Lasciamoli campá.
Всем нужно жить. Иначе говоря, муниципалитет достаточно богат, чтобы позволить себе роскошь уступить капризу жителей умирающей деревни.
Ригони улыбается, просит меня остановить машину и показывает тропинку.
Один житель Сассо вернулся из Южной Америки три года тому назад с миллионом в кармане. Его дом был в конце этой тропинки, по которой тогда могли пройти только мулы и люди. Он расширил ее за свой счет, чтобы ездить по ней на кадиллаке.
Дом. Casa. Здесь он называется baita. В книге Ригони «Сержант в снегу» солдаты несчастного экспедиционного корпуса в России все время задают своему унтер-офицеру один и тот же вопрос:
Скажите, сержант, мы увидим свой дом?
Теперь, когда я увидел этих людей, мне стала понятнее эта одержимость.
На другой день Ригони ведет меня на «общественную стройку», чтобы ознакомить с одной из итальянских социальных проблем. Стремясь как-то рассосать безработицу, министерство труда предоставляет некоторым организациям, ведущим строительство общественных зданий, значительные субсидии, предписывая использовать местных безработных по ставкам ниже тех, что утверждены профсоюзами. В девяти случаях из десяти, по словам моих собеседников, такого рода проекты представляют, поддерживают, навязывают силой да, да, представьте себе! священники.
Начальник стройки Витторио принадлежит к числу тех итальянцев, которые мне особенно нравятся: высокий, сильный, властный, с обдуманными жестами и речью, со спокойным и мягким взглядом. Неторопливая и спокойная сила. Надежный человек. Скала. Он старый социалист. У него собственное мнение о таких стройках.
Когда вам плохо, вы принимаете аспирин. Это успокаивает боль, но не излечивает болезнь.
Плавным жестом руки он показывает мне огромное строящееся здание.
Здесь будут жить четыреста городских детей со слабым здоровьем из бедных кварталов. Здесь они подлечат свои бронхи. Летом во время каникул детей будет на двести человек больше. В радиусе трех километров отсюда строятся еще четыре таких дома. В Галлио прогорели два роскошных отеля; попы их купили для той же цели. Наш целебный горный воздух вернет здоровье примерно двум тысячам детей. Через десять лет они будут голосовать за Христианско-демократическую партию. И в свою очередь дадут деньги для того, чтобы сюда приехали лечиться и обратились бы в истинную веру другие, сейчас пока еще не родившиеся дети. Non сè fine ai mali dell Italia. (Нет конца бедам Италии.)
Почему же другие партии не поступают так же?
Потому что их предложения были бы отклонены, спокойно, без всякой иронии отвечает он.
Тогда я загоняю его в угол:
Как же вы относитесь к такому способу борьбы с безработицей? Минимальная зарплата, утвержденная профсоюзами, составляет для чернорабочего 12001300 лир в день. А на этих «стройках для рабочих» безработным платят 700 лир. Согласны ли с этим профсоюзы? спрашиваю я.
Да, они сами способствуют таким делам, эти профсоюзы! восклицает он. А то от этого у них будет gratta-capi (мигрень, неприятности).
А частные предприниматели? Они не протестуют против конкуренции государства?
Нисколько. Вероятно, и они так или иначе находят свою выгоду. Власти смотрят сквозь пальцы на некоторые злоупотребления с их стороны. Я тебеты мне. Это общее правило.
Он сплевывает на землю.
В общем-то мне стыдно. Стыдно, потому что все это делается на наши деньги. Потому, что хоть и делается то, что нужно, но делается в действительности не государством.
За кого вы будете голосовать в воскресенье?
Следует тяжелый вздох.
За социалистов. За кого же еще голосовать? Это ничего не изменит, но голосовать против них еще хуже.
А ваша жена?
Он долго смотрит на меня и отчетливо выговаривает:
На избирательный участок ее отвозит в машине одна дама-патронесса. И моя жена очень гордится этим.
Проходит рабочий с тачкой и робко кланяется нам. Скрюченный и тощий, как гвоздь. Обождав, когда он пройдет, Витторио бросает:
Что я вам говорил? Большинство здесь такие же, физически истощенные люди. На нормальную стройку их не возьмут. У этого искривление позвоночника, и ему вообще не следовало бы работать. Но у него шестеро детей. Пособие по безработице составляет 250300 лир в день. Здесь же, по крайней мере, вместе с премией за качество, которую я как начальник стройки могу ему выписать, и включая пособие по многосемейности, он получит 1200 лир. При нормальных условиях рабочий его категории должен был бы получать около 2800 лир. Идемте, я вам представлю еще одного.
