Ой ли, Степа! Был такой сын у Тараса Бульбы, Андреем звали. А впрочем, посмотрим.
Ты на меня злишься за Наташу!
А ты как бы думал? Если мне память не отшибло, она мне сестра, да еще самая любимая А ты наградил ее: беременна она. Муж, допустим, пальцем не тронул и не тронет Наташку, потому что вкус моим кулакам знает.
Что ты хочешь от меня? серьезно спросил Северьянов. Хочешь, женюсь на Наташе!
При живом муже?
Потребую развода.
Муж развода не даст: он в десять раз больше, чем ты, любит ее. Это раз. А второе: она сама за тебя замуж не пойдет.
Почему? самолюбиво вскинул голову Северьянов.
Потому что она, хоть и малограмотная, да не совсем дура. И бросим об этом! Не сегодня-завтра нам с тобой первым придется стать под ружье. Видал, какая цаца эта сиятельная?! Глядит, как змея из-за пазухи. «Лучше смерть, чем подчиниться хамам!» Своей власти над нашим трудом и над этой вот землей они не отдадут без кровопролития.
Северьянов стоял, опустив голову, сжимая и теребя рукой ремень своей берданки.
Ладно, улыбнулся Ромась, на первый раз прощаю твою интеллигентскую мягкотелость! Ромась вынул засунутый за патронташ маузер в деревянном футляре. Возьми на память о моих сегодняшних словах тебе, и сунул маузер Северьянову в карман шинели. А я слова на ветер не бросаю. За наганом зайду, передам его Кольке Слепогину За Наташку не беспокойся! Я ее в обиду не дам
Глава XIV
Над полями и мелколесьем быстро и легко мчались серебристые, с распущенными краями тучки. Луна и звезды поминутно ныряли в их мягкий лиловый пух. В воздухе кружились и медленно падали на усадьбы братьев Орловых мелкие сухие снежинки. Свыше сотни десятин надельной и купчей кулацкой земли храбро наступало на обширные куракинские владения. Тыл хутора братьев Орловых надежно был защищен невысокой, но плотной стеной ельника-беломошника и запольными заброшенными пустокопаньскими землями, кое-где заросшими мелким редким кустарником. Эти земли братья Орловы использовали под выпасы для большого стада коров, овец и табуна коней местной породы, улучшенной тяжелоподъемными рысаками из куракинских конюшен.
Хуторские постройки братьев Орловых подтянулись к хорошо наезженной лесной дороге. В центре усадьбы красовался «дворец» Анатолиябольшой деревянный дом с антресолями под осмоленной железной крышей. Этот дом был построен Емельяном на деньги, высланные Анатолием из армии. Анатолий слыл в офицерской среде большим скромником: не пил, не курил, часто отказывал себе в самом необходимом для молодого офицера; ухаживал тайком только за чистенькими горничными, которые не требовали расходов, а наоборот, сами платили за номера свиданий в гостиницах. Да еще баловали его самыми отборными яствами со стола своих богатых хозяев в их отсутствие.
В углу хутора, который упирался в сороколетовские облоги, Емельян поставил себе простую пятистенку, окружил ее кольцом надворных построек. Маркелу, как младшему, были совсем недавно возведены по его собственному проекту две просторные хаты в одну связь через сени: горница для лета с голландской печью и зимница с русской печью в пол-избы.
В зимнице сегодня Маркел устраивал игрища для пустокопаньской и сороколетовской молодежи. С этой целью он привез из города лучшего гармониста Ваську Косого. Во всем уезде никто так; как Васька Косой, парень с сухим рябым лицом, не мог исполнять деревенские польки и городские, самые новейшие вальсы.
Для танцев в зимнице были разобраны перегородки. Горница для избранных гостей, которым Маркел достал на куракинском винокуренном заводе ведро чистого спирта, была убрана приглашенными им девушками.
В качестве почетного гостя, вопреки протестам Анатолия, Маркел пригласил Северьянова, поклявшись на особом свидании с Ромасем перед иконой, что никакого свинства и злодеяния учителю он не сотворит.
К удивлению Маркела, пустокопаньский учитель охотно принял приглашение. Северьянов выполнял свято обет, данный Усову, использовать для влияния на молодежь все вечеринки и игрища.
