И вот опять тишина, ширь и ветер. На сизой реке вспухала волна и словно открывались и закрывались бельма барашков. Противоположный берег, низкий, плоский, казался то синей, то желтой ниткой под тенью от облаков. Гудки буксиров тяжело, вяло отрывались от черных труб, а летели далеко, как на длинных крыльях. Эхо с той стороны не доносилось. На пристани, у береговой кромки плясали и чесались бортами и носами лодки.
С маленького дебаркадера, скрипящего на цепях, вошли на колесный однопалубный пароход, казавшийся безлюдным. «Эй, на «Комете», вверх или вниз?» Голос ниоткуда: «Вверх» Когда же отвалили и, бодро шлепая по воде плицами, держась берега, поплыли со скоростью пешего посыльного, Марина тоскливо осмотрелась.
Вы что-нибудь знаете о Янке?
Я как раз хотел вас спросить о нем.
Ничего Ничего с начала испанской войны. Мама угасает на глазах. Хоть бы одно письмо или что-нибудь, с какой-нибудь оказией Ну, если он в Испании! Помните, потопили наш пароход с оружием? «Комсомол» Может, он был на этом пароходе?
Я говорил с одним знакомым бригадным комиссаром сказал Георгий. Он оттуда. Жив-здоров, даже не ранен.
Значит, Янки нет в живых.
Георгий мельком посмотрел в сторону Анны.
Я думаю, вы его скоро увидите.
Где?
Дома, разумеется.
Ой не надо, не надо так
У меня предчувствие, Марина.
Анна удивилась словам Георгия, но сказала:
Это правда. Он всякий раз угадывает, когда Янка близко.
Сказала и покраснела под взглядом Марины.
Часа через два «Комета», пыхтя, кряхтя, грузно ворочаясь и спихивая дебаркадер с бревенчатых упоров, пришвартовалась к пригородной пристани Студеный Овраг.
Тут берег был жгуче-зеленый. К воде спускался непролазный кустарник. Трава росла из гальки, сплошняком, без проплешин. Круто вверх, на гору всползали тесные заросли дуба, клена и орешника. Лес стоял на камне, но даже ветвей не было видно под пышной листвой. Впереди, цепью, подобно пальмам на тропическом побережье, тянулись голые стволы старых осокорей.
По дну темного, как щель, овражка, стока весенней воды, поднялись в гору.
Большой светлый овраг рассекал берег на многие километры. Овраг постоянно дышал студеным ветром, за что и получил свое название. Здесь начинались Жигули. Выше по реке, на виду у Студеного Оврага, громоздились на том и этом берегу две заглавных горы Крестовая и Могутовая; это Жигулевские ворота.
Поселок лежал в горле Студеного Оврага. Марина привела гостей в двухэтажный оштукатуренный барак. Мать встретила их на крыльце. Эту женщину гости, пожалуй, не узнали бы. Черноволосая, кареглазая, она ничем не напоминала Янку. И вовсе она не казалась угасающей.
Мама, им ничего не известно, сказала Марина, как только ступила на крыльцо.
Поди, возьми молока у Нюры, сказала мать.
Она не заговаривала о Янке. Отобрав у Георгия чемодан, она отправила гостей мыться на Волгу, затем усадила за стол, выпила рюмку «московской», привезенной Георгием, и стала рассказывать об отце и деде Янки.
В июне восемнадцатого, почти двадцать лет назад, во время чехословацкого мятежа, большевистский комитет послал Небылов в белые казармы пропагандировать солдат чехословацкого корпуса. Казармы помещались в слободе, на том месте, где нынче стоит ультрасовременный подшипниковый завод (вторая пятилетка!). Там и погибли оба отец и дед.
Это был в то время главный фронт Восточный, сказал Георгий. Ленин говорил, что спасение революции на чехословацком фронте. Он говорил: не только русской, но и международной
А Анна подумала, что на том же Восточном фронте решилась судьба и ее отца. Тут недалеко, под Оренбургом, Анна осиротела; была она тогда чуть старше Сережи.
Георгий распаковал чемодан, и Анна вручила Вассе Антиповне и Марине набор дефицитных ниток «мулине» для вышивания и флакончик духов марки «Ленжет», которую, по данным «Вечерней Москвы», хвалили на парфюмерном конкурсе известные ленинградские актрисы: Тиме, Вольф-Израэль и другие. Подарки так понравились, что Анне стало не по себе. Георгий, слегка хмурясь, свинчивал спиннинг. У всех на уме был, конечно, Янка и то, как он любил и умел дарить.