Он ведет меня в деревянный барак.
Вы сейчас увидите повара.
Разве рабочих кормят?
Похлебка в полдень.
Повармаленький, безусый и веселый человек в баскском берете. Его зовут Mose. Моисей? Я спрашиваю:
Вы еврей?
Я-то? Он улыбается всеми своими пустыми деснами. Потому что меня зовут Моисеем? Ничуть не бывало! Представьте себе, в год моего рождения проливные дожди затопили наш квартал, и моя колыбель поплыла по воде. Понимаете? Вот поп и выдумал. Понимаете? Это чуть-чуть не кончилось очень плохо во время оккупации. Немцы не хотели мне верить. Приходилось спускать штаны
Почему? удивляется Витторио.
Мелко семеня, Мозе пускается в разъяснение таинства обрезания, втолковывая:
Ну, первое января, осел! День обрезания Иисуса!
И тут Витторио застывает с открытым ртом:
Как? Иисус был еврей?
Венецианский карнавал
По дороге к Виченце, по укоренившейся за неделю привычке, мы, не выходя из машины, фиксируем наши впечатления. В этих местах колокольни прямые и тонкие. Они увенчаны остроконечными крышами-колпаками на манер сахарной головы и очень отличны от здания церкви. Эти колокольни похожи на наседок, вытянувших шеи, чтобы издали заметить опасность, которая может грозить их выводку.
За городом снова начинается дорожная коррида. Хорошо еще, что на заднем сиденье почти каждого мотороллера сидит красивая итальянка, которая делает водителя немного осмотрительнее. Во Франции пассажирка садится на мотороллер верхом, так что есть из-за чего открутить себе шею. Не знаю, что руководит итальянкамистыдливость, сознательное стремление принять красивую позу или врожденная пластика, но они садятся как амазонки: боком, изящно скрестив ноги, так что тоже есть на что посмотреть. Но, увы! Матери семейств, тоже заботясь о красоте позы, с удивительной беспечностью устраиваются на багажнике, держа нередко на коленях своих отпрысков в возрасте нескольких месяцев. При виде этого мы с Лиллой от страха втягиваем головы в плечи, воображая резкий скрежет тормозов, скольжение маленьких колес и Нередко на мотороллер взгромождается целая семья. Старший ребенок стоит между рулем и сиденьем отца, младшийзаклинен между папой и мамой, а самый маленький, еще в пеленках, покоится у мамы на коленях.
Ну что же! Во все времена находились люди, считавшиеся серьезными и утверждавшие тем не менее, что войны имеют свою положительную сторону, что пресловутое кровопускание необходимо для того, чтобы бороться со слишком быстрым ростом населения. В каждой стране есть свои мальтусы.
Мотороллер буквально изменил облик полуострова. Помнится, вскоре после освобождения я видел в Риме на виа дель Тритони выставленный в витрине один из первых мотороллеров «Веспа». Толпа потешалась над ним. Он был смешон. Спустя два года его «называли спальней. Дело в том, что в Италии мужчине и женщине, не состоящим в браке, не дадут комнаты в гостинице. Став легко доступным средством передвижения, мотороллер дал возможность молодым людям увозить своих дульциней в лес. Отсюда и прозвище.
Виченцапрелестный город, веселый, богатый. В нем ровно столько новых домов, сколько нужно для того, чтобы исказить облик многих кварталов и нарушить их гармонию. Город окаймлен широкой улицей, которая уходит вдаль, открывая прекрасную панораму. Начинается улица подъемом к собору; с правой стороны ее возведена аркада, чтобы богомольцы и зрители могли укрыться от дождя или чрезмерной жары.
Запасаемся горючим. Заправщик очень услужлив; он замечает номерной знак Пафнутия и разражается: Франция! Самая прекрасная страна в мире! Красоты Италии? Плевать ему на них! Все люди здесь негодяи. Страна идет к черту. Ничего не поделаешь. Отвратительно. Работы нет. Всякая дрянь гребет миллионы лопатой, а такие бедняки, как он, дохнут от голода, тщетно протягивая руки за подаянием.
