Вам бы только земство ваше оставили.
Вы и ваш приятель Салынский своей политикой земство погубили.
В каморке учителя в это время Вордак делал по три обычных шага вперед-назад.
У этих господ на дурака вся надежда, а дурак-то, вишь, поумнел. Я по пятам за ними сюда ехал от Высокого Борка. В нашей школе они запугивали учителей немцами и карательным отрядом казаков. Говорили, скоро прибудет. Наши высокоборские учителя заявили им: «Карательный отряд нас не касается. Каждый гражданин волен голосовать за кого хочет. Мы будем голосовать за список 7, за большевиков, и к этому призываем крестьян». Всех отважнее рубила куракинским холуям ухажерка Ковригина, Дашей звать, солдат-девка, не чета твоей богомолке Кстати, ты в Березки когда собираешься?
Завтра.
Говорят, поручик Орлов и его друг студентик днюют и ночуют в Березковской школе. Держи ухо востро! Я, брат, видел, как твоя богомолка тебя глазами ела и как ты размяк. Откуда у тебя такая чувствительность к бабам?
Хватит! рассердился Северьянов. Мне начинает надоедать эта опека. Что я вам, мальчишка, что ли?
Ерепенишься зря. Не посади я на волостном съезде этого старого снохача, они бы с Маркелом из нашего собрания депутатов анекдот сочинили. До тебя, вижу, это не дошло.
Дошло. И прошухватит.
Дошло только с одной точкис точки этих карих завлекательных глаз.
Товарищ Вордак!?
Ну?! взялся за рыжий ус Вордак. Самолюбивый интеллигент! Готов весь свет забыть и в небо на огненной колеснице, как Илья-пророк, взвиться.
В небо, ну и чушь! выговорил, отходя, Северьянов.
Кому-нибудь скажи, а не мне! улыбнулся Вордак. Я, брат, весь в тебя. Только и разницы, что необразованный. А тоже бывало: увижу красивую девку, глянет на меня, как только они одни умеют глядеть, ну, и готов лететь за ней на ковре-самолете за тридевять земель. А в общем, ладно, кончим с любовной волокитой! Я пришел набиваться к тебе в помощники. Березковцев из эсеровской веры в нашу крестить.
Спасибо, только я один справлюсь.
Опять самолюбие?
Нисколько.
Ну, как хочешь. Была бы честь предложена, а от убытка бог избавит. Бывай здоров! Это, имей в виду, идея Стругова, а не моя, назначить тебе помощника. Да, между прочим, Кузьма Анохов, хоть и бывший эсер, а молодец. Через неделю обещал Шинглу в новую хату ввести. Ну, а Шингла, бандюга, слыхал, что отмочил?
Знаю.
Приговорили подлеца условно к расстрелу, а он после этого братьев Орловых и сороколетовских кулаков живьем чуть не сжег Ну, желаю успеха! Поскачу следом за этой бандой соглашателей, они в Литвиновку умчались.
Семен Матвеевич в прихожей, не торопясь, поджигал возле печи свою трубку горевшим концом лучины.
Что-то сегодня твоя трубка плохо зажигается, проводив Вордака, подошел к нему Северьянов.
Мою трубку можно быстро разжечь только тобой либо Вордаком, прохрипел старик, сидя на корточках против бушевавшего в печи пламени жарко горевших березовых дров. Глядючи на вас, сидел тут и думал: вот-вот от слов за ножи схватятся.
В сенях послышался шорох шагов. С необычной для него поспешностью вошел Ромась.
Учитель, сейчас к тебе явится Орлов Миллян, будет звать в гости. Советуюиди. Постарайся узнать их планы. Они что-то замышляют. Я, Василь и Колька Слепогин будем в дозоре. Действуй смело.
Действительно, не больше получаса прошло, как Емельян Орлов появился в школе.
Можно с вами, господин учитель, пару слов перемолвить? поклонился он Северьянову, не теряя собственного достоинства.
Пожалуйста, Северьянов указал на свободный табурет у стола.
Ромась укрылся в темном углу возле лежанки. Орлов снял бараний треух, перекрестился на винтовку, висевшую у изголовья кровати:
Я пришел вас поблагодарить. Сынка моего вы грамотой не обходите.
Это моя прямая обязанность! ответил Северьянов, переглянувшись с Ромасем. Но ваша признательность мне приятна.
По оспяному лицу Орлова видно было, что в его голове бродило много мыслей, и он решал, какую выбросить на свет божий.
Князя вы окончательно решили вытурить?
