Лиллы нет ни перед одной из витрин «Galleria». В центре под куполом с вычурным витражом пол выложен мозаикой, изображающей быка. Там-то я и увидел мою жену. Она поставила свой острый каблук на самую деликатную часть тела животного и крутится на месте. Все миланцы считают, что этот ритуальный обряд porta fortuna. Упомянутая часть тела бедного быка могла бы многое рассказать об этом обряде: миллионы каблуков почти стерли ее.
Лилла берет меня под руку и говорит, игнорируя мой растерянный и усталый вид:
Просто безумие, мой дорогой, как вздорожала обувь!
Назавтра, перед тем как покинуть Милан, мы, конечно, пойдем, сверх нашей программы, на выставку, расположенную на Соборной площади, и в замок Сфорца.
Семь коммун
Держа путь на восток, мы тщетно пытаемся подвести кое-какие итоги. Северная Италия в гораздо большей степени, чем Франция, производит на нас впечатление процветающего края. Но сами итальянцы утверждают, что это картонный фасад здания, что впереди их подстерегает катастрофа.
Впрочем, более значительным кажется мне другое. Все без исключения наши собеседники говорили о Юге. Простое упоминание о проблеме Юга уже полно глубокого смысла. Раньше это была запретная тема, и говорить о ней было так же неприлично, как рассказывать о своих семейных неурядицах. Воспитанные люди, словно по уговору, избегали ее. Разумеется, иногда ее обсуждали в официальных кругах. Но в обществе намеки на невероятную нищету, на нестерпимые условия, в которых живут люди южнее Неаполя, считались признаком дурного тона.
Юг волнуется! И это действительно любопытно. Все сейсмографы регистрируют толчки. Когда Карло Леви положил почин, написав «Христос остановился в Эболи», его отличную книгу встретили горячо и восторженно. Так могли бы приветствовать смелость гражданина, который открыто и мужественно заговорил об опасности сифилиса или о несправедливости остракизма в отношении матерей-одиночек. С тех пор утекло много воды, и Юг теперь у всех на устах. По общему мнению, чтобы получить представление об Италии, нужно побывать на Юге.
В Бергамо мы покидаем опасный платный каток, называемый автострадой, для того, чтобы позавтракать. II не раскаиваемся. После несколько разочаровавшей нас новой нижней части города (какое-то нагромождение гигантских разноцветных кубиков для взрослых), после крутого подъема, оказавшегося серьезным испытанием для Пафнутия, мы выехали на прелестнейшую старинную площадьпьяцца Веккья (Старая площадь), таково ее вполне подходящее название. Посреди площадифонтан, из которого охотно пили бы многочисленные голуби, если бы один старый самец-драчун не возомнил, что край фонтана это часть его жизненного пространства. Вокруг необычайная тишина. Мы уже не раз наслаждались такой феноменальной тишиной в этой стране, самой шумной на свете. Наверное, это старые прекрасные камни заглушают шум и заставляют вас говорить тихо. И спорим мы с Лиллой тоже вполголоса. Я хочу съесть омлет. Вот уже двадцать лет, как она, жалея мою печень, не дает мне яиц. Я же считаю Короче, я заказываю бифштекс, а она омлет.
После БергамоБрешиа. Огромное разочарование. Промышленность и сопутствующий ей человеческий муравейник; трубы, венчающие город и тротуары, покрытые грязью, гонят нас дальше. Этому вездесущему архитектурному стилю Лилла придумала определениеспичечные коробки. Изощренной фантазии архитекторов хватает лишь на то, чтобы придумывать новые формы и раскраску неизбежных балкончиков. Плоские крыши придавливают город.
Впоследствии Верона укрепила наше убеждение в том, что камни истории должны бы пользоваться большим уважением и быть более требовательными в своих отношениях с новыми зданиями, которые их окружают. Бывает, конечно, иной раз, что современный архитектор хорошо почувствует дух произведений своих предшественников и вписывает новый дом в ансамбль города, не вызывая у людей зубовного скрежета. Но чаще всего, увы, либо по небрежности, или по неспособности, либо по неопытности, либо по недостатку средств, либо, наконец, из-за всего этого, вместе взятого, «спичечную коробку» просто-напросто втыкают среди старины, из-за чего старина начинает казаться старьем. При этом происходит то, что мы называем (вспомнив нашу прежнюю работу на радио и тамошнюю терминологию) эффектом Ларсена, то есть появление диссонирующего звука, возникающего в результате акустического взаимодействия между микрофоном и репродуктором.
