:
Вот они! Ответы именно на ваши вопросы.
Я вынимаю блокнот и карандаш. В глазах чиновника появляется безумный страх:
Так это все-таки интервью?
У меня опускаются руки.
Да нет же.
В таком случае зачем же вы хотите записывать?
Чтобы не забыть.
Чтобы не забыть что?
Настоящий диалог глухих!
Ответы.
Но я не собираюсь давать вам ответов!
Я смотрю на него, разинув рот: вытащил книги, пообещал Он категоричен:
Подайте ваши вопросы в письменном виде. Я доложу по инстанции.
Как говорят в Италии, большая доза идиотизма уже смертельна. Действительно, здорово! Мой собеседник явно доволен и ищет одобрения у своего подчиненного, тот не заставляет себя ждать. Я пытаюсь договориться полюбовно:
Послушайте, я обещаю вам
Он шумно торжествует.
Ага! Так все-таки интервью?
Я отступаю, я выбился из сил. Тогда он как ни в чем не бывало начинает аргументированно доказывать мне, что главное, в чем мне следует убедиться, это то, что его учреждение не бездействует. Правая рука подтверждает это заявление энергичными кивками.
Наиболее значительный результат изучениякоторое велось в его учреждении пять лет! состоит в следующем: кризиса производства нет, есть кризис потребления.
Я поднял на него взгляд, в который вложил мою последнюю надежду. Но нет! Он не шутит. Он серьезен, как десятилетний мальчик, играющий в папу. Настаивать бесполезно. Я благодарю его за любезность. Он скромно принимает слова благодарности и подчеркивает:
Dovere mio (это мой долг).
Он провожает меня, сухо приказывает секретарю вызвать для меня лифт и возвращается в свой кабинет со всем надлежащим достоинством.
Болван? Не совсем. Просто типичный чиновник. Недаром во всех странах народ придумал своим канцеляристам иронические прозвища: в Англиикрасная тесемка, в Германиибелая плесень, во Франциикожаная подушка; их общий смыслканцелярская крыса (в ИталииZavorra). Поколения людей в люстриновых нарукавниках пронизывает ужас перед ответственностью. Это характерно не только для Италии.
Лифта все нет. Секретарь, нажав кнопку вызова, садится и начинает дремать. Рядом с ним, положив локти на стол, толстая, расплывшаяся женщина в черной кофточке говорит вполголоса по телефону:
Тогда я ему сказала: нет, правда, вы меня не заметили? Такой парень, как вы? Вот пижон!
Она прикрывает трубку рукой и шепчет курьеру:
Это Анджела.
Секретарь приоткрывает мутный глаз и снова закрывает его. Жарко. На его столе карточка следующего посетителя. Посетитель ждет. Это мужчина лет сорока. В высшей степени элегантный. Вероятно, какой-нибудь raccomandato, человек с протекцией. Обессиленной рукой секретарь передает карточку своему помощнику. Тот берет ее, бросив на своего начальника сонный взгляд, в котором чередуются ненависть и зависть. Толстуха продолжает кудахтать. Помощник секретаря передает карточку дальше по инстанции: курьеру. Этот последний направляется к двери, из которой я только что вышел, и rispetto-sissimamente стучит пальцем. Ответа нет. Чувствуется, что он вполне способен ждать у этой двери до конца рабочего дня. А если понадобится, готов терпеливо прождать и straordinarie (сверхурочно) за это платят вдвойне. Посетитель, потеряв терпение, подходит к нему, шепчет ему что-то на ухо и сует ему что-то в руку. Рассыльный смелеет, нажимает ручку и открывает дверь
Но вот и лифт. Молодой человек нажимает кнопку. Не успели мы спуститься на один этаж, как он согнал с лица заученную улыбку и с беспокойством спрашивает:
Как там во Франции? Есть работа?
Мне становится жаль его:
Франция, Франция Ведь мы латинские сестры, мой бедный друг.
Много приятнее была встреча с Анджолетти, председателем Союза писателей. В общем, положение литератора в Италии сходно с тем, которое создано ему во Франции. Он может просуществовать, только если имеет вторую профессиюесли он журналист, чиновник, служащий в издательстве и т. д. Неплохо можно заработать на радио и телевидении. Названий издается столько же, сколько во Франции, 13 500 в год. Это очень много. Но тиражи малы5 тысяч, если повезет6 тысяч. Тиражи книг Моравии, занимающего первое место, достигают иногда 50 тысяч.