Окончательно.
А с его имением как?
Организуем коммуну.
Орлов взглянул через открытую дверь на сидевшего сейчас на нарах Семена Матвеевича.
Командовать в коммуне хозяйством, конечно, будет ваш приятель Семен Марков?
А чем я плохой командир? подхватил с ухмылкой Семен Матвеевич.
А тем, мне думается, стараясь удержаться в границах шутки, молвил Орлов, что ты в воскресенье песни поешь, а в понедельник кобылу ищешь. В амбаре у тебя даже мыши перевелись. Сколько годов ворота бороной подпираешь.
Семен Матвеевич закрыл один глаз, другой у него стал круглым.
Мы, Миллян, живем, не макаем, а пустых щей не хлебаем: хоть сверчок в горшок, а все с наваром.
Орлов повертел в мослатых ладонях свой треух.
А что, ежели мы, Степан Дементьевич, состоятельные хозяева, купим у князя имение? Вы на это как смотрите?
Пока никак.
Орлов сказал себе: «Не знаю, что вы за народ, большевики? Все на свой копыл подняли: и ни с рожком, ни с добром к вам подступу нет». Вслух:
Я, Степан Дементьевич, собственно, заехал пригласить вас от всей нашей семьи откушать хлеба-соли. Хозяйка приказала вас забрать и представить ей. Конь у крыльца ждет.
Северьянов подумал, прошелся по комнате и принял приглашение. В сенях встретил Просю. Она шла убирать школу. Сегодня предстояла легкая уборка, потому она явилась одна и начала с комнаты учителя. Семен Матвеевич сразу же ушел.
Ромась отошел к окну и оттуда любовался движениями, сноровкой, красивым телом Проси. Она, наконец, почувствовала на себе его взгляд, выпрямилась и обернулась к нему. Щеки у нее пылали, девичья грудь порывисто поднималась и опускалась. Прося смотрела в лицо Ромасю с чувством собственной силы, здоровья, молодости. Устремленный на нее взгляд Ромася заставил ее сделать шаг назад. Ромась подошел к ней, положил руки на ее плечи, скользнул ладонями и крепко, крепко прижал к себе. Буйным хмелем ударило ему в голову от веселого задорного смеха, от какого-то весеннего вишневого запаха ее щек, губ, от бесенячьих глаз, пронизывающих насквозь.
Пусти! А то закричу! выдохнула она. Смеясь и играя глазами, обдавала горячим дыханием лицо Ромася.
Отчего я тебя, Прося, так люблю?
Лучше, чем Аришку?
Кто старое помянет, тому глаз вон.
А кто забудет, тому два Ты ее и сейчас любишь! выпалила Прося и, чувствуя, что начинает слабеть, рванулась изо всех сил. Но Ромась еще крепче прижал ее к себе. Пусти, Ромась!! Пусти-и-и! А то учителю все расскажу!
Вот как! сразу освободил Просю Ромась и отошел к окну. Значит, он и за тобой
Он за мной не ухаживает! Прося нахмурилась и, заправляя кофту за поясок клетчатой набивной юбки, вздохнула:А тебе от меня ничего не будет! Давно сказала, а ты пристаешь!
Потому и на сеновал со мной больше не хочешь ходить?
Если любишьженись! неожиданно озлившись на кого-то, быстро выбежала в класс. «Зачем я ему про учителя сказала!»и сердито стала раздвигать парты.
Ромась достал из-за печки охотничью новенькую берданку работы ижевского мастера Василия Петрова, которую Северьянов купил в охотничьем магазине в последнюю поездку в город, и начал любоваться ореховой пистолетной ложей, длинным семнадцативершковым стволом замечательной сверловки. «Шагов на сто двадцать будет бить картечью» А перед внутренним взором стояла пылающая Прося. Ромась, не знающий, что такое страх, покосился на раскрытые двери, потом повесил берданку на место и, ступая красивой развалкой, вышел молча из комнаты.
Глава XI
Березкитакая же небольшая лесная деревенька, как и Пустая Копань. Только стоит не у самого леса, а поодаль, на открытом холме, который с южной стороны подмывает змеистая крутобережная речушка. Холм обрывается над рекой высокой кручей, поросшей орешником, дубняком и осинником. Кое-где на застывших зеленых оползнях кручи гнездились молодые сосны.