В новых, пахнувших смолой хатах, уже ярко горели огни и слышался разноголосый гул. Ветер стих на дворе, а небо затянуло плотной тучей, густо сыпавшей на землю пушистые, мягкие, сухие хлопья. В горнице было особенно неспокойно и шумно. За тремя составленными рядом столами после первых выпитых стаканов спирта, размешанного водой, званые гостисынки богачей из четырех окрестных деревеньперебрасывались друг с другом острыми, крепко посоленными словечками. С небрежностью сытых закусывали не спеша ломтями отварной остуженной баранины, ветчиной и холодцом с хреном.
Яства гостям подавали три самые красивые в округе девицы. (Хозяин оказывал особую честь своим званым гостям.) Среди них особенно выделялась Ариша Маркова, с пылающим румянцем во все щеки и дарившая безмолвные улыбки парням в ответ на их шутки и остроты.
Северьянов не узнавал сейчас Аришу: откуда у нее такая живость в движениях, возбужденное кокетство, искрометное сияние огоньков в черных бездонных глазах? А как стало выразительно и живо, всегда спокойное, неподвижное и уверенное в своей красоте лицо!
Учитель сидел против угла стольницы спиной к окну, в выглаженной Просей солдатской гимнастерке и синих кавалерийских рейтузах с малиновыми тонкими кантами. Он наотрез отказался пить и отодвинул от себя стакан, в который специально для него Маркел налил одного чистого спирта. Чувствовалось Северьянову здесь не по себе. До сих пор он не заметил ни одного простого добродушного взгляда, брошенного в его сторону. За ним следили, подглядывая ненароком, мельком, но с враждебной зоркостью, и всегда после каких-нибудь просоленных похабщиной реплик о распутных солдатках, о рогатых мужьях и бойких девчатах.
Маркел нарядился в синюю сатиновую рубаху, опоясанную черным шелковым поясом с кистями, которые бились по его коленкам. Хромовые сапоги и черные суконные брюки с напуском на короткие голенища выделяли его среди остальных парней. Он то и дело закидывал назад молодецким броском головы свои черные кудри; носился от одного конца стола к другому, подбадривая ленивых, подкладывая закуски, журил тех, в чьих стаканах замечал недопитую водку, по его словам, довоенного качества; вежливенько, в знак поощрения, поглаживал по плечам и бедрам девушек, подносивших к столу противни с горячими закусками. Особенно настойчиво увивался возле Ариши, которая кокетливо ойкала, когда он порывался к ней. «Дразнит, думал об Арише Северьянов. Все девки, как и бабы, на один копыл!» И что-то мстительное шевельнулось в его груди: «Ромась тоже хорош, затянул меня сюда, а сам с Просей до поту прыгает под гармонь в зимнице. Напьется это кулацкое отродье, пожалуй, драку затеет!» А кулацкое отродье в подпитии гутарило кто во что горазд:
Хороших не отдают, а плохую брать не хочется! отвечал соседу Северьянова носатый парень с костлявым сухим лицом.
А не ошибаешься ли ты в расчетах, заметил стриженный под ерша в солдатской гимнастерке с «Георгием» на груди, котора хороша, котора плоха?
Я выбираю девку не глазами, а ушами! ответил носатый.
То есть, как это ушами?
Прислушиваюсь, что народ о ней гутарит.
В глазах стриженого мелькнуло презрение с оттенком иронии:
Народ?! Народ глуп, в кучу лезет. Соберется на площади, сутки простоит, небо подкоптит и разойдется не солоно хлебавши.
Устарела твоя присказка! возразил носатый. Теперешний народ зря часу на площади не простоит.
Стриженный под ерша молча обсасывал косточку. Оба покашивали глаза на Северьянова, чего-то ждали от него.
Ой, не дури, Маркел! Чуть противень из рук не выбил, вскрикнула с игривым хохотком высокая стройная девушка в зеленом сарафане.
Ты, Маркел, Устю не трожь! стукнул кулаком по столу носатый. Хватит с тебя сегодня одной Аришки!
Маркел замял дело шуткой:
Мимо девки, что мимо репки, так не пройдешь, непременно щипнешь.
В середине стола ценители Маркеловой отваги и остроумия разразились пьяным хохотом. Рядом с Северьяновым белокурый парень думал вслух:
Умную взятьне даст слово сказать, а дура заживо в гроб уложит.
А ты хорошую сваху пошли!