Нам далеко до Данино и Франсуазы Саган!
Театр еле перебивается: он находится в печальном состоянии. Так считает Рандоне, специалист в этой области, хорошо известный моим парижским коллегам. Итальянский театр живет по старой системе. La compagniaтруппасобирается вокруг одной-двух звезд, подготовив репертуар на один сезон. Она переезжает из города в город. Театральные помещенияэто обычно старинные традиционные здания, приспособленные для опер и довольно обширные. Но их мало. В Риме, например, всего два больших театральных зала.
Легко понять, что драматургам приходится туго. Сто представлений одной пьесыэто в Италии уже настоящий большой успех. В таких условиях, естественно, пьесы выгоднее переводить, чем писать. В последнее время в больших городах при поддержке государства образованы стационарные Piccoli teatri (маленькие театры). Располагая маленькими зрительными залами, они не в состоянии содержать известных актеров; пока эти театры не вышли еще из стадии эксперимента. Успех Миланского Piccolo teatroисключение.
Любопытно, что продолжает существовать меценатство. Папины сынки нередко проматывают деньги, вкладывая их в театральные постановки.
Не все ли равноразбить себе башку на автомобиле или кутить с актрисами, не правда ли?
Если пьеса будет иметь успех и выдержит сто представлений в театре с залом на тысячу мест, то из расчета 10 процентов от валового сбора она может принести автору десяток миллионов лир. Это, конечно, немало, но такие случаи исключительно редки, и писателю остается рассчитывать на ренту, на вторую профессию или на телевидение. Последнее обеспечивает драматургу авторский гонорар примерно в миллион лир (с учетом премии за использование еще не изданного произведения).
Но, увы! Телевидениеэто царство цензуры, которая здесь, как и повсюду, порождает самоцензуру. Телевизионные пьесы, как правило, с самого начала обречены на оскопление. На это идут не все авторы.
Стоит сказать несколько слов и о телевидении. Повсеместное распространение телевидения, страсти, которые оно вызывает, похожи на сумасшествие. Даже в Сардинии и Сицилии, в этом царстве нищеты, не найти бара, в котором не было бы телевизора. По вечерам, во время передачи некоторых программ в кафе набиваются толпы народу; все рассаживаются, как в кино, на поставленных тесными рядами стульях. Одни пьют и едят, другие ничего не заказывают, но все кричат и аплодируют. Официанты и официантки сами охвачены возбуждением, им не до обслуживания. В такие вечера люди, если у них нет своего телевизора, стараются поесть дома пораньше и всей семьейпапа, мама, бабушка, теща, дети и служанкаотправляются в бар на углу.
Какие передачи пользуются успехом? Например, musichiere. Конкуренты выступают парами. До начала состязания они сидят в креслах-качалках настороженные, как бегуны в ожидании выстрела стартового пистолета. Оркестр исполняет начало мелодии. Узнав мелодию (обыкновенно узнают оба одновременно), участники состязания вскакивают и устремляются бегом через зал. Тот из них, кто первым дотронется до контрольного колокольчика, получает право объявить название песни; ему зачитывается очко. Состязание ведется до пяти очков. Победитель допускается к новому соревнованию. На этот раз фиксируется время и очки засчитываются в лирах; при каждом правильном ответе ставка удваивается. Можно, конечно, в любой момент остановиться и забрать свои деньги, но в большинстве случаев соперники борются до последнего и проигрывают все. Тогда в утешение им выдают маленькую куклуmusichiere. Иногда, как и должно быть, выступают самодеятельные артисты. Их уговаривают спеть, приводя великолепный довод: если вы умеете говорить, то что же мешает вам уметь петь? Такие передачи имеют наибольший успех, а в телестудии выстраивается длинный хвост добровольных шутов, желающих развлечь публику.
Желание оказаться в центре внимания! Оно, увы, известно и у нас во Франции. Его наиболее яркое проявлениемомент, когда один из участников соревнования (победитель или побежденный) получает право трепетной рукой схватить микрофон и послать привет своим знакомым.