Мы были полны таких раздумий, как вдруг неожиданное зрелище захватывает нас целиком. Верона. Вот она, настоящая, единственная Верона былых времен, небрежно расположившаяся на берегу Адид-же, словно старый, усталый, но гордый воин, опирающийся на свой щит. Какая прелесть! И столь же внезапно нас постигает новое разочарование! Между почтенными стенами протянулись электропровода. Движение регулируется светофорами. Со слезами на глазах представляешь себе Монтекки и Капулетти, преследующих друг друга по узким улочкам с оружием в руках и внезапно задержанных на перекрестке красным светом. Джульетта в шортах, стоя на балконе, нетерпеливо отбивает своей ножкой, обутой в сандалии, джазовые такты, а Ромео, взобравшись на сверхсовременную пожарную лестницу, поднимается к ней безо всякого труда, потрясая радиоприемником на полупроводниках. Все это такой же шокинг, как лыжный костюм на рауте у маркизы.
Равнодушные к этим контрастам голуби воркуют на карнизах окон, слетаются к центру прелестной площади за зернами, которыми их кормит двухлетний ребенок. А вокругнастоящий цирковой манеж: туристские машины проезжают под порталом, охраняемым полицейским в каске и белых перчатках, объезжают кругом площадь, уезжают под арку, видевшую века, и сразу попадают под власть другого полицейского, который направляет поток машин вдоль берега Адидже, по маршруту, разработанному «Обществом туризма».
Отринув это поруганное великолепие, мы возвращаемся на автостраду, не попрощавшись с бессмертными влюбленными. Ну как не пожалеть о щемящей нежности, которой некогда веяло от этих мест? Лилла успокаивает меня, замечая, что дать людям жилье и современный комфортдело, может быть, более срочное, чем сохранять города, посещаемые лишь туристами.
Вполне возможно. И тем не менее жаль. Вероятно, есть средство удовлетворить и тех и других. Правда, жизнь иной раз требует умения терпеливо ждать, и, конечно же, время, а не человексамый большой иконоборец.
Цель нашего сегодняшнего маршрутаАзиаго. Здесь живет человек, с которым уже четыре года я очень хочу познакомиться. Это Марио Ригони-Стерн. Я перевел одну из его книг и полюбил одновременно и книгу, и человека, который ее написал. Это великолепный тип мужчины в возрасте между тридцатью пятью и сорока годами, типичный alpino, с бородкой из тех, какие носили в прошлом веке, с растрепанными волосами, блестящими зубами и глазами невероятно милой наивности. Азиагоэто большая деревня в горах над Виченцей, расположенная на высоте нескольких тысяч метров над уровнем моря.
Вигони встречает нас радостно. Наш приезд его прямо-таки растрогал. И где только итальянцы умудряются постоянно обновлять свои запасы приветливости, почти вышедшей из употребления вежливости и любезного отношения к иностранцам? Шесть часов в сутки без перерыва, с 8 утра до 2 дня, он отсиживает в Municipio, в земельном отделе; а после рассказывает нам сразу десять историй, и все они глубоко человечны, оригинальны и интересны. И касаются лично егоотца семейства и писателя. Как быть автору книги, получившей литературную премиюодну из самых крупных, но далеко не достаточную для того, чтобы можно было оставить службу и жить литературным трудом. Как ему, например:
а) выкручиваться с зарплатой в 54 тысячи лир в месяц?
б) писать новую книгу?
Зарплату он мог бы получать и побольше. Но за каждые примерно 4 тысячи лир в месяц ему придется увеличить свой рабочий день на целый час, а пособие по многосемейности уже входит в его зарплату: 6 тысяч на жену и по 2 тысячи на каждого из троих детей. Плата за квартиру9 тысяч лир. Школа, благодарение создателю, ничего не стоит, но зато учебники! В этом году на них ушло 22 тысячи. Репетитор для старшего сына (чтобы помочь перейти в следующий класс) бедствие в 18 тысяч лир. С каждым новым нулем его лицо все больше темнеет, но ненадолго. И вот он уже говорит о своих горах. Когда дела идут плохо, когда он не знает, как справиться с нуждой, он берет свое ружье и идет в лес.
Вы когда-нибудь слышали пение urogallo (разновидность тетерева)?
Белые зубы открываются в ослепительной улыбке, а смеющиеся глаза прячутся под веками.
Это единственный способ позабыть о заботах! Завтра вы обедаете у нас. Я приду из муниципалитета после 2 часов дня. Мы сразу же отправимся на прогулку. Посмотрите, это интересно. Благодаря вашему Наполеону Азиаго теперь забыт, но в течение многих веков он пользовался славой.
