Опавшими листьями пахнет. А с лугов и от речкитакая свежесть! Я очень люблю эту пору. А вы?..
Я с этими поповичами чувствую себе, как некованый конь на льду.
Гаевская грустно взглянула на Северьянова: «Себе!». В лампе вдруг замигало пламя, зачадило и неожиданно погасло. Северьянов быстро накрыл ладонью отверстие стекла, чтобы задержать копоть.
Вот беда, керосин весь, а свечей нет! услышал он голос Гаевской и быстро встал.
Благодарю вас, Серафима Игнатьевна, за хороший, крепкий чай, за сегодняшний вечер, вообще за все, даже за поповичей! Мне пора.
Я не подаю вам руки и не разрешаю уходить! сказала решительно Гаевская. Посмотрите, как здесь у моего столика светло!
Северьянов взглянул за окно и почувствовал, что теряет над собой власть. Без единого слова покорился. Из большого высокого окна падали в комнату голубые полосы лунного света. Искрящимися квадратами ложился он на пол и одевал снежным покрывалом стопки книг, тетради и газеты на столике. Гаевская села на кровать у изголовья, и оно заискрилось, как бугорок морозного снежного поля.
В такие минуты бывает радостным общение только с очень близкою и родной душой, а глаза Гаевской мерцали из какого-то чуждого ему далека. За ними зияла страшная бездонная пустота и в то же время его неотвратимо, до боли в сердце, тянуло в эту пустоту. Его лихорадило. Никогда ничего подобного не испытывал еще Северьянов. Лицо Гаевской, облитое лунным светом, было бледно, но глаза смотрели ласково и просто. Она тихо смеялась. Для Северьянова все в ней было сейчас загадочно.
Вы где учились? спросила она после томительной для Северьянова паузы.
В мужицкой гимназиитак в насмешку называли учителя наше высшее начальное училище. Да что о нем говорить: меня выгнали из четвертого класса.
За что?
Попу во время урока сухой коркой в лысину заехал.
Фу!.. Что же такое он вам сделал?
Мненичего. Всегда пятерки ставил за ответы на уроках. Одному бедняку в нашем селе он беду накликал. По глупости тот признался на исповеди в своих политических грехах. Ну, беднягу и отправили по Владимирке.
Говорят, вы и гумно этому священнику подожгли?
Нет. Но спалил бы, конечно; случайно не участвовал.
Гаевская вздрогнула, лицо ее еще более побледнело.
А кто у вас русский язык и литературу преподавал?
Сам инспектор. Рыжиком мы его дразнили за огненно-рыжие волосы. А почему вас это интересует?
На лицо Гаевской тихо легло выражение легкой грусти. «Говорит и что-то недоговаривает, прозвучало в груди с горькой обидой у Северьянова. В чем дело? Скажи прямо, не скрытничай с тайными вздохами». По просьбе Гаевской он поведал, где и как бродяжничал два года после изгнания из училища. Рассказал, как его досрочно призвали в армию и как в их полку «вольнопер» князь Кугушев, разжалованный в рядовые, корнет, подружился с ним и помог подготовиться к экзаменам на вольноопределяющегося второго разряда. Полк их тогда стоял в Воронеже. Экзамен пришлось держать в Воронежской мужской гимназии, но не на вольноопределяющегося, а на звание учителя начального училища. Северьянов вспоминал об этом с грустью, в которой слышалась затаенная гордость.
Однажды наш полк бросили в атаку. Ну, как водится, сабли наголо. Ветер свистит в ушах. Чувствуешь только озверелого коня да клинок в руке. Не помню, как меня резанули пулеметной очередью. Очнулся, открыл глаза. Огромный немец в каске тычет мне в грудь палашом, должно быть тупым, выбирает место, куда бы всадить.
Гаевская закрыла глаза. Северьянов смолк.
Как же вы уцелели?
Другой немец подскочил, двинул своего же прикладом в живот, и оба, как ошалелые, побежали прочь, а я на локтях поволок себя к видневшемуся в стороне лесу. Часто терял сознание. Последний раз очнулся возле куста папоротника. Ядовито пахнет эта трава. Вижу, впереди прикорнули рядышком двое наших. Меня трясло, зуб на зуб не попадал. А уже ночь наступила, холодная. Подтянулся локтями к землякам, протиснулся меж ними и опять память потерял. Очнулся от страшного холода, ровно меня в льдинах затерло, ощупал земляковкак лед холодные, оба мертвецы. Лежу между ними, попробовал выползтируки не действуют, закоченели. Ну, думаю, все! Придут немецкие санитары и живьем с мертвыми зароют в землю. К счастью, немцы отступили. Свои подобрали. Потомгоспиталь, выздоровление, опять фронт, опять ранение, и вот Пустая Копань. Мы сидим с вами: я разыгрываю героя, а вы слушаете и переживаете Северьянов усмехнулся, но Гаевская строго заметила:
Грех над этим смеяться.
Наш народ свое горе всегда шуткой пересыпает.
Долго после этого в каком-то сладком оцепенении любовались синим небом, мерцавшими звездами, лунной порошей на молодых осинках, дубах и орешнике за дорогой. Ярко облитая лунным светом дорога говорила Северьянову, что пора уходить. Он взглянул на Гаевскую. Ему показалось, что она взглядом манила его к себе. Глаза у нее загадочно смеялись. В них отражался холодный лунный свет. «Вот в этих, глазах и утонет моя вольная волюшка! Черт возьми! Какая сила в бабьих глазах?.. Она уже не девушка? шепнул ему кто-то. Девушки так не смотрят, так не улыбаются»
Северьянов встал. У него все кипело. Прошагал через всю комнату, надел рывком шинель и, боясь дотронуться до загородившей ему дорогу Гаевской, рванул дверь. Гаевская стала на порог, взяла его за руки, повернула лицом к окну и умоляюще проговорила:
Ночь Не уходите! Десять верст Лесная глушь! Дезертиры, самые озверелые! Завтра воскресенье
Знаю, спасибо! а про себя: «Ты мне сейчас страшнее всего на свете!»
Она попыталась снять с него шинель. Но Северьянов отстранился с решимостью поставленного под петлю преступника. Гаевская закрыла ладонью глаза и уступила дорогу:
Бог с вами! Вы меня очень обидели сейчас. Идите!
Накинув через плечо ремень берданки, Северьянов прошел через кухню, открыл дверь в тамбур, но вдруг в темном тамбуре мимо него с змеиным изгибом скользнула Гаевская к наружной двери, щелкнула ключом и быстро выдернула его из скважины.
Замороженный непонятным ему страхом, Северьянов хотел ударить плечом дверь, но Гаевская удержала тихо и виновато, с горькой обидой:
Не останетесь? Хорошо! Возьмите ключ, подождите меня. Я провожу вас.
Северьянов принял ключ, открыл дверь и вышел на волю. Небо высокое-высокое. Луна неподвижно висела почти в самой его середине. Звезды, разбежавшись по небосклонам, таращили свои веселые дразнящие глазенки.
Мысленно ругал себя Северьянов, что так плохо подумал о Гаевской: «Развратник до мозга костей и свою же мерзость переносишь на других!» Ожидая Гаевскую, ходил взад и вперед обочиной дороги. Осинки быстро и тревожно что-то лепетали ему, дубки укоризненно качали кудрявыми верхушками. Шум легких молодых шагов заставил Северьянова оглянуться: Гаевская вышла в расстегнутом жакете с легкой косынкой на плечах, поправляя спадавшие ей на щеки чуть вьющиеся локоны. Лицо ее было сейчас спокойно, задумчиво. Шли рядом молча по облитой ярким лунным светом дороге, похожей на серебристую ленту, брошенную на осенние опустевшие поля. Где-то прозвучали редкие удары топора. Эхо, колыхаясь, пролетело от леса над уснувшими полями Остановились, где обрыв кручи подходил вплотную к дороге. Внизу на реке горел лунный костер. Впереди, шагах в тридцати, стояли неприступной стеной сосны-исполины. Дорога исчезала в пахучем темном бору.
Теперь я вас обратно провожу! сказал Северьянов. Гаевская улыбнулась. Улыбка ее была доброй, прощающей и в то же время виноватой. Промчавшийся шаловливый ветерок сбил ей локон на грудь и ласково водил им по складкам кофточки, ярко освещенной лунным светом.
Как вы могли подумать, что мне с Нилом интересней, чем с вами? Нил хорошо начитан. Но он со стороны поглядывает на жизнь с язвительной, чаще пустой усмешкой.
Северьянов слушал ее, цепенея от счастья. Ему хотелось запомнить на всю жизнь сейчас это красивое и дорогое ему лицо с тонкими, высокими, чуть вздрагивающими бровями и открытыми светлыми глазами, с тихой, доброй улыбкой. Вся она была овеяна сейчас каким-то внутренним спокойным светом. Никогда он еще не видел ее такой А луна сыпала и сыпала на них голубое серебро.
