Ежели революция этого требует? Пойду!
Овсов взял слово, передав руководство сходом Северьянову. Вожак местных эсеров говорил горячо, убежденно. На выгодных ему местах обрывал описание живого факта и перескакивал к другому, показывая в нем как раз то, что подтверждала его мысль: разжечь собственнические инстинкты крестьян. Не употребляя против большевиков оскорбительных слов вроде «узурпаторы», «захватчики», он, искусно владея крестьянской логикой, иногда уклонялся от политики, сводил дело к психологии, называл большевиков ребятами с горячими головами. «Гляньте, это ж все почти безусая молодежь!»кивал он на Ромася, Северьянова и Василя. Порою ему удавалось вызвать даже смех у толпы соленым грубоватым мужицким юмором. Слушали его внимательно, но настороженно.
Северьянов понял ход Овсова и решил дать противоядие в лице скромного деловитого Стругова, который согласился выступить сейчас же и начал с того, как русские солдаты с немецкими в окопах братались. После овсовских каламбуров спокойная рассудительная речь Стругова была отрезвляющим душем. Выступивший за ним Ромась изобличил предвыборные махинации корытнянских эсеров, которые вручали избирателям только свои списки и объявляли всем, что, мол, большевистские бюллетени из центра не присланы. В конце речи он объявил, к кому и куда обращаться теперь за этими бюллетенями. Вордак с настроением, в живых картинах, поведал о том, как красноборцы распорядились с имениями своих помещиков. Северьянов еле успевал записывать вопросы: «Можно ли в вашу коммуну поступать проживающим в другой волости?», «Правда ли, что в коммуне бабы будут совместные?», «Разрешается ли продать всю движимость свою и недвижимость, а потом записаться в коммуну?», «А в случае, ежели я не пожелаю больше существовать коммунально, возвратят мне мое имущество?». Овсов сидел неподвижно. Лицо его заморозила печальная ирония. Председательство его сейчас было ни к чему. Руководство сходом как-то помимо его воли перешло к Северьянову.
Сверкая улыбающимися глазами, Вордак весело перечитывал записки с вопросами и почесывал затылок. Устные вопросы все сыпались, сыпались и сыпались. Наконец Северьянов передал ему два исписанных с обеих сторон тетрадных листа. Вордак огляделся:
Товарищи! На все эти заданные вопросы должен ответить наш коммунальный устав, а его еще составляют. Вот в чем загвоздка.
И насчет баб?
Вордак нахмурил тонкие брови, потом, поймав щепоткой колечко правого уса, сунул его в рот, зажал губами и крепко стиснул челюсти. Через минуту он резко поднял уже смеющиеся глаза:
Интересуюсь знать, сколько лет тому гражданину, который мне такой вопрос подсунул?
Детинка с сединкой. Ваш красноборский снохач Миллян Орлов.
Емельяна вытолкали вперед. Он нехотя подошел к подмосткам, остановился, кося жесткие глаза на Северьянова. Повадка, взгляд известного и в Корытне горлопана напомнили Северьянову выступление Маркела на первом съезде депутатов красноборского Совета, и только сейчас он впервые по-настоящему ощутил всю глубину своей ответственности не только за революционную работу, но и за личное поведение в быту. «Этот с костром на голове может сейчас сплоченную с такими усилиями массу людей превратить в балаганную толпу». На площади установилась предательская тишина. Многие смотрели пристально в лицо Северьянову. Вордак ждал, подкручивая по очереди колечки своих усов. Орлов встряхнул плечами и опять с жесткой ехидцей повел свои желтые глаза на Северьянова, скользя ими по президиуму, наскочил на пристальный взгляд Ромася и подумал: «Сказал бы богу правду, да черта боюсь. Тебе, Маркелка, что? Гавкнул ив лес. А мне жить с этими собаками!» И вслух двусмысленно:
Люди говорят тайно, а я вот брякнул явно. Потому как и действительно я глупей всех. Касательно того, как говорил товарищ Овсов, что большевикиодна молодежь безбородая, скажу напротив: ум бороды не ждет! Вот и все! Емельян осторожным шагом вошел обратно в толпу.
Продолжаю по существу земельного вопроса, разрубил тишину Вордак, кто желает в коммуну всерьез и на всю жизнь, может сейчас подавать заявление. Поддерживая друг друга мозолистыми руками, мы пойдем к светлой жизни, где не будет ни богачей-живоглотов, которые с камней лыки дерут, ни нищих бедняков, которые ходят под окнами босиком и зимой и летом, прося подаяния. Да здравствует власть Советов рабочих и крестьянских депутатов! Да здравствует мировая революция! Ура!!
