Мне пора, Серафима Игнатьевна!
Гаевская медленно опустила глаза с блестевшими слезинками на ресницах. Отвечая вяло на прощальное пожатие его руки, она тихо вымолвила:
Со мной вам скучно.
Я не умею скучать. О том, что его после встречи с ней часто гложет тоска, Северьянов умолчал.
Гаевская смотрела ему в лицо. Глаза ее выдавали сосредоточенное напряжение мысли.
Вы, конечно, накажете меня? выговорила, наконец, тихо.
Накажем, но не очень. Северьянов вспомнил свое состояние после выпитого им стакана спирта на Маркеловом хуторе.
Нет, вы уж накажите как следует. А то подумают, что я откупилась!..
Все равно теперь подумают! улыбнулся Северьянов. Если бы Степан, отделавшись легкими сабельными царапинами, только что прорубился через неприятельскую кавалерию, он не чувствовал бы себя таким героем-победителем, каким считал себя, удаляясь от школы в сторону черневшей стены темного леса. Шел быстро, не оглядываясь, и, только переступив границу между полем и опушкой леса, обернулся. Черный силуэт школы врезался в синий бледноватый небосклон. В окне учительской комнаты горел красный свет. «А может быть, зря я сегодня убежал?!»проползла холодным ужом мысль и тут же вспыхнула другая: «Грязненький ты, Степа, человечишка! И других пачкаешь собственной грязью!» Северьянов перевел взгляд на деревню. В сторону леса из околицы выкатились четыре темные фигуры. Одна из них отделилась, подняла руку над головой, и высокий пронзительный тенор взвился над поляной:
Иду, а ночка темная,
Вдали журчит ручей
Песню живо подхватили пьяные молодые голоса. Полная удали и затаенной грусти мелодия подчинила себе все ночные звуки леса, поля и недалекой деревни. Северьянов щелкнул затвором винтовки, досылая патрон, и, поставив курок на предохранитель, вскинул ремень на плечо. В запевале он узнал Слепогина Николая, который по его поручению с целью разведки присутствовал на кулацкой свадьбе, устроенной богачами, чтоб сорвать деревенскую сходку. «Нализался, стервец!»подумал о нем Северьянов. Шел не торопясь, была мысль подождать веселую компанию, но потом раздумал и зачастил.
Кругом стоял молчаливый и строгий по-ночному лес. Пройдя лесной тропкой с версту, Северьянов вдруг остановился. Ему почудилось, что на него из темного леса смотрят два синеватых огонька. Сбросил ремень с плеча. Огоньки скрылись. Но в самой середине чащи, где лесная тропа вилась мимо глухой омшары, ему пришлось опять остановиться. Два неподвижных фиолетовых светлячка загорелись впереди и на этот раз упорно не исчезали, потом поднялись, опустились, будто кто махнул двумя фонариками, и исчезли. Через минуту загорелись снова, но гораздо ближе и не на тропе, а чуть в стороне.
Северьянов вскинул винтовку и выстрелил. Огоньки мгновенно погасли
В своей прокуренной дымом козьих ножек каморке, лежа в кровати, гадал: «Был ли это волк или ему, как и перед тем, только почудилось?» Заснул крепко. Утром, чуть свет, встал с постели. Подходя к рукомойнику, перед окном, на снегу увидел распластанного во весь свой огромный рост лобастого матерого волка с рыжеватым по спине отливом. Волк как бы силился подняться на вытянутых вперед передних лапах, все еще будто собираясь ползти дальше к крыльцу школы. «За мной гнался, подумал Северьянов, да я бежал, видно, здорово! Кабы этакий на плечи взвалился?..» Скрип двери перебил мысли. Прося принесла крынку молока и две горячие лепешки; следом за ней в каморку зашел Слепогин Николай.
Видал? хотел похвалиться ему Северьянов, кивая за окно.
Это мы вам приволокли! хитро заморгал слезившимися глазами Слепогин и рассказал историю с волком.
Только мы подошли к лесу, слышимтресь! выстрел винтовочный. Ну, думаем, вчера в этот лес втянулся со своей бандой Маркел. Мы бегом на звук выстрела. Прибежали. Чиркаем спичками. Фронтом двинулись. Я шел сбочь тропы. У меня спичка погасла, только хотел зажечь другую изашумел через какую-то корчагу прямо волку в лапы. Кричу: «Братцы, волк!» На мое счастье, вы ему пулю всадили меж глаз, а то бы он разделал меня на котлеты! Положили зверюгу на два кола и поволокли.
Спасибо, Коля! сказал Северьянов, отставляя пустую крынку.
За что? хитро и добродушно посмеиваясь, поправил в кармане рукоять нагана Слепогин.
За то, что ты первый на выстрел побежал.
Слепогин моргнул мокрыми ресницами и пощипал рыжеватый чуб:
Я теперь семерых не боюсь.
Почему семерых?
Коля вытащил из кармана наган, повертел барабан, считая патроны, потом рука его выхватила из-за портянки в новых оборах длинный нож.
Да вот еще самый верный друг.
Ясно! Только, Коля, давай условимся? Как зашел ко мне в каморку, снимай шапку! Хорошо?
Ладно! покраснел до ушей Коля и, сняв братнюю солдатскую папаху с набивной мерлушкой, спрятал свое и горячее и холодное оружие. Прощаясь с ним, Северьянов подумал: «Белые волосы, белесые брови, белый жупанчик, белые, как снег, портянкинастоящий белорус».
Слух о застреленном пустокопаньским учителем ночью волке быстро разлетелся по окрестным деревням. Приходили даже смотреть убитого волка. Дошел этот слух и до Маркела Орлова. С суеверным предчувствием слушал главарь первой в волости кулацкой банды, когда ему сообщали об этом. Он был не в духе: налет на куракинские амбары, где хранились конфискованные в имениях и реквизированные у красноборских богачей излишки хлеба, не удался. Поджог куракинских амбаров был сорван. Отведав метких пуль Вордака, Ромася и Шинглы, бандиты с тремя ранеными отступили и решили было возместить неудачу налетом на Пустокопаньскую школу. Но убитый Северьяновым волк заставил суеверного Маркела отложить свою «прогулку» в родную деревню. А хотелось ему грозовым вихрем пронестись по Пустой Копани. «Эту собаку в голую горсть не сгребешь!»думал Маркел о Северьянове, бегая, как затравленный зверь, вокруг лесной землянки. Апостольское число бандитов, с которыми Маркел ушел в лес, пока не увеличилось, но зато это были преданные ему сынки красноборских кулаков. После первой реквизиции излишков хлеба все они поклялись жизни не жалеть, беспощадно истреблять большевиков и уничтожать все создаваемые ими в волости запасы продовольствия и фуража. «Я тебе покажу Москву в решете! грозил Маркел сейчас Северьянову, опускаясь на сырую валежину. Жив не буду, а положу спать под дерновое одеяльце! Не будешь, подлец, пялить глаз на чужой квас и ходить в чужую клеть свои молебны петь!»
Глава XVIII
Красноборская почта помещалась в здании бывшего постоялого двора, на перекрестке двух проселочных дорог с большаком. Князь Куракин в девятисотых годах купил этот постоялый двор и выгодно перепродал его казне, которая открыла в нем почтовое отделение. До этого ямские тройки сбрасывали почту целовальнику на прилавок и проносились дальше, оглашая окрестность веселым звоном бубенцов и колокольчиков.
Много романтических и загадочных историй, совершенных на хуторе и окрест его на дорогах, передавалось из уст в уста среди населения ближайших деревень. Да и теперь почтовый хутор служил пристанищем для жаждущих острых ощущений, обладателей свободного времени и бешеных денег или просто для беспаспортных скитальцев и бродяг. Почтарь тайно поддерживал традиции былых времен, продавал из-под полы спиртное и готовил гостям незатейливые, но горячие до слез закуски.
Здесь почти всегда можно было увидеть веселые лица, услышать бренчание гитары, воркующий басок или баритончик, а то и летающий в поднебесье лирический тенор какого-нибудь загулявшего местного Яшки-турка.
Сегодня стояло морозное утро. Над лесом трепетала розовая полоска утренней зари. Местный дьячок Семен Игнатьевич Самаров, горбоносый и большеглазый умняга с длинными жесткими усами какого-то буланого цвета, сидел в служебном помещении почты на провалившемся, похожем на лодку, диване и читал «Губернские ведомости». Иногда он скользил своими большими глазами через лист газеты и, остановив их на черной, блестящей, как антрацит, шевелюре дремавшего бледнолицего почтаря, изрекал:
Скажите, пожалуйста, Сергей Ильич, сии «Ведомости» печатают приказы министра внутренних дел Временного правительства, приказы царских генералов, а об Октябрьском перевороте и о Советской власти, которая вот уже более трех месяцев стоит нерушимо, ни слова?
Нерушимо? прошептал ехидно и как бы сбрасывая с плеч сон почтарь. Коли бы нерушимо! А то в городе ей не сегодня-завтра голову