Северьянов проводил Гаевскую до школы, потом она снова пошла его провожать до самого темного бора. Говорили они спокойно, и каждый наслаждался не смыслом, а звуком голоса другого. В эту сказочную лунную ночь ходили они от школы к бору и обратно, провожая друг друга до тех пор, пока зеленая метла зари не вымела с неба луну, а старый бор не загудел сердито и ворчливо над их головами. Гаевская не позволила больше Северьянову провожать ее. И от посветлевшего уже сердитого бора к школе пошла одна. Когда переступила порог своей комнаты, в деревне пели третьи петухи, сторожиха начала топить печи. Учительница робко подошла к ней:
Как тебе, Петровна, показался мой новый знакомый?
Черны волосысто рублей, буйна головатысяча, а всему молодцу и цены нет.
Гаевская ойкнула, всплеснула руками, выбежала в коридор, весело смеясь и танцуя.
Глава XII
У красноборцев этот день был необыкновенно тревожным. Сотни крестьян из окрестных деревень заполнили площадь перед волревкомом, на которой только что прошумел общеволостной митинг. Поручик Орлов в своей речи убеждал крестьян помочь прибывающему сегодня в село отряду армии «спасения Родины» разоружить «дезертирскую банду» (так он называл красноборский военно-революционный отряд). Он требовал также разогнать «самозванный» большевистский ревком и восстановить законную власть земской управы. Властным раскатом тысячеголосого «долой» толпа смяла жалкие выкрики подпевал и прихвостней Орлова. А когда Маркел Орлов вскочил на трибуну и объявил, что Вордак и Северьяновнемецкие шпионы, его стащили под град угроз и ругательств:
Дай ему, Ромась, не говоря худого слова, в рыло!
Ишь, рожа красная, хоть онучи суши.
Такая, что сама на оплеуху напрашивается!
Красноборские большевики приготовились достойно встретить казаков-карателей. Военно-революционный отряд, разбившись на три группы, еще до митинга занял свои оборонительные рубежи. Первая группа, вооруженная винтовками и гранатами, под командованием Вордака, залегла поперек дороги на опушке леса, в полуверсте от въезда в село. Вторая, под командой Северьянова, расположилась в лесу, выдвинув вперед пулемет «льюис», принесенный Шинглой со своей дезертирской базы, где укрывалась до организации ревкома часть бежавших из армии Керенского красноборцев.
Эти передовые группы отряда должны были взять карателей под перекрестный огонь. Третью группу поставили в резерв также в лесу на правом фланге цепи, залегшей через дорогу, а за ними под командой Стругова и Кузьмы Анохова укрыли сочувствующих большевикам крестьян, вооруженных дробовиками, вилами, топорами, косами, пожарными баграми и просто кольями и камнями.
На околице села были расставлены бороны, выпряженные телеги, воткнутые под углом ухваты и вилы и всякая домашняя рухлядь.
Возле ближайшей к селу деревни за дорогой из города наблюдали два конных дозорных поста. Третий дозор находился на колокольне.
На околице села больше всех распинались лавочник Салазкин и Емельян Орлов, оба навеселе.
Семен Матвеевич! кричал Салазкин, снимая шапку и поясно кланяясь. Ведь ты же по праздникам в сапогах ходишь! Ума у тебявон лоб какой: на трех министров хватит, а тоже с этими голодранцами топор за пояс запихнул и с колом в руках старые бороны охраняешь! Тьфу!
Не старые бороны, а новые порядки! поправил Семен Матвеевич, очищая от свежей коры дубовый кол сверкавшим лезвием топора. Сощурив левый глаз, добавил,Ты, мироед, тогда мне губы лижи, когда они горькие, а когда сладкие, я и сам оближу.
Зачем ругаешься.
Проходи, проходи, а то я тебя, как кота, поперек живота вот этим пояском опояшу. Семен Матвеевич указал прищуренным глазом на кол.
Сегодня казаки пригнут вас к ногтю, бросил Емельян Орлов.
Не грози, есть и на вашего черта гром!
Салазкин и Емельян Орлов пошли дальше в сторону выгона.
Им хотелось хоть одним глазком взглянуть на главные силы большевиков, хотя бы издали, хотя бы из-за угла последней хаты.
Эти стыд за углом делили да под углом и схоронили, кивнул на них Семену Матвеевичу хромой крестьянин с косой, стоявший поодаль от него у выпряженной телеги.