Школьное здание под железной красной крышей на кирпичном фундаменте выстроено земством в первый год войны на усадьбе разорившегося помещика. Оно приветливо выглядывало из старинных лип и кленов своими широкими светлыми окнами в глубокую долину за обрывом. Дорога из деревни бежала в тридцати шагах от школы, почти по обрыву.
В комнате учительницы сегодня за круглым столом, колотя по очереди орехи деревянным пресс-папье, сидели Орлов Анатолий, Нил, Володя и Дьяконов. Гаевская у окна, за маленьким столиком рядом с кроватью, проверяла тетради.
Проснись, Самсон! тронул Нил за плечо вздремнувшего Володю. Тебе же придется высказать свое мнение о речи господина поручика.
Сон во время речитоже мнение, ответил, позевывая, Володя.
Нил выждал, пока Дьяконов наколотил себе орехов. Передавая пресс-папье, Дьяконов поднял подбородок и показал свой длинный острый кадык на тонкой шее:
Ничего, съедобно! Трудно было понять, что, по его мнению, съедобноорехи или речь поручика?
Нам надо мобилизовать всех учителей, сочувствующих нам, для контрагитации! продолжал Орлов. И бить, бить по большевикам, не стесняясь в средствах.
Я бы тебе, Анатолий, сквозь дрему пробормотал Володя, не советовал плевать против ветра.
Молодец, Володя! бросила карандаш на развернутую тетрадь Гаевская.
Дьяконов, желая не ударить лицом в грязь перед Гаевской, вскинул бровями к волосам складки сухой кожи, нравоучительно произнес:
Поверьте мне, Володя, угрызения совести научают нас грызть других!
Гаевская, сердито хмурясь, снова взялась за карандаш. Орлов, раскусывая орех зубами, стиснул челюсти так, что на полированных щеках взбугрились острые желваки.
Я предпочитаю быть сострадательным издали, выговорил он и сплюнул в тарелку скорлупу раздавленного им ореха. Гаевская с гадливой гримасой отвернулась.
Нил потянулся и зевнул.
Господа! Предадим хоть на минуту забвению наши политические чувства. Володя, сыграй что-нибудь такое вроде «По улице мостовой», а? И он указал на двухрядную венскую гармонь, сиротливо стоявшую на стуле рядом с Гаевской.
Нет настроения.
И ты в байронизм ударился! А по-моему, живи так: людям тын да помеха, а мне смех да потеха!
Нил, выдавил Орлов, вообще говоря, я уважаю твой эпикурейский нигилизм, но сегодня у нас забот полон рот. Речь идет о серьезном.
А ну вас к богу в рай с вашими серьезностями! поднялся Нил и заходил по комнате. Помяли вам ребра на собрании березковских мужиков Северьянов с Вордаком, вы и нюни распустили. Готовы собственные локти кусать. Ну побили, еще раз побьют, поумнеем, и только.
«От битья осел не станет лошадью!»хотел сказать, но только подумал Володя.
Я все время решаю уравнения, после небольшой паузы начал опять Дьяконов, отыскиваю неизвестные причины наших поражений в этой революции.
Какие там уравнения! перебил, зло сверкая глазами, Орлов. Наши поражения временные.
А я и не собирался это отрицать! пропел сладким фальцетом Дьяконов. Я, господа, сравниваю нашу теперешнюю революцию с классической французской революцией. Там революция сперва выдвигала демагогов. Они шли смело к простолюдинам, говорили с ними, подлаживаясь к их интересам, вели, так сказать, процесс разрушения
Слишком у нас этот процесс затянулся, процедил, давя орех зубами, Орлов. Пора бы нам вожжи покрепче натянуть.
Нас попросят с вами это сделать. Мы еще пригодимся.
Вот и я ему все время говорю это, подхватил Нил.
Для разрушительного процесса революции, продолжал Дьяконов, нужны демагоги вроде Северьяновых и Вордаков. Этот процесс у нас скоро кончится. Революция призовет подлинных исполнителей ее творческих начертаний. Революции понадобятся государственные
Чиновники! вставил Володя, катая орех по столу пальцем, как мякиш хлеба.
Ничего в этом звании я не вижу позорного, возразил Дьяконов. Я имею, конечно, в виду таких, например, как Калинович, Сперанский.
Столыпин, добавил Володя.
Пробросаетесь Столыпиными! сверкнул глазами Орлов. Побольше бы таких нашей матушке-России, и мы копытами наших кавалеристов и казаков улицы Берлина давно уже топтали бы.
На молчаливого Володю нашел злой дух противоречия.
А вы стучали бы кулаками по столу под самым носом испуганного кайзера!
