Северьянов, действительно, с безудержным весельем обнимал податливую и доступную Устю, целовал ее то в шею, то в губы, то в глаза. Ромась взял его за солдатский ремень гимнастерки, что-то шепнул на ухо. Северьянов, мимо ушей и глаз которого прошла вся история с Ефремом, поднял черные густые брови, обвел, казалось, протрезвевшим взглядом избу, встал и послушно пошел за Ромасем в чуланчик между печью и стеной. Ромась усадил его на кровать.
Ты что, Степа? Захотел, чтобы тебе в ушах поковыряли? Да? Уши залегли? Давно, видно, оплеух не получал!
Я очень пьян, Ромась, пробормотал Северьянов, а Устякрасивая девка. Не поцелуешьобидится: игра такая
Ромась расстегнул другу ворот гимнастерки и уложил на кровать. Под протяжную девичью песню Северьянов тихо погрузился в беспокойное забытье. Очнулся, сидя на кровати в шинели и папахе. Перед ним стояли Прося и Ариша. Ромась давал девушкам какие-то наставления. Северьянов понял, что его должны сейчас увести домой. За Мошков лог Ромась провел Северьянова сам. Шагали по колена в только что выпавшем пахнувшем грозовой тучей снегу. Дальше петлявшего поминутно то вправо, то влево Северьянова вели Прося с Аришей. Часто останавливались. Северьянов отстранял девушек, бросался в снег, шептал: «Все горит!»сбрасывал шинель. Девушки умоляли его подняться, убеждали, как ребенка, что он простудится. Северьянов не внимал просьбам. Только когда Прося и Ариша начинали плакать, он быстро вскакивал. Девушки очищали прутьями его шинель от снега, надевали на горячие плечи. Шли медленно, мучились с ним так до самой деревенской околицы. Через каждую сотню шагов он умолял их разрешить ему охладиться в снегу. Они разрешали. Северьянов бросался лицом в снег, глотал его, растирал им шею и грудь У околицы долго стояли: Северьянов просил у девушек прощенья, клялся, что это первый и последний раз.
Верите мне?
Верим, Степан Дементьевич.
Ну, вот и хорошо. Мне легче стало. После чуланчика как надели на меня шинель, я в горячей смоле кипел. Был в настоящем аду
А до чуланчикав раю, усмехнулась, стряхивая густыми длинными ресницами слезинки, Ариша. Прося в первый раз за дорогу закатилась своим беспечным, безудержным смехом.
Не сердись, Ариша! повинился Северьянов.
Я не сержусь. Только мне страшно было за вас: Ефрему свинчатку в руки уже сунули.
Возле первых домов от выгона кто-то в шинели обогнал их, отворачиваясь и пряча лицо. Северьянов посмотрел на уходившего, потом на свой двоившийся у него в глазах указательный палец:
Все еще два! Больше никогда, ни капли.
Девушки, оставив учителя у крыльца школы, побежали за ключом. Северьянов, испытывая какое-то необыкновенное возбуждение своей вины и злобы на себя, ходил медленно у стены школьного здания. Опьянение проходило, но возбуждение усиливалось. Что-то прошумело у него над головой и, грохнув о дощатую обшивку стены, отскочило и упало под ноги. Из-под навеса школьного сарая вынырнул и побежал вдоль улицы человек в шинели, тот самый, что обогнал их деревенской околицей. Северьянов выхватил браунинг, который ему сунул в карман на дорогу Ромась, но тут же опустил руку и положил браунинг обратно. «Стоит мне! Подошел к стене, нащупал ногой в рыхлом снегу булыжину. Кто же это такой добряк напомнил мне сейчас о моей подлости?»
Степан Дементьевич! крикнула, не успев погасить смешок, Прося. Она шагала, держа в руках ведра и поломойные тряпки. Мы решили убрать школу. Повесим на стену вашу лампу в классе, а вы со свечкой посидите! Ладно?
Хорошо Нас по дороге из хутора никто не обгонял?
Никто,ответила Ариша. А что?
Так, ничего. И про себя: «Он мог в кустах обойти нас. Мог и пулю пустить в затылок».
Девушки с веселым возбуждением принялись за работу. Северьянов зажег свитые вместе четыре церковные восковые свечки и начал проверять тетради. Работа плохо клеилась. «Возможно, это муж Наташи? Я бы на его месте не промахнулся!.. Надо поговорить с Наташей, да она за версту теперь обходит меня». Отвлекаясь от неприятных дум, Северьянов напряг все усилия, чтобы понять смысл сочинения Андрейки. «Ого! Да это же очень здорово! Ты сам так не напишешь!»«Ну и что ж, возразил его верный спутник, учителю надо понять и почувствовать, что в классе есть, наверняка есть, дети, одареннее его самого, что учитель богаче таких детей только знанием и жизненным опытом». Лихорадка возбуждения не проходила. Мысли были сейчас ясные, но как-то по-особому мрачно освещенные. Так бывают освещены предметы солнцем, которое вот-вот закроет грозовая туча.
Держа в одной руке ведро с водой, в другой выкрученную поломойную тряпку, в комнату вошла Ариша, раскрасневшаяся, с каким-то опасным блеском решимости в черных, необыкновенно сейчас для нее смелых глазах.
Степан Дементьевич, я беспокоить вас пришла. Убирать вашу комнату Вы сидите, работайте!
Северьянов все-таки встал и отошел с табуреткой к лежанке. Маленькая каморка с приходом Ариши наполнилась каким-то электрическим током.
Когда Ариша убрала комнату, Северьянов предложил ей послушать сочинение Андрейки. Она чуть отвела руки в стороны, чтоб не запачкать поломойной тряпкой свой сарафан, отчего ее девичья грудь поднялась и открыла всю прелесть своих целомудренных очертаний. Северьянов прочитал ей от первой до последней строчки сочинение ее брата.
Лучшее сочинение класса, Ариша!
Девушка с доброй насмешкой подняла глаза на учителя:
Мы вместе с Андрейкой это сочинили.
Вот как? Значит, это ты написала? Северьянов подошел к Арише, взял ее осторожно за локти и притянул к себе:За это я сейчас крепко накажу тебя.
Ой, учитель, пусти! Запачкаю! нехотя отбивалась Ариша и тихо-тихо шепнула ему:Хочу, чтоб Андрейка образованным был!
Вспоминая сейчас, как она кокетничала с Маркелом, при одной мысли, что тот может овладеть ею, Северьянов вдруг озверел от ревности. Чувство жалости, которое он раньше испытывал к ней, совершенно исчезло. Он забыл все человеческое и готов был не только обидеть свою, но и ее душу и отдать все за один миг простой, но самой большой земной радости. С последним остатком воли сделал необыкновенное усилие над собой, отошел к лежанке и, взяв книгу, в которой он не видел ни одной строчки, заставил себя перелистывать ее страницы.
Кончив уборку, девушки возбужденно и весело смеялись, моя с мылом руки над ушатом, поливая одна другой и вытираясь одновременно одним полотенцем с разных концов. Ариша, набросив на голову Проси полотенце, расцеловала ее.
Ты что задумала? отвечая неохотно и холодно на ласки подруги, прошептала Прося.
Зайду к учителю! Обещал мне сочинение Андрейки прочитать.
Ах ты, лгунья! Я же слышала, как он читал тебе сочинение Андрейки! Уводя подругу, Прося думала: «С кем там мой Ромась танцует? Поди, и его Устя захороводила?» Вспомнилось, как они с Ромасем первый раз встретились. Ромась улыбнулся и сказал ей: «А тебя, Прося, пора замуж выдавать!» Она ответила: «А тебе, Ромась, жениться».
Глава XV
Сквозь сон почудилось: кто-то позвал Северьянова. Зов не повторился. Но Северьянов вскочил с постели, оделся, зажег лампу и сел за стол. Глаза ожидающе уставились в окно. На черные стекла падали хлопья снега, таяли и ползли вниз. «Вторые рамы надо сегодня же вставить!»подумал он с досадой, по-прежнему продолжая напряженно ждать оклика. За окном слышался тревожный шум леса, вдали раздавалось уханье падающих деревьев. «Валят под корень лес!»Встал и начал ходить по каморке. «Надо написать воззвание против порубки леса; продиктую третьеклассникам, и разошлем по деревням». Порылся в стопке книг и тетрадей на лежанке, достал чистую тетрадь, опять сел за стол и начал писать.
Не успел заполнить первую страницу, раздался осторожный стук в наружную дверь. Вышел быстро в сени, лихорадочными движениями горячих пальцев открыл засов. В синей мгле маячил черный силуэт лошади.
Кто тут?
Это я, товарищ Северьянов, дежурный по отряду Якунин.
Якунин! Заходи, брат!
Некогда! Якунин ослабил поводья, которыми он удерживал лошадь, начавшую беспокойно бить копытом о землю, достал из кожаной сумки пачку листовок и, сделав шаг вперед, передал пачку Северьянову. Только что нарочный из города привез, а товарищ Стругов приказал мне, если вы не возражаете, немедленно скликать экстренное волостное собрание всех большевиков и сочувствующих.
Северьянов нутром учуял: наконец долгожданное совершилось! Якунин, как бы подтверждая его предчувствие, улыбаясь, добавил:Питерские рабочие и солдаты свергли Керенского! Совету власть передали!
Ну вот, Якунин, а ты говорил, что питерские солдаты и рабочие перешли на сторону меньшевиков.
Люди ложь и я тож! вздохнул виновато Якунин и услышал строгий голос Северьянова:
А кто эти люди?
Овсов днями к тестю в нашу деревню приезжал, объяснял народу.
Народу? Объяснял?
Он же учитель, как и вы, а народ к учителям прислушивается.
Спасибо, Якунин! бросил торопливо Северьянов. Всем объявляй, чтоб к десяти часам ибез опозданий!
Где-то в лесу ухали падающие деревья. По дорогам стучали колесами и бревнами обозы с лесом.
Нарочный вскочил на коня и ускакал.
В каморке Северьянов с небывало пристальной поспешностью прочитал обращение питерских большевиков, декреты Второго съезда Советов «О мире», «О земле».
Грозны были вести и радостны. Удесятерялась ответственность, да сила такая кровь всколыхнула, что впору земной шар поднимать. Есть за что ухватиться. Заблестело кольцо стальное, о котором мечтали старо-русские богатыри.
Долго ходил Северьянов в каморке. «Как-то наша волостная контрреволюция поведет теперь себя?! До этого дня она нас всерьез не принимала: молокососы, мол, самозванцы. Вот сверху нагрянут и раздавят вас. А оказалось сверху теперь не давить, а помогать нам будут Озвереет кулачье»
А когда совсем обутрело, Северьянов и Ромась шагали по никлой бурой траве просеки, огибавшей слева лесное болото, которое заросло корявым ельником-беломошником, частым осинником да непролазной серой ольхой. Кое-где сквозь непобедимую тесноту болота настойчиво пробивались низкорослые суковатые сосны.
Земля в середине просеки была превращена в черное месиво, местами сохранившее свежие следы колес. К просеке подступали огромные сосны с густыми зарослями черники, вереска и ползучими плаунами. Под соснами там и сям виднелся валежник и сухолядник.
Над усыпляющим благоуханием осени победно плавал спиртовой запах папоротников, оберегавших границу бора и болота.
Друзья искренне выговаривали друг другу все, что пришло каждому на ум о совершенном питерскими рабочими и солдатами вооруженном выступлении против Временного правительства в ночь под 26 октября.
Северьянов мечтательно всматривался в сложные кружевные узоры папоротника.
А ты знаешь, Ромась, спросил он, почему сельские колдуны сложили столько легенд о папоротниках? Ответа не последовало; Северьянов возбужденно продолжал:Потому что это самое древнее на нашей планете растение. Когда-то папоротники были гигантскими деревьями высотой с две-три красноборские колокольни.
Ромась далек был от северьяновской романтики.
Ты, слышал, какой грохот стоял ночью в лесу? Говорят, Орлы за эту ночь навозили кряжей и бревен под самые застрехи.
Недаром Маркел на вечорке за большевиков агитировал.
Приятели услышали впереди, за поворотом просеки, отчаянное понукание вперемешку с матерной руганью.
Не везет у Кольки Буланка: навалил, должно, бедняга, через край в честь низложения правительства Керенского.
Слепогин длинной палкой бил по ребрам коня, тщетно прыгавшего после каждого удара в оглоблях. Но воз, с тремя свежими девятиаршинными бревнами, погряз в черном месиве просеки.
Загубишь скотину! задержал занесенную Слепогиным руку с палкой Ромась. Обойдя лошадь, Ромась положил ладонь на ее плечо под хомутиной. Не будет из тебя, Колька, путного хозяина! Посмотри, что ты наделал? Плечо у коня горитблин испечь можно.
Николай с раскрытым от удивления (он не ожидал этой встречи) ртом поднял свое красное конопатое лицо и уперся в Ромася красными слезящимися глазами. У ног его валялись ильмовые палки с концами, побитыми в мезгу о седелку, об оглобли, бока и спину Буланки.
Навалился на дармовщинку? Видно, ты сочувствуешь большевикам только потому, что при них можно лес красть?
Николая прорвало:
Что ты на меня кричишь?! Я трех лесин от этого чертова болота за ночь никак не оттащу, а Орлы, вон, и вся почесть Пустая Копань горы лесу за сегодняшнюю ночь навозили.
Хватит вам ругаться, подошел к ним Северьянов, вы же свои люди! Развязывай, Коля, кривули!
Ни за что на свете! исступленно выкрикнул Николай. Убейте на месте, не дам свалить бревна! Потом, одумавшись, проворчал уже более спокойно:Ромасю, вон, на хату талокой лесу навозили.
А ты почему в волревком не обратился?
Он, ответил за Слепогина Ромась, как и Орлы, видно, нашей власти при Керенском не признавал, а в ячейке, должно быть, состоял для виду! А теперь, когда Керенского спихнули, вслед за Орлами лес воровать поехал.
Гордый, значит? вскинул на Слепогина испытующие глаза Северьянов.
Все воры гордые! заметил Ромась.
Северьянов подошел к возу, развязал огромный узел лыко-пеньковой веревки над крестовиной кривуль. Ромась помог ему свалить одно верхнее бревно и увязать оставшиеся. Буланка как будто ждала этого, без понукания понатужилась, ударила плечами в хомут и потянула воз, хлопая широкими некованными копытами по черному тесту разъезженной лесной дороги.
Свалишь бревна, сказал Северьянов, сейчас же, не медля ни минуты, на экстренное собрание ячейки!
Я мигом верхом прискачу! Слепогин поднял голову, поморгал слезящимися голубыми глазами и побежал следом за своей Буланкой.
Через несколько минут Северьянова и Ромася догнал Василь:
Куракин вчера наших баб с клюквы прогнал, сообщил он как самую важную новость. Вылез змей из-под старой елки и как гаркнет бабам: «Анархию поддерживаете?! Двух недель ваш Ленин у власти не продержится. Вернусь, и тогда вы, ткнул сатана рукой в елку, будете, как вот эти шишки, висеть на сучьях в моем лесу!»И скрылся леший в ельнике. За ним Ульяна подгляделатам его с лопатой и с каким-то кожаным ящиком на плече поджидал Корней Аверин.
Что-нибудь в землю, подлюги, прятали! пояснил Ромась.
Спустя полчаса Северьянов, Ромась и Василь подходили к зданию волисполкома. У крыльца стояли две оседланные лошади. У одной ноги, живот, стремена были сплошь залеплены дорожной липкой грязью; другая была под чистым новеньким седлом, с блестевшими серебром стременамиэто бывший куракинский, а теперь волревкомовский рысак, на котором днями и ночами разъезжал теперь по княжеским владениям Вордак.
В здании волревкома, в зале, на скамейках сидело уже человек двадцать красноборских большевиков и сочувствующих. За перегородкой вокруг стола столпились члены бюро ячейки и ревкома. Вордак что-то горячо доказывал товарищам и, наконец, потеряв терпение, сорвал с своей головы папаху и бросил ее на стол:
Тогда предлагаю отдать такой приказ: «Всей контрреволюционной своре в трехдневный срок свезти награбленный ими государственный лес к зданию волисполкома для дальнейшей раздачи беднейшему крестьянству и в первую очередьбезлошадникам».
Ромась первым зашел за перегородку:
То и беда, что лес этой ночью воровала не одна контрреволюционная свора. Отберешь у богачей, свезешь сюда. Пока безлошадники развезут его, богачи обольют керосином и сожгут.
Предупреждение резонное! заметил тихо Стругов.
Вордак, встряхивая руку Северьянова, крикнул:
А ты что скажешь?
По-моему, надо прежде подворно описать весь лес, вырезанный и вывезенный этой ночью. Отобрать охранные расписки, а в остальном я с тобой согласен, то есть объявить этот лес государственной собственностью и раздавать нуждающемуся населению по нарядам.
Это мнение Северьянова без прений и было проголосовано, принято и записано во внеочередном решении волисполкома, которое практический и расчетливый Стругов умудрился провести на ходу до собрания всех членов ячейки.
В больших лучистых от бессонных ночей глубоко запавших глазах Вордака Северьянов читал: «Каких градусов был поднесенный тебе маркеловский напиток, а?» От этого взгляда кровь ударила Северьянову в голову: «Вся волость, поди, уже знает, каким меня Прося и Ариша вели с маркеловской пирушки! После собрания, на бюро скажу: «Судите и наказывайте, но больше этого не повторится!»