Можно назвать еще передачу Lascia о raddoppiaбросай (игру) или удваивай (ставку) с вопросами в запечатанных конвертах, с нотариусом среди членов жюри и с конферансье Майком Буонджорно. Давка, исступление, неистовство. Тот, кто хоть неделю не следил за ней, опозорен в глазах своего квартала и теряет право участвовать в общем разговоре.
Кандидаты сами выбирают тему. Один из них приехал на велосипеде из Рима, чтобы выступить в Милане: в семнадцать лет он знает всю географию. Телезрители в экстазе: ты слышал? Он знает все острова, он даже перечислил их в алфавитном порядке!
Узнав про такое, некий сардинский пастушок пустился в пешее путешествие, чтобы в свою очередь стать героем маленького экрана. Его темасвятые. Один отставной полковник выбрал тему: «Мемуары» Казановы. Он знает их наизусть, может цитировать их в любой последовательности и помнит в них все, вплоть до количества запятых и опечаток в различных изданиях. А один красивый малыйвенгерский эмигрантиспользует каждую передачу на тему о фольклоре его родины для того, чтобы обратиться к кинопродюсерам:
У вас нет чутья, я бы сыграл в фильме не хуже всякого другого.
А «американец», Эдип made in USA, который отвечает на все вопросы о легкой музыке, что ни спросят.
Это помешанные! Но тот, кому достается приз, отхватывает пять миллионов!
Рассказывают, что к миланским организаторам телепередач явился таинственный незнакомец, претендовавший на абсолютное знание всего, что касается христианской демократии. Директор тотчас же принял его, вручил ему чек на десять миллионов и попросил воздержаться. Анекдот, конечно, barzelletta.
Но для многих такие выступления стали второй профессией. Одному романисту и сценаристу, знатоку почтовых марок, сведения из филателии дают больший заработок, чем его перо. А для некоторых выступления в подобных телепрограммах просто единственная профессия. Унылая, бесполезная, но очень прибыльная. Знатоки отдельных тем, люди с феноменальной памятью, изучают материалы, накапливают сведения, чтобы выставить потом свои способности напоказ. Нет ничего, что производило бы более гнетущее впечатление, чем состязания на скорость ответа, которые проводились раз в неделю между двумя соперниками, мужчиной и женщиной, на самую бессмысленную тему: «История футбола». Я сам был свидетелем того, как они, запертые каждый в своей кабине, безошибочно перечисляли игроков из команды Верчелли, входивших в национальную сборную в период между ноябрем 1932 года и февралем 1937-го, говорили, сколько раз, против кого и в каком амплуа выступал каждый из игроков!
Третье место занимает музыкальное обозрение Перри Комо. На английскомкак вам это нравится? Есть еще «1, 2, 3»: перевоплощениеобычно пародийноедвух исполнителей в различные известные персонажи; эти заставляют телезрителей корчиться от смеха. Еще есть передачи футбольных матчей и спортивных состязаний.
Все, как и у нас, но с гораздо более широкой аудиторией. И итальянцы от Валь дАоста до Агридженте48 миллионов одержимыхв назначенный час запираются дома или теснятся в кафе, чтобы в темноте приобщиться к зашедшей в тупик современной культуре!
Телевидение! Оно как алкоголь. Очень приятно, если только вас не тошнит.
Пульс Италии
В свое время Муссолини наделал столько шуму, что даже сейчас, тридцать с лишним лет спустя, многим трудно отделить Италию от фашизма.
Когда-то и я ошибался, отождествляя их в моем представлении. Я рассуждал так: раз итальянцы терпели фашизм больше двадцати летзначит, у них есть предрасположение к нему. Но это неверно. Просто итальянцы, придавленные ходом истории, привыкли иметь повелителя. Последний хоть был своим по крови!
За границами Италии часто не представляют себе, что такое жить сегодняшним днем. А как раз такая жизнь и порождает отчасти эту способность забывать прошлое, которая так поражает нас в итальянцах. Мы делаем суровый вид, мы хотим напомнить им «кинжал в спину Франции», их восемь миллионов штыков, их бахвальство, их желание во что бы тони стало примазаться к военным успехам Германии.