И стучал бы, стукнул по столу кулаком Орлов.
Разрешите же, господа, мне закончить свою мысль, пожаловался забытый Дьяконов.
Говорите, только покороче, по-председательски властно бросил Орлов.
Продолжаю. Революция скоро потребует в центр политической жизни
Столыпиных! помог кадету Володя.
Хотя бы! согласился всерьез Дьяконов. Демагоги уйдут в массы, в самую гущу народной жизни.
Они, кажется, оттуда и не уходили.
Дьяконов постарался не заметить реплики и продолжал нараспев:
Демагоги займут отведенные им историей места у станков и плугов. Они
Будут петь аллилуйю чиновничьей прыти ваших чиновников.
Это же, господа, наконец, несносно! не выдержал Дьяконов и уставил стекляшки своих пенсне на взбунтовавшегося поповича.
Володя у нас без пяти минут большевик! грустно улыбнулся Нил.
Я просто хочу, добродушно объяснился Володя, внести свой вклад в очерк великих революций.
Нил подошел к Гаевской, взял из стопки книгу и указал взглядом на обложку:
Люблю Мольера! Его смех ярко изобличает алчность, невежество, низкопоклонство, бездарность, золотые мешки, медные лбы подлых святош, чванливых выскочек, рвачей, стяжателей, бездельников, расхитителей народного достояния! Произнося громко и выразительно эту тираду, Нил все время попеременно поглядывал то на Орлова, то на Дьяконова. Положив книгу, шепнул Гаевской:Молодец Володя! Этот общипанный кадетик решил нам читать поучение, как Владимир Мономах детям. Оба они с Орловым сегодня портят нам музыку. Веселый вечерок провели бы, а? Сима? Взять, что ли, да и сыграть «Березку»? Нил потянул руку к двухрядке, но раздумал. У меня плохо получится! Подошел к столу с орехами и сел, не нарушая больше воцарившегося тоскливого молчания.
На этот раз молчали долго. Слышалось кислое дразнящее тиканье ходиков. Нил не выдержал:
Мне тяжело с вами. Я не могу молчать, а вы не можете слушать.
Для чего ты о Мольере заговорил? спросил у него Орлов.
Попала под руку книга, ну и заговорил. Вообще, ты знаешь, я люблю французских драматургов. С ними весело и легко. Они, если даже и поучают, Нил взглянул на Дьяконова, то и это у них получается остроумно. Скриб, например, одному начинающему драматургу советовал: «Сокращайте вашу пьесу, обязательно сокращайте! То, что вычеркнете, не будет освистано».
Я тоже люблю французских писателей, поддержала Гаевская. Совершенно согласна с тобой, Нил: с ними весело и легко живется.
А Чехов? сощурил длинные черные ресницы Орлов. С ним вам не весело?
Мне с Чеховым скучно! возразила Гаевская.
Всем как-то сразу почувствовалось, что они «по-чеховски» устали друг от друга. Каждому из них хотелось убежать куда-нибудь, как можно дальше от своего соседа. Только куда бежать? Во что верить? Перед чем склонить колена? Чему молиться?
Володя, как всегда, держал себя сейчас особняком, наблюдал и думал. Он представил вдруг, что вот они троеОрлов, Нил и Дьяконовсходятся, по старинному русскому обычаю, за стаканом вина, пьют, закусывают, разговаривают, и в разговорах тонкими нитями плетут одну мысль, что они самые умнейшие на русской земле люди. Но не могут решить одного: кто же из них троих самый умнейший. Втайне за это ненавидят друг друга и ждут, у кого первого из них от этой ненависти рот свернет набок. Окинув унылым взглядом своих собеседников, Володя подумал: «Куда уползет этот массовый продукт духовного растления цивилизованного мещанства, когда рабочие и крестьяне возьмут власть в свои руки?»
Из кухни отворилась дверь, вошла сторожихапожилая солдатка в темно-синей клетчатой паневе и белой холщовой рубахе с вышитыми плечами и обшлагами на рукавах.
Серафима Игнатьевна, там какой-то солдат с ружьем стучится, ти пускать?
Гаевская оторвалась от тетрадей, встала и пошла сама открывать. Сторожиха, уходя следом за ней, захлопнула звонко за собой дверь. Орлов невпопад двинул по столу рукой, оттолкнув в сторону какую-то записную книжку в синей дерматиновой обложке. Дьяконов снял пенсне, стал протирать стекла носовым платком. Володя с ухмылкой почесывал коротко стриженный затылок.