Я был так счастлив во Франции, мсье, мдам! Я вернулся только потому, что отец написал, будто он умирает. В итогеон не умер, а мне пришлось искать себе работу. Но я здесь не останусь. О негодяи! Ну нет! Меня не возьмешь. 50 лир в час, понимаете вы это? И еще нужно кланяться в ноги. Когда хозяин приходит за выручкой, я должен называть его commendatore, иначе он меня выгонит. А другого ничего не найдешьтолько безработицу!! Нет, я непременно уеду!
Он вешает свой шланг, изображая при этом, как он рвет на себе волосы.
И что заставило меня вернуться? Я уезжаю обратно во Францию! У вас есть купоны? Спасибо, сударь. Послезавтра я уезжаю.
А на что вы купите себе билет? Ведь ваши 50 лир в час
Он смотрит на меня, изумленно раскрыв рот.
А чаевые, мсье!
Так-то. Остается только преклониться перед этим аргументом и ехать дальше.
В Венеции, покинув Пафнутия в гараже, мы с чемоданами в руках снова пускаемся в путь, на vaporetto.
Как бы вам объяснить, почему Венеция разочаровала нас? Даже вызвала отвращение к себе. Вероятно, виной тому бесчисленные ее изображения со времен неистощимого Каналетто. Ни разу не замочив здесь ноги, вы уже знаете «Королеву Лагуны» наизусть. Вероятно, впечатление от «Неоконченной симфонии» Шуберта и от «Венгерской рапсодии» 2 Листа тоже было бы у нас иным, если бы в свое время нам не протрубили ими уши.
Короче говоря, нет! В довершение всего город выстроен безвкусно. А плохой вкус приемлем только тогда, когда он уместен. Например, церковь Сакре-Кер, венчающая Монмартрский холм в Париже. У подножия Эйфелевой башни она была бы отвратительна. В Венеции шокирует именно стремление сделать все доступным пониманию всех. Еще немногои на старинных дворцах появятся таблицы с сообщением о дате постройки и их нынешней цене. В марках или долларах, разумеется! В крепкой валюте. Здесь неприятно поражает продуманный, рассчитанный на широкую публику и отчетливо ощущаемый подбор мест для выжимания денег из приезжего туриста, к какой бы категории он ни принадлежал. Дворец, гостиница, пансион, ресторан, старинный дом, площадь или площадка; вапореттопароходик, идущий вдоль Большого канала, останавливается поочередно то на левой, то на правой стороне. Чтобы никому не было завидно. Не толпитесь, хватит на всех! (Помните, как Христос напоил жаждущих?) Каждый метр земли или воды имеет свое акционерное общество по эксплуатации.
Венецианцы? Где же они? Здесь встречаешь лишь всякого рода обслуживающий персонал; все они говорят по меньшей мере на четырех языках. Туристов этих предостаточно. Бесспорно, мы попали в какую-то немецкую колонию. Вокруг нас говорят лишь на бывшем языке Гёте, приправленном всевозможными акцентами от гамбургского до мюнхенского. На нашем пути попадаются гондолы, но прощайте, сентиментальные грезы. Гондольеры состоят в профсоюзе, и тарифы за их эксплуатацию объявлены повсюду: на замшелых бревнах, на древних сваях, в вестибюлях гостиниц и на станциях вапоретто. Две тысячи лир в час умеряют поэтическую лихорадку странствий как пешком, так и на колесах или на веслах.
В этом водяном городе мы уставали от ходьбы, как нигде. Только чудом можно пересечь из конца в конец эти кляксы суши. Можно сколько угодно изучать карту, можно составлять себе точнейший маршрут, но Вы идете по узкой улицеподчас в метр шириной, вспоминая извилины плана. Когда у вас перед носом появится канал или стена, вам следует повернуть направо или налево. Вы идете, стараясь сохранить по крайней мере примерное направление. Поворот налево. Неожиданно, в трех шагах от этого места, дорога поворачивает вправо. «Сейчас, говорю я Лилле, наша цель останется где-то позади». Моя жена часто называет меня живым компасом, и если она чем-либо и восхищается во мне, то именно моей способностью инстинктивно находить дорогу. Но на сей раз, как, впрочем, и всегда, она совершенно не согласна со мной. По ее мнению, наша цель должна быть справа. Я высокомерно улыбаюсь. Бедняжка, она ничего не понимает! Если мы сбились меньше чем на 180 градусов, то надо повернуть, во всяком случае, налево. Однако венецианская топография не оставляет нам выбора. Если мы не умеем проходить сквозь стены, если мы не водолазы, если мы не хотим умереть на этой площади, придется пройти под заплесневелыми воротами и идти вдоль арки на северо-северо-восток. Не очень далеко. Несколько ступеней. Мы поднимаемся. Даже не успеваем поспорить. Опять спускаемся. Мост. Прелестная площадь, окруженная глухими стенами.
Что я тебе говорила? начинает на всякий случай Лилла.
Потом останавливается и кусает губы. Это тупик. Самый прелестный из всех тупиков на свете, нотупик. Мы поворачиваем назад. Внезапно у Лиллы вырывается крик: «Вот! Похоже на дверьно это проход!» По ее словам, мы прошли мимо, не заметив его. Я же, наоборот, убежден, что мы шли именно этим путем. Но если женщина захочет Мы минуем проход, поворачиваем направо, ибо у нас нет другого выбора, и оказываемся на набережной. В глазах моей жены светится торжество. Напустив на себя лицемерно-скромный вид, она любуется водной гладью. Но я безжалостен; я хлопаю ее по плечу и указываю на здание позади нее. Это наша гостиница. Круг замкнулся.
Возбужденные открытием, мы совещаемся. Мы понимаем, что это просто невезение, и обмениваемся торжественной клятвой. Мы обещаем друг другу отправиться со Славянской набережной и дойти до противоположного берега, что перед кладбищем святого Михаила, всего в 600700 метрах отсюда. Для этого, черт возьми, не надо быть чародеем! Полуостров тут сужается. Переход займет не более десяти минут. Вперед!
В тот вечер из-за наступившей темноты нам пришлось отказаться от наших намерений. Они увенчались успехом только при четвертой попытке. И для чего? Только для того, чтобы мы получили наконец возможность убедиться в том, что так называемая набережная Fondamenta Nuove совершенно лишена интереса.
Нам ни разу не пришла в голову мысль прогуляться в гондоле. Из-за скупости? А может быть, из-за отсутствия поэтического настроения? Как бы то ни было, нас нисколько не привлекали эти длинные плавучие гробы. Вапоретто? Мы ничего не имеем против, но при условии, что на нем будет не слишком много туристов. Когда ходишь пешком, есть хоть какая-то возможность встретить человека, говорящего по-итальянски. Мы до сих пор не можем забыть, как в испанском городе Кадисе, до отказа набитом французами, один савояр сказал жене:
Слышишь! Это говорят по-испански!
Потом оказалось, что один француз спрашивал другого:
Usted no habla francès?
На каналах суда снуют во всех направлениях, сигналя что есть мочи. Если и существуют правила движения, то они нисколько не заметны. Большой вапоретто гудит, и мелкие посудины в последнюю минуту уступают ему дорогу. Пассажиры разочарованы. Они так надеялись увидеть столкновение.
Стоит только выйти за пределы кварталов для туристов, как вы не найдете ни одной траттории. Или действительность, скопированная с открытки, или ничего. Во время завтрака вы обязаны любоваться голубями на площади Святого Марка (их больше не кормят зеленым горошком). Не хотите любоваться имиобходитесь без еды.
Вечером мы попадаем в огромное, смею сказать, скопище. Посреди Канале Гранде дорогу нашему вапоретто преградила большая барка, унизанная разноцветными фонарями; на ее палубе расположились оркестр и два певца. Тенор поет что-то из «Тоски». Гондолы с туристами теснятся вокруг, присосавшись к музыке, как новорожденные поросята к сосцам свиньи. За серенаду положена дополнительная платасмотри тариф. Вапоретто движется прямо на эту группу, сигналя изо всех сил и не обращая внимания на любителей музыки. Но либо у лоцмана не хватает чувства юмора, либо ему это тоже нравится, только он их не задевает, проходя впритирку. Следует остановка в Cadoro. Дайте же выйти! Трещат аплодисменты. Сидящие на террасах кафе присоединяются к овации. И только мы с Лиллой презираем удовольствия по расписанию. Безбилетники на берегу вызывают на «бис». Одна немка в возбуждении встает в гондоле во весь рост. Из-за ее восторга судно едва не переворачивается. Но, увы, ничего интересного так и не происходит. Мы отъезжаем под первые ноты каватины Фигаро. Как раз вовремя.