Ну, дети, дети нетерпеливо выговорила Васса Антиповна и показала на дверь. Вон пошли! Видеть вас хочу, но не раньше, чем к ужину.
Мама, надо же им чуточку отдохнуть с дороги
А тебе следует открывать рот раз в день, чтобы извиниться, что ты попалась им на глаза! сказала мать.
Наверно, это было неприлично, но Георгий и Анна обняли ее благодарно и, взявшись за руки, ушли. Возможно, это было нехорошо Но они не задумывались над этим.
Их час настал. Они шли куда глаза глядят. Здесь, за Волгой, они были одни; лес цвел и дышал для них одних, а все остальное цех, стапеля и календарная лихорадка, а также человек с лишней буквой в фамилии осталось за сызранским мостом.
Они недалеко ушли. В овраге, на замшелой тропе, под кривым стволом осины, висящим над головой аркой, они обнялись. И так долго не отпускали друг друга, как будто не виделись годы и не были мужем и женой десять лет. Стояли и бормотали друг другу в уши несуразные слова.
Затем они полезли вверх, по каменистому склону, сквозь черный колючий кустарник, прочь от тропы. Порядком исцарапанные, выбрались на треугольный уступ под выпуклой скалой, не видный ни снизу, ни сверху. Уступ был прогрет солнцем и густо порос травой. Он походил на люльку, подвешенную к небу.
Смотри, что нам послал добрый, близорукий, тугоухий дядя боженька сказала Анна.
Нет, это дядя леший Знаешь, водяной топит, а леший в о д и т. Советую: пока не поздно, выверни на себе одежду наизнанку. Только всю! Или пропадешь!
Ах, так
Спустя минуту и юбка, и блузка, и чулки на Анне были надеты на ничку.
Георгий в трусах, намотав на голову рубаху, как чалму, сидел на подогнутых по-азиатски ногах. Сидел и раскидывал перед собой незримые карты, строя рожи.
Тебе ведомо, спросил он невообразимо гнусавым голосом, оттого, что боялся обронить травяные усы, как леший бубнит, бродя по лесу? Шел нашел потерял! Повтори.
Шел, нашел, потерял. Пожалуйста.
Так вот, ты уже проиграна. Молилась ли ты на ночь, Дездемона?
Врешь! Не дамся! сказала она. На мне все наоборот. Только лифчик Но что леший не видит, то не знает!
Георгий все-таки выронил усы, охнул и повалился на спину, показывая пальцем на ее ноги.
Она осторожно посмотрела себе на ноги и с хохотом повалилась ему на грудь. Забыла про туфли!
Она тебе понравилась? Скажи, пробормотала Анна ему в ухо.
Мне нравится Васса Антиповна. Жаль, что мать нельзя отбить, как жену. Марине я сочувствую, но не так.
Еще бы. Я видела, как ты на «Комете» прижимался локтем и она не отстранялась. Типично мужицкая манера сочувствовать!
Он закрыл глаза, прогнул спину.
Ах, хорошо Говори, говори. Ты замечательно говоришь.
Но она уже не могла сказать ему ничего здравого и неясно слышала, что он говорит, туманно видела, как он смотрит.
Ты ничего не смыслишь Не понимаешь женской души, говорила она с блаженной горечью. Потому что ты пень. Тебя нужно выкорчевывать А я тебя нашла под рябиной, на Алтае У меня право первооткрывателя. Я тебя застолбила!
Говорила и плакала, вытирая мокрый нос о его плечо.
Да, да ты нашла, ты открыла говорил он.
Ты забыл, не помнишь нашего Алтая А я я
Ты ты повторял он, и она чувствовала, как это же говорят его руки, все его существо.
Вечером, за поздним ужином, шутили.
Васса Антиповна поставила на стол печеную картошку, молоко и хлеб. И заметила, что рыбу ожидала от рыболова. Хорошие плотники, например, везде и всюду ходят с топором за поясом. А роскошный спиннинг с распущенной леской полдня мешал ходить по комнате. На этот спиннинг приходили смотреть со всего поселка. Иные спрашивали, можно ли на него поймать леща или только осетра? Молочница Нюра дельно сказала, что им удобно выколачивать ватные одеяла.
Граждане гости, сказала Марина, смеясь.
Господа гости! поправил Георгий.
Я вас уже простила. И вот доказательство: завтра повезу вас на «Комете» вверх, к Цареву кургану
Утром, по пути в Студеный Овраг, Марина рассказывала о том, что будет в следующую, третью пятилетку у Жигулевских ворот. Плотина. Через Волгу! Несколько Днепрогэсов в одном кулаке. Сейчас расчищают строительную площадку. Оттуда в Студеновский лес переселяют большущий дачный поселок научных работников. К сожалению, пострадают тамошние сады, чудесные вишневые Их рубят. И Царева кургана не узнать. Макушку у него сбрили. Там берут камень. Курган теперь лысый, с тонзурой, как доминиканский монах.
Ну? Хотите? спросила Марина.
Конечно! отозвалась Анна. А вы сможете с нами?
Обязательно. Я взяла отгул, ответила Марина, радуясь тому, что рада Анна.
Но Георгий, не слушая их, поднялся из-за стола.
Нет, мы не поедем, сказал он, неприязненно хмурясь. Спасибо. Не хочу.
Анна отшатнулась Карачаев не хотел видеть такую стройку, такой мост! Ну, хоть придумал бы для вида что-нибудь любезное веселое
Пожалеете, милый друг! И скоро, сказала Васса Антиповна, подняв брови.
Георгий сунул руки в карманы.
Не знаю. Возможно Кто-то мне рассказывал: там, у Царева кургана, уголовники, урки? Этого мы насмотрелись на Беломорканале.
Васса Антиповна и Марина тоже встали и заговорили, перебивая друг друга:
Но это же великолепно, что люди работают
А лучше на нарах, в кутузке?
Это же перековка, вот именно как на Беломорканале!
Это честь это мечта удел лучших из лучших работать там, сказал Георгий, и лицо его чугунно потемнело. Я карманник, растратчик, убийца, шпион. А меня под конвоем ведут на великое гордое дело, перегораживать Волгу! О-ох простонал он, потирая пальцем мочку уха. Хотите, я вам спою из Чайковского?
Анна так потерялась, что не могла вымолвить ни слова. Она видела, как больно задеты хозяйки дома, как они оскорблены и за себя, и за то, что радовало каждого, кто узнавал, что будет рядом с их Студенкой. Васса Антиповна подошла к окну и занавесила его ситцевой шторкой.
Простите, сказала она. Я не привыкла Мой сын не приучил меня к такому пению.
Марина добавила:
Там пока земляные работы
Георгий тут же вышел из дома. С крыльца донеслись его шаги. Анна не пошла за ним.
И часто э т о у него? спросила Васса Антиповна сухо, вежливо, как врач.
Никогда ничего похожего пробормотала Анна.
Стукнула дверь. Вернулся Георгий. Подошел и поцеловал руку у Вассы Антиповны, потом у Марины.
Кажется, достаточно с вас Янки сказал он. А тут еще я. Поверьте, впервые
Он сел и взял за руку Анну.
Вы ходили курить, сказала Васса Антиповна. Курите здесь. Янка не раз говорил мне, что я груба.
Знаете что, сказал Георгий, не надо больше так говорить о нем.
И все женщины поняли как Так, будто бы его нет.
Марина очистила последнюю картофелину, положила на тарелку Георгия. Он послушно взял ее, макнул в соль, откусил половину, а другую положил на тарелку Анны.
Не выпуская ее руки, он закурил. Марина и Васса Антиповна принялись убирать со стола, и Анна видела, как они мимоходом то и дело посматривают на Георгия озабоченно, сочувственно и виновато.
Он тоже заметил это и стал рассказывать об О. Ю. Шмидте. Георгий так и называл его: О. Ю. Вот человек несуеверный О. Ю. В пятницу 21 мая он высадился на льдину у Северного полюса сам тринадцатый
На льдине сейчас четверо. Из них по меньшей мере один, Кренкель, войдет во все хрестоматии своей телеграммой на Большую землю: «Меняю килограмм шоколада на килограмм картошки».
Кстати, друзья, намотали ли вы на ус, что десант на полюс осуществлен на самолете ТБ-3? Это вам что-нибудь говорит? Флагман вел Водопьянов; в полете над льдинами случилась авария: потек радиатор одного из четырех моторов, и механики продырявили крыло, чтобы добраться до места течи. Как в бою! Что молчите?
Я наматываю, ответила Марина.
Тогда Георгий сказал, что в нынешнем году входит в народный обиход слово «стратостат», русское слово, потому что трое наших Прокофьев, Годунов и Бирнбаум раньше американцев седлали на стратостате фантастическую высоту в 19 тысяч метров. Это высота уже не «винтомоторная», это высота ракет
И еще он сказал, что 15 июля, когда был открыт канал Москва Волга, Сережа налил в графин воды из кухонного крана и не сводил с нее глаз, поскольку она была волжской!
Васса Антиповна подошла и погладила Георгия по плечу, как хорошего разумного мальчика.
Спали в ту ночь не просыпаясь, без сновидений. На утренней заре Георгий неслышно поднялся с постели. Анна тотчас открыла глаза и откинула одеяло, чтобы не задремать.
Она никогда не спала, если он не спал, и это ее не утомляло. Ей казалось, что, уснув, она что-то упустит. За десять лет она не проспала ни разу.
Половицы скрипели, точно ворот на плоту, когда они босиком крались к двери. Их остановил сонный голос Вассы Антиповны из-за ширмы:
Молоко на столе хлеб Через Волгу без лодки не плавайте, слышите?
Анна спрыгнула с крыльца. Роса обожгла ей ноги. И тут она вспомнила вчерашнее свой страх, свою растерянность. Что же вчера с ними было? Но Георгий велел ей обуться. Она не спросила его ни о чем. Сегодня она не тревожилась. Утро светилось нежно, доверчиво, как глаза у ребенка. Шел второй день из семи необыкновенных.
Георгий опять не взял спиннинга
Эту вещь подарил ему человек, которого все на заводе звали главным; не поленился, привез не то из Франции, не то из Америки. Но спиннинг, бамбуковый, с никелированной арматурой и цветными блеснами, был у Георгия не в большой чести. Рыбачить он любил на свой русский манер с утлой плоскодонки-прорези, снабженной объемистым садком для улова, сидя на каменном якоре, по-над берегом, с простой деревенской ореховой удочкой, на честную наживку, земляного червя, и с подкормкой с кашей.
Сеток он никаких не терпел. Сетки ругал: «Пришли ворюги, хозяев украли, дом в окошки ушел». С ловкачами, ставившими на ночь оханы и вентеря с ячеями-одноперстками, лез в драку.
Обыкновенно он сам разводил червей отвратительных, розовых. Сам варил кашу с «пожаром», отменно-душистую, и ссыпал ее под корму лодки. Из булыги складывал очажок, обмазывал глиной, пристраивал к нему самоварную трубу, фанерный козырек и коптил в жарком индейском дыму подлещика, словно селедку. Копченье Георгий почитал больше ухи.
Теперь, второй день кряду, он выходил на державную реку только для того, чтобы искупаться Анне было стыдно. Она готова была терпеть, сидеть в пропахшем рыбой, обсыпанном чешуей челноке и глядеть, как Карачаев увлечен, как хлопочет, как застывает влюбленно над поплавком и часами молится ему. Но Георгий повел Анну в лес.
Пока не поднялось солнце, он вел ее по оврагам, поросшим шелестящим жестяным осинником и папоротниками, по неприметным, как бы размытым черным тропам, которые так и пахли волком, по грибным местам. Он вел ее по склонам холмов, по рыжей многолетней листве, хрустящей, как свежий снег, мимо несчетных муравейников, похожих на станицы, крепости и города. Вел ее туда, где нестарые липы громоздились, как стены, травы хлестали по коленям и стоял пчелиный звон, и туда, где столетние дубы извивались, точно в судороге, кривые, узловатые, колченогие, а каменная земля под ними была подметена ветрами до блеска.
Далеко от волжского берега, у круглого озерка, поросшего осокой, они рассмотрели в жирной тине след раздвоенного копыта. Подняли голову и увидели в двух шагах от себя, за кустом черемухи, лося с разлапистыми сохатыми рогами. У него были прекрасные добрые глаза с нежной поволокой. Анна не успела вскрикнуть. Встав на дыбы, чтобы не задеть куст, лось повернулся и машисто побежал на длинных своих ходулях по сплошному валежнику, бесшумно, как птица.
В другом месте, на песчаном пригорке, они увидели лису, бледно-желтую с красным хвостом. Она стояла против солнца и горела, как костер. Хвост у нее был длинней туловища, уши длинней морды. Ног совсем не было. Георгий свистнул, и она точно растаяла в песке.
Незаметно вышли на высокую гору. Лес впереди оборвался и круто потек вниз, а снизу из листвы выперли зазубренные надтреснутые клыки скал. Открылась Волга. Она была видна от Жигулевских ворот до Куйбышева, выгнутая в тугую луку, которая звалась Самарской. Выше Студенки, отжимая реку к другому берегу, лежала громадная мечевидная коса с песчаной каймой, похожей на лезвие, и с дикими зарослями, из которых смотрели два сверкающих на солнце озера-ока; одно было прищурено. А по ту сторону реки простерлись луга, неоглядные, нетоптаные, с мохнатыми бородавками осокоревых рощ. Горизонт синел, голубел, белел, сливаясь с небом. Где-то там, за горизонтом, была Москва.