И я узнаю то, о чем нам никогда не говорили в школе. Рассказ Стерна похож на сказку.
В 1260 году впервые возникла Федерация Семи земельАзиаго, Роана, Ротцо, Галлио, Энего, Фоца и Лузиана. Их союз, официально учрежденный в 1310 году, имел свое правительство, полицию, послов в Венеции, Вероне, Парме, Флоренции и Вене. Азиаго был политическим и административным центром Федерации. Великой традицией этой крошечной, никому не ведомой Швейцарии была борьба за свободу. Поэтому горцы всегда воевали. Даже на работу в поле крестьяне отправлялись с ружьями. В воскресенье, перед тем как подняться на кафедру, священник пересчитывал ружья, оставленные перед входом в церковь: не завелся ли среди прихожан умник, пренебрегающий обедней.
Но вот в 1807 году Наполеон подписал в Кампо-Формио договор, который положил конец независимости. Император отдал высокогорный район Австрии! Однако после 1848 года революционные настроения охватили и жителей Азиаго. Снова началась борьба, и наконец в 1866 году состоялось присоединение области к итальянскому королевству.
Сейчас самое беспокойное место бывшей федерациидеревня Сассо, в 13 километрах от Азиаго. Тамошние жители всегда были лесорубами. Много веков они валили деревья в своих лесах. Теперь же этот источник дохода иссяк. Люди стали угрюмыми, замкнутыми, озлобились. Эти ребячливые и невежественные бездельники каждую весну отправляются на заработки во Францию, а осенью возвращаются домой. Не умея с толком распорядиться своим скудным заработком, они всю зиму проводят в остерии, где пьют граппа и играют в карты. Поножовщина случается редко. Это все-таки Север. Зато кулачные дракисплошь и рядом. Сущие дети: они привозят из Франции электрические бритвы, а у них в деревне нет электричества.
Один булочник обвинил свои ботинки в том, что из-за них у него болят ноги; он разулся и наказал ботинки топором. Им не хватает хлеба, а они покупают кукол и всевозможные безделушки, чтобы походить на синьоров.
Особенно роскошно они жили в первые годы после первой мировой войны. С 14-го по 25 мая 1916 года на плоскогорье разыгралась большая битва. Неподалеку от Азиаго еще высится памятник тридцати девяти тысячам погибших. Жители Сассо стали сборщиками лома. Вооруженные голодом и неопытностью, они отправлялись на поиски гранат, снарядов и другого железа, зарытого в земле или брошенного в траншеях. Иногда милосердная пресвятая дева посылала им большой неразорвавшийся снаряд килограммов на триста. Они подрывали его и осколки продавали как лом. Но часто только могильщик имел выгоду от этого сбора. На войне как на войнене так ли? Некоторым хитрецам удавалось собирать даже порох. То было время отчаянного процветания. И сейчас еще в Сассо есть такие, что знают заветные места и отправляются туда спозаранку на работу. И тогда можно вдруг услышать взрыв, эхо которого прокатывается от вершины к вершине. Иногда какой-нибудь бедняга не возвращается домой
Деревня Сассо входит в коммуну Азиаго. Ее представители заседают в муниципальном совете Азиаго. После последней войны они добились наконец денег на восстановление своей церкви, хотя было уже ясно, что самая деревня обречена на исчезновение. Тогда-то возник конфликт. Деревне отпустили деньги на электрификацию, а представители Сассо предпочли построить на них колокольню.
Сассо. Качающиеся камни, словно расшатанные зубы, прицепились к неправильной формы утесу, похожему на десну старика. Уныло. Из тысячи человек в деревне осталось триста, в том числе шестьдесят мужчин, слишком старых или слишком молодых, чтобы работать. Почему они так упрямо цепляются за эту землю, переживая день за днем агонию своей маленькой родины? Они отвечают: а почему бы нет? И объясняют просто и прямо: abbiamo lacasaqui. Здесь наш дом.
Ныне большинство домов пустует. Не вполне отдавая себе отчет в том, что он делает, хозяин остерии, единственный, кому выгодно это упрямство, решил отремонтировать плиточный пол в зале для танцев. «Сассо уменьшается, а я расту», комментирует он. К нему недавно приехал из Падуи сын, который учился на механика. Едва приехав, он сбрасывает свой городской пиджак и вмиг сливается с окружающей обстановкой. Вероятно, ему и в голову не приходит делать какие-нибудь сравнения между здешней жизнью и городской, настолько привязанность к дому, где бы он ни находился, кажется ему естественной.