Свахе годи да годи, а то такую лесину всучит Вон один дурак сваху полгода кормил копченым льдом. И она ему такую оглоблю в дом привела, что через месяц парень на переводине в хлеву повесился. Вообще, ребята, женитьсяне лапоть надеть! заключил белокурый, хлопнув Северьянова по плечу. Верно говорю, а?! Образованный товарищ!
Совершенно правильно! улыбнулся Северьянов.
А ведь, робя, не гордый, а? хмыкнул белокурый.
Наш парень! Разве не видишь?
А не пьет?! уставился в Северьянова белокурый парень. Почему не пьет? Значит, что-то на уме против нас держит.
Застолье, шумно перебивая друг друга, заговорило почти все разом. Слушал только один Северьянов. Отрезая ломтики вкусного холодца и густо накладывая хрен, он не спеша ел, вслушиваясь в несвязный галдеж.
Чем же я не молодец, кричал носатый, коли нос у меня с огурец.
Кто-то орал в другом конце стола:
Его легко ранили, головы не нашли!
А я его так звезданул, что у него в глазах мальчики запрыгали!
Горница у тебя хороша, обнимая Маркела, твердил носатый парень, да окна кривы.
Маркел, освободившись из объятий, остановился у конца стола, противоположного тому, возле которого сидел Северьянов.
Товарищи! крикнул он с митинговой хваткой. Я пригласил вас всех не ради только одного веселья, но и ради обширной политики! Я честно заявляю и откровенно, что с сегодняшнего дня наотрез откалываюсь от политики моего брата Анатолия! Маркел обвел всех хмельными глазами, в которых светился злой, дикий и верткий ум. Почему, вы спросите меня, я раньше шел за Анатолием, как та обезьяна на веревочке за цыганом? Потому он образованный, а ямалограмотный, ну и родной брат. Это имело силу с детства.
В горницу вломились запотевшие, разгоряченные танцоры. Вместе с ними вошел и Ромась. Он прислонился к стене и сощурил свои трезвые проницательные глаза, устремленные на оратора.
Теперь, товарищи, продолжал Маркел, когда против Анатолия увидел я тоже образованного политика и такого же потомственного хлебороба, как и все мы с вами, товарища Северьянова, пустокопаньского учителя, я понял, что образование моего брата старорежимное.
Правильно! загудел носатый. Старорежимщик твой брат.
Товарищ Северьянов, например, Маркел поднял над столом ладонь, своим хребтом науку себе добыл, а брат мой на отцовские рубли, в готовом виде. Он, можно сказать, прилепился к той науке, которую в гимназии буржуйским сынкам преподносили. Верно я говорю?
Верно! Валяй, Маркел! Не гляди, что будет впереди!
В данный момент мой брат откололся от народа и всем существом прилип к помещикам и капиталистам и нас хочет с ними слить в одно стадо. Не бывать этому! С помещиками у нас должен быть один разговор: кто кого смог, тот того и с ног!
Катай дальше!
Почему я держался за Анатолия до сих пор? А потому: кто тонетнож подай и за нож ухватится. Так и яухватился за брата, раз сам в политике плавать не умел. И много глупостей в этом плаванье я наделал и наговорил, за которые готов сейчас себя растерзать!
Кто-то, перепивший, гаркнул в углу, стуча кулаком по стольнице:
Пьем, посуду бьем, а кому не мило, того в рыло!
Маркел выждал, пока угомонили крикуна:
Вы знаете, конечно, что во всех деревнях нашей волости на сходах постановили голосовать только за списки большевиков. Я всецело к этому присоединяюсь и всех вас призываю, и вот последнее мое слово: прошу всех мужчин стаканы налить и выпить за победу большевиков в Учредительном собрании и за то еще, чтобы ни один голос хлебороба в нашей волости и во всем всероссийском масштабе не был подан за кадетов, эсеров и тому подобных соглашателей с нашими угнетателями!
Когда были налиты стаканы и в застолье все встали, Ромась подошел к столу, взял торжественно свой стакан, стоявший рядом с северьяновским:
Пью за Советскую власть! И за то, чтоб наша доля нас не цуралась, щоб краще в свите жилося! И выпил под гром и шум пьяной братии. Обтирая губы, повел глазами на Северьянова: «Что, мол, скажешь теперь о Маркеле?»«Хорошо подлец лавирует!»отвечал взглядом Северьянов.
Ввалившиеся в горницу из зимницы парни и девчата больше, чем званые гости, ожидали, что сейчас скажет пустокопаньский учитель в ответ Маркелу.
За такой тост нельзя не выпить, поднял, наконец, свой стакан Северьянов. Целиком присоединяюсь к предыдущему оратору! Пью за будущую Советскую Россию! Единым духом выпил и сразу почувствовал, будто всадил себе в горло раскаленный добела клинок. Собравшись с духом, потянул к закуске руку. Сел под гулкий треск хлопков шумного застолья и толпы парней и девушек. Одна Ариша заметила скрытые Северьяновым усилия не выдать жгучей боли. В продолжение всей пирушки он ничего не чувствовал, кроме этой жгучей боли в горле. Не ощутил он опьянения даже тогда, когда кончилось застолье и парни ринулись в зимницу занимать места для игры «Кто кого любит, тот того и поцелует».
Хороводницы долго шептались в кругу среди хаты, кого из парней первого вызвать. Решили пропеть вызов учителю. Не чувствуя и сейчас опьянения, Северьянов думал лишь о том, чем бы ему погасить пылавший внутри костер. Заметив, что Ариша все время тревожно всматривается в него, подошел к ней и тихо попросил принести кружку холодной воды. С готовностью, не замечая насмешливых улыбок, девушка побежала в сени. Бойкая Устя шептала подругам:
Ох, девочки! Глазами влюбляются. Посмотрите на Аришу, какая у нее в глазах любовь к учителю!
Песня вспорхнула как раз в тот момент, когда после выпитой кружки воды Северьянову ударил хмель в голову. Все закружилось и поплыло в зеленом тумане. Услышав свое имя, он встал, повел взглядом по девичьему кругу. Голубые лучистые очи Усти, казалось ему, смело смотрели на него, озаряя все вокруг каким-то необыкновенным небесным светом. Северьянов, шатаясь, подошел к ней, вывел за руку из круга, обнял так, что хрустнули ее косточки, и, как в омут бросился, впился в горячие губы Усти, со стоном прижавшейся к нему.
Бесстыдница! прошептал тихо-тихо кто-то среди хороводниц. Северьянов посадил Устю рядом с собой на лавку под иконами. Бойким ручейком побежал шутливый разговор, как между давнишними друзьями после долгой, долгой разлуки.
Коротко и ясно! громко выговорил кто-то среди оказавшихся без места парней. И не некалась девка, и спорить не стала!
Этот друг на всех вдруг!
У стены направо от порога стоял Устин носатый суженый. Он был очень во хмелю и ничего не видел и не слышал. Когда же ему кто-то растолковал, наконец, что его Устя напела себе пустокопаньского учителя и до упаду целуется с ним при всем честном народе, «носарь» загремел на всю хату:
За такую погудку по рылу бьют!
Будто и в сам деле ударишь, Ефрем! бросил проходивший мимо Маркел.
Убью! носатый сунул в подбородок георгиевскому кавалеру огромный, с полпудовую гирю кулак. Видишь! Раз и нету.
Вижу, отозвался георгиевский кавалер, а ты вот из пяти пальцев и одного не видишь.
Теперь кулаки не в моде! двусмысленно подзуживал Маркел, политикой действуют, Ефремушка, а на девчат в особенности.
Какая там политика.
У Ефрема слово слову костыль подает!
Могу! гремел Ефрем.
Где, Ефремушка, тебе! Говоришь ты, как клещами на лошадь хомут тащишь.
Могу! твердил Ефрем. Заметив, наконец, как Устя поцеловалась с учителем, рванулся в середину хаты, но его осадили. Ромась, Слепогин Коля и хлопцы из Ромасевой ватаги загородили ему дорогу. На выручку носарю сунулись было собутыльники Маркела. Быть бы кровавой потасовке, но Маркел с поднятыми руками врезался между своими и противной стороной. Ромась схватил носаря правой рукой за гашник штанов, а левой за ворот рубахи и, как пастух барана, вскинул себе на плечи.
Упрись, Ефрем, в губернскую тащат! крикнул кто-то, отступая перед Ромасем.
Ромась вышел в сени, положил распустившего нюни, не раз битого им парня на рундук:
Не тужи, красава, что за нас попало: за нами живучи не улыбнешься! сунул под голову носаря попавшееся ему в руки решето и поспешил к Северьянову, который внушал ему своим поведением тревогу: «Ему собираются на боку дырку вертеть, а он ха-ха!»