Неправдой, Купрей, свет пройдешь, да назад не воротишься.
Это точно! согласился хромой и, потрогав грядку телеги, забрался в ее кузов.
По ту сторону дороги, осматривая насмешливо баррикады, шел поручик Орлов. Злобная самоуверенность выбелила его лицо, как выбеливает едкая весенняя роса бабьи холстины. За ним семенил Корней Аверин. Часто забегая вперед и заглядывая ему в лицо, лесник будто говорил приподнятыми локтями, вытянутой шеей и всем напряжением своего тела: «Что прикажете, ваше благородие!»
Смотри, повел пяткой косы в сторону Корнея хромой, твой дружок у князя все тарелки пролизал, теперь к Орлам под крылышко лезет.
Корнеем богачи давно полы моют и пороги подтирают, плюнул Семен Матвеевич. Скажи ему, подлецу, сейчас Орлов: «А ну, Корней, шапку в зубы ипять раз вокруг села бегом!»побежит и ни разу не оглянется.
Точно! подергивая плечами, усмехнулся хромой. Корней такой. Потому князь бессменно двадцать пять лет в лесниках держит.
Маркел, обхаживая со своими приятелями ближнюю к церковной площади баррикаду, заметил Северьянова, проходившего к церкви в сопровождении двух бойцов с винтовками:
Как царю почет, ни шагу без часовых. Наверное, и до ветру под охраной.
Уходи, Маркел, подобру-поздорову! бросил черноволосый крестьянин, стоявший возле борон, опираясь на ручку вил, воткнутых железными пальцами в землю. Хватит вам под святыми сидеть.
Были бы деньги, вызывающе огрызнулся Маркел, а честь везде найдем. Пошли, ребята! Сегодня казаки из них большевистский сок выжмут.
Своих не стращай! А наши и так не боятся.
Проходя мимо зевавшего на бочке крестьянина в шинели с деревяшкой вместо правой ноги и с большой рогатиной в руках, Маркел крикнул, указывая на Северьянова:
Подбери губы! Начальство идет.
Ладно, проваливай! отмахнулся инвалид рогатиной.
Рядом на камне, лежавшем возле бочки, точил топор богатырского склада пожилой крестьянин в рыжем пиджаке, подпоясанном обориной.
Дема! Как живешь?
Дема блеснул смоляными зрачками:
Живем с кашлем в прикуску! Дема попробовал на ногтю лезвие топора, потом вскинул на Маркела свои угрюмые глаза:Чего зубы ощерил? Железо увидел, в дрожь небось бросило.
Дема был самый верный друг Шинглы, живший с топора, безлошадник. Хозяйство имел никудышное. Зимой делал бочки и ушаты. Орлов Емельян за полцены брал их на комиссию и продавал на ярмарках и базарах. Не сказав больше Деме ни слова, Маркел повернул обратно:
Пойдем баб щупать! Отойдя подальше от Демы, он кивнул в сторону бочара-великана:С этой бедой еще покалякаем.
Долго Северьянов «гостил» у вас? спросил у Маркела один из его свитыносатый парень.
Старикам нашим кто-то вдолбил, что красноборские большевики тайно продают имения князя. Вот они, дурачье, и собрались у брата, чтоб с глазу на глаз поговорить с их атаманом.
Ну и что ж?
Расколол наших бородачей: одна часть объявила, что будут голосовать в учредиловку за большевиков.
Это в честь чего?
Он сказал, что коммуна только часть земли князя берет под себя, а остальная будет отрезана прилегающим деревням. Общества сами будут делить эту землю по своему усмотрению.
Мудёр!
По пути от баррикады к столпившимся перед церковью девчатам и молодухам компания пустокопаньского ухаря, лавируя в говорливых кучах красноборского люда, натолкнулась на большую толпу мужиков, державших нейтралитет. Среди них Маркел сразу узнал мужа Наташи, невзрачного, лет двадцати пяти парня с выцветшими спереди русыми волосами и серым землистым лицом. Он давно следил круглыми неподвижными глазами за движением Маркеловой ватаги и не сводил с самого Маркела прямого, ничего не выражающего взгляда.
Круто наши большевики взялись за дело! говорил кто-то в толпе «нейтралистов».
Большевики, ребята, не из таких, чтоб грабить нагих, отозвался парень в захлюстанной шинели с костылем под мышкой. Озирая насмешливым взглядом Маркела, добавил:Милости прошу к нашему грошу со своим пятаком!