Входит жаждущий посетитель. Дважды он ездил в Австралию. И дважды возвращался к своему клочку земли на кладбище. Целый год ничего не делая и бывая лишь в этой остерии с ее совсем домашней обстановкой (за стаканом вина посетители здесь сами ходят на кухню), он истратил все свои деньги. Ему едва удалось наскрести на билет для третьей поездки. Я его спрашиваю:
Вы опять вернетесь?
Он удивленно таращит глаза.
Конечно. Как только соберу деньжат.
Некоторое время он размышляет над моим вопросом и добавляет:
Куда же мне еще ехать? Здесь мой дом.
Тут в семьях говорят о поездках в далекие страны точно так же, как у нас рабочий в воскресенье вечером говорит: «Ах, завтра надо идти на завод».
Эмиграционные течения уносят этих лесорубов главным образом в Австралию и Канаду. Во Францию они тоже уезжают, но лишь на несколько месяцев. Передо мной рабочий, который не собирается во Францию нынешней весной. Я жду, что он сейчас начнет жаловаться на нашу страну. Ничего подобного.
У меня еще остались деньги.
А здесь действительно нечего делать?
Вся остерия хором протестует против такого предположения, начиная громко перебирать существующие возможности и загибать при этом пальцы. Джулио водит автобус между Сассо и Азиаго. Джованни ежедневно работает на почте. Есть еще Оресте, торговец фруктами.
А у нас с сыном эта остерия, вмешивается хозяин. И это все, если не считать торговца мороженым, галантерейщика и портнихи, да еще священника, ну да, конечно, священника
И еще totocalcio? насмешливо спрашивает Лилла, стараясь побороть волну тоски, которая вдруг нахлынула на нас.
Но они невозмутимы: ни мрачный, ни веселый юмор до них не доходит. Шофер автобуса привозит и отвозит карточки totocalcioфутбольного тотализатора. Я настаиваю: значит, решительно никаких возможностей для работы?
Чтобы доказать мне обратное, меня выводят на дорогу. Неподалеку ручей прорезал узкое ущелье в скале. Ложе ручья высохло. Зимой он несет свои воды в Бренту, которая доносит их затем до Венеции. Когда-то этим путем сплавляли лес, срубленный в окрестностях Сассо. Судоверфи республики Святого Марка были в хороших отношениях со сплавщиками. Позже этим путем пользовались контрабандисты, которые высоко в горах, подальше от таможенников и налоговых инспекторов, выращивали свой табак. Его отвозили в город перекупщикам: они платили за него больше, чем правительство, которое ввело cboso монополию на табак.
Почему вы больше этим не занимаетесь?
Они разводят руками.
Mah!
«Маh»это значит «а черт его знает!» Одновременно это ответ, смысл которого целиком в интонации. Можно перевести и так: сами понимаетеотчастилень, отчастиопасно, отчастинекому, отчасти привычка кататься по дальним странам и вообще плыть по течению.
Австралиец заключает:
Еrаrо bei tempi, что равнозначно нашему: да, бывали хорошие времена.
Возвращаемся мы молча.
Одинокая и голая колокольня возвышается среди развалин и полуразвалин. Хозяин траттории рассказывает нам, что из-за отсутствия колокола священник ставит пластинку с записью колокольного звона. Муниципальный советник Ригони шепчет мне на ухо со смесью раздражения и восхищения:
О! У них еще будут колокола! Они упрямы.
На обратном пути я спрашиваю его, почему в Азиаго продолжают считаться с этим бессмысленным упрямством. Оказывается, в далеком прошлом города Союза составляли конфедерацию с общим землепользованием. После договора в Кампо-Формио (1807) и до тех пор, пока фашизм не заменил избираемую администрацию назначаемыми подеста (мэрами), коммуны были связаны друг с другом общей собственностью, которой распоряжался муниципалитет. Под нажимом нотариусов и адвокатов, с помощью подеста и всех тех, кто был заинтересован в заключении подрядов на сотни миллионов лир (довоенных), коммуны решили разделиться. Разделившись, коммуны сами стали хозяевами своей земли. Случилось так, что деревня Азиаго, расположенная более выгодно, стала горным курортом. Там было построено несколько столярных мастерских и сыроварен; на время двух туристских сезоновзимнего и летнего, по правде говоря, очень коротких здесь, у Азиаго устанавливается связь с внешним миром. Сассо же оказалась в стороне. Но ее жители тем не менее остались совладельцами обширных земель коммуны. И вот