Под громовые раскаты толпы эсеры покинули президиум. Овсов бросил Северьянову: «Торжествуйте пока! Скоро и вас потащат с трибуны!» Северьянов из-за шума не расслышал слов Овсова.
Товарищи крестьяне! вставая, бросил он в пространство, согретое дыханием тысячной толпы. Поступило такое предложение: распущенному незаконно Корытнянскому ревкому сейчас же взять власть в свои руки и завтра по всей волости провести выборы депутатов в учредительное собрание. На этой неделе организовать волостной съезд крестьянских депутатов и избрать на нем исполнительный комитет.
Предложение было принято подавляющим большинством. Северьянов продолжал:
Этим голосованием за мое предложение вы выразили доверие нашей большевистской партии, а следовательно, и голосовать в учредительное собрание будете только за наш список 7. Северьянов рассказал дальше сходу, как он ездил делегатом от своего полка на первый крестьянский съезд в Петроград, какую речь на этом съезде произнес Ленин и как он, Северьянов, с другими делегатами съезда ходил к Ленину.
Под крики одобрения Северьянов закрыл митинг и под перекрестными взглядами пробирался с Ромасем к подводам красноборцев.
Степан Дементьевич! услышал вдруг он, проходя мимо чужих подвод.
Ромась толкнул его локтем:
Березковская учителка зовет. Иди!
Гаевская не сразу и несмело подала руку:
Как вам не стыдно! Целый день пробыли в Березках, не зашли и теперь обходите!
Северьянов молча поздоровался с ней, с Дашей, Нилом и Володей.
Сима, сказал Нил, жена Качурина давно желает с тобой познакомиться.
Гаевская посмотрела в лицо Северьянову и потупилась. На щеках ее вспыхнул румянец. Она отказалась идти к Качуриной.
Жаль! Нил попрощался со всеми общим поклоном.
В широкой гостиной Качурина кроме самого хозяина и Салынского Нил застал Анатолия Орлова и Овсова. Салынский нервно шагал взад-вперед по кроваво-черному ковру перед столом. Качурин, худощекий мужчина лет тридцати пяти в шубе на лисьем меху с каракулевой шалью, и поручик Орлов в шинели с пустым рукавом сидели в мягких креслах. Овсов стоял шагах в трех от порога, держа фуражку за спиной. Заметно было, что он тяготился этой компанией и собирался покинуть ее. Богатырская фигура эсера из мужиков с огромной, стриженной по-солдатски головой отражалась в двух противоположных зеркалах от пола и до потолка. Овсов смотрел то на огромную люстру над столом с сотней хрустальных висюлек, то на лихорадочно шагавшего уездного вождя. Иногда он поднимал глаза на огромный шкаф-часы с черными человечьими руками вместо стрелок, указывавшими время на сияющем бронзовом циферблате.
Вам надо сегодня же уезжать отсюда! выговорил, наконец, обращаясь к Качурину, Салынский. Здесь вам нельзя быть больше ни минуты. Народ взбесился. Можно всего ожидать.
Качурин переглянулся с Орловым, потом перевел со сдержанной досадой взгляд на часы, на люстру, на огромную картину, изображавшую голых женщин у ручья, возле куста цветущей сирени. «А куда все это прикажете спрятать?»вопрошал его печальный взгляд.
Дней на пять раньше вы должны были бы сказать мне это! возразил он тихо Салынскому.
Ты во всем виноват! закричал вдруг Салынский на Овсова. Писал, что мужики большевиков к зданию земской управы на ружейный выстрел не подпускают. А что на деле получилось!? Эх вы, горе-народник!
От большевистской заразы, выговорил с громовой ударной силой в голосе Овсов, с какой он разговаривал с мужиками на митинге, наши теперешние эсеровские пилюли не спасают. Надо менять рецепты. Учиться у большевиков! Сейчас мы оказались без армии, но в городах голод. Скоро большевики начнут отбирать у крестьян хлеб. Надо выбросить мужицкие лозунги, которые начисто, отмежевали бы мужика от помещика. Народ валом повалит к нам. А сейчас в лесной глуши создадим отряды народных партизан
Мой брат, вставил с достоинством Орлов Анатолий, с двенадцатью преданными нам людьми уже ушел в лес. Я тоже скоро последую за ними.
Коли гражданин Качурин, ухмыльнулся нагло Овсов, всерьез перешел на сторону мужика, пусть поживет с Маркелом в лесных землянках. Овсов наградил Салынского язвительной усмешкой, широко раскланялся всем и вышел.
Глава XVII
Над зубчатым срезом леса, на зеленом небосклоне висел большой красный шар солнца. Казалось, оно не хотело ложиться под черное одеяло ноябрьской ночи. Из середины деревни доносился шум голосов и пение загулявших людей.
Скучно милому мому,
послышался хмельной женский голос,
Сидеть в окопах одному.
Если б были сизы крылышки,
Слетала бы к нему.
С пьяной лихостью отвечал молодой мужской:
Ты, сударушка, не вой,
Показа речкою Невой
Ты тогда по мне рыдай,
Когда угонят за Дунай.
На полдороге от деревни до школы мужчина в солдатской шинели с винтовкой за плечами вел под руку молодую женщину, совершенно пьяную, в расстегнутом осеннем пальто, под которым пестрил нарядный сарафан. Женщина безвольно махала рукой с зажатой в горсти косынкой:
Вы и на сходе были с винтовкой?
Нет, я ее оставил у одного крестьянина-бедняка.
Ха-ха! Иду домой под большевистским конвоем!
Серафима Игнатьевна!
Что?! девушка выпрямилась и попыталась вырвать свою руку из цепкой солдатской ладони. Опять наставления?!
А я могу и без наставлений, жестко выговорил спутник учительницы, завтра соберем волисполком, обсудим ваш поступок и уволим.
За что? Ах, да! Учительница Гаевская, вместо того чтобы пойти на собрание по учету излишков хлеба, пошла на кулацкую свадьбу, назначенную с целью сорвать это собрание, и напилась в стельку! За это вы, конечно, можете уволить, арестовать и расстрелять. Я теперь в вашей полной власти. Делайте со мной, что хотите. Я готова любой ценой платить за свой поступок! Сима прижалась к руке своего спутника и заплакала, вытирая косынкой хлынувшие из глаз слезы. Северьянов зябко вздрогнул: «Что ее заставило пить окаянный самогон? Что произошло у них с Нилом?»
Я очень несчастная! будто отвечая Северьянову на его мысли, прошептала Гаевская. Делайте со мной, что хотите!
Зачем, Серафима Игнатьевна, вы в город ездили?
С Нилом? уточнила с улыбкой Гаевская, и ее карие глаза заиграли, заискрились. Наконец-то спросили, зачем? и крепко-крепко прижала к себе руку Северьянова:Ведь вы теперь наш учительский волостной комиссар! Вы имели право у меня тогда спросить, когда разрешали закрыть школу на два дня. Я обязательно спросила бы.
Северьянов молча вел пьяную учительницу и, уже не слушая ее, думал с какой-то жгучей болью: «Может быть, ездила с Нилом кутнуть?»на мгновение поверил в свое мрачное предположение, и на душе сразу стало легко: «Не та! и из сердца вон». Но стоило ему усомниться в своей догадке, снова увидеть ее такой, какой создал в своем пылком воображении раньше, в груди опять заныло с прежней сладкой и мучительной болью.
Сима что-то говорила, шептала, словом, изливала свою душу. Прислушавшись на мгновение к ее лепету, Северьянов вдруг с каким-то льдом в груди ощутил, что эта пьяная девушка куда опытнее его. Ему вспомнились чьи-то слова: «Пусть женщина до самых последних дней своих будет в чем-то неопытна. Это ее украшает. И девушку ведь то и красит, чего она не знает. А на торной дороге трава не растет». Северьяновым овладело желание заставить Гаевскую всеми доступными ему средствами сказать о себе всю правду Он не знал еще волнений истинной любви.
Вчера ночью, встрепенулась вдруг Гаевская, Маркел Орлов со своей бандой ломился ко мне в школу, требовал открыть им класс для проведения экстренного собрания красноборских народных партизан. Я сперва очень струсила, а потом выругала его. А он, нахал, под окном стоит и поет:
Я с ватагою верной поеду
И разгромлю хоть сто городов,
И персидских ковров там награблю,
Это все я отдам за любовь
И опять: «Серафима Игнатьевна! Открой! Ночку проведемна всю жизнь воспоминания!»
Вы открыли?
Нет. Долго под окнами грозились, кричали: «Боишься Северьянова! Скоро мы его кокнем! Лучше открой! А то и тебе та же участь будет!»Гаевская примолкла, отдышалась. Вы их не боитесь?
Дешево меня они не возьмут.
Неужто у вас рука не дрогнет в своих стрелять?
То-то и дело, Серафима Игнатьевна, что это не свои. Стоим мы с Маркелом на одном поле, да на разных концах. А коли у поля стал, так бей наповал.
Гаевская остановилась, повязала голову косынкой и выговорила с грустью:
В Питере рубят, а к нам, в Березку, щепки летят!
Я бы сказал, в Питере молнии сверкают, а у нас здесь полыхают зарницы! улыбнулся Северьянов. Вы очень испугались Маркела?
Совсем нет. По настроению я на нож полезу. Я никого не боюсь, кроме
Кроме кого?
Кроме бога и вас!
Гаевская опустила глаза. Щеки ее запылали.
В полумраке своей комнаты, сняв с помощью Северьянова пальто, она почувствовала себя хозяйкой и, казалось, чуть отрезвилась: надо же принять гостя! Она прошла легкой, неожиданно ровной походкой к этажерке, пошарила там рукой и объявила:
Сторожиха унесла спички. У вас есть?
К сожалению некурящий.
Что вы стоите? Гаевская подошла к Северьянову. Раздевайтесь! Я вас угощу чаем.
Как же вы угостите без огня?
Гаевская пошатнулась и, чтобы сохранить равновесие, прислонилась к широкому переплету оконной рамы. Обратив к окну пылавшее лицо, залюбовалась небом, вышитым гладью вечерней зари. Грудь беспокойно поднималась и опускалась. Северьянову чудилось, что он слышит удары ее сердца, что Сима будет очень счастлива, если он сейчас зацелует ее до потери сознания, подхватит и понесет вот на ту, сверкающую белизной своего покрывала, кровать. Северьянов закрыл глаза. Но и с закрытыми глазами он видел красивые плечи, женственные очертания стройного девичьего тела.
«Зачем беречь, если она сама себя не бережет? промчалось в голове. Берегут береженое, а такое?..» Судьба Северьянова сложилась так, что в пятнадцать лет он уже испил полную чашу унижений и горя, бродя по самому дну жизни. До сих пор было так, что к общению с женщинами его побуждало лишь одно желание забыться в опьяняющем хмелю плотской страсти. В казарме, и особенно на фронте, Северьянов шел по проторенной солдатской дорожке: «Не сегодня, так завтра пуля в лоб, значит, и кати головней по дороге!»
Глядя на Гаевскую сейчас, он подумал, что у нее, наверное, есть братишка, такой вот, как и он, Северьянов, а может быть, и не один, что она, бедная, запуталась в поисках своего счастья, своих маленьких радостей Только тогда Северьянов сделал несколько шагов к окну, когда почувствовал, что накатившийся и чуть не сбивший его с ног хмель прошел. Ему по-человечески вдруг жаль стало Симы. Захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, чистое, по-настоящему красивое, как вот это замечательное небо за окном.
Хорошо сегодня заряет, не правда ли, Серафима Игнатьевна?
Я часто любуюсь зорями из своего окна. Над лесом у нас зори бывают очень красивые.
По заснеженному полю темнела узкая полоса дороги. «Сколько людей сейчас бродит, мелькнуло в голове Северьянова, на длинных, успокаивающих дорогах наших, как мы когда-то бродили с Федором Клюкодеем». Улыбающееся лицо холодной вечерней зари напомнило ему, как они с Гаевской с вечера и до рассвета ходили по песчаной лунной дороге над кручей, провожая друг друга. В те замечательные мгновения ему казалось, что он нашел, наконец, ту, с которой душа в душу может смело идти в любую жизнь. И неожиданно для себя заговорил сейчас с удивившим Гаевскую чистым чувством красоты о любви. Гаевская слушала, улыбалась: ей хотелось, чтобы он обнял ее. Она смотрела на него, как на милого, одержимого чудака. Лучистые глаза ее с ласковым блеском говорили: «Ну, люби же! Люби!» Наконец Сима перестала улыбаться, слушала с отчаянием внезапной решимости пойти на все.
Не сразу понял этот взгляд девушки Северьянов, но, заметив на ресницах ее слезинки радости и готовности все выстрадать и принять, он в минутной внутренней борьбе, опять охватившей его, представил себе живо судьбу его отношений с Симой. «Угар улетучится, а потом я ее не буду даже уважать. У нее позор, а у меня на совести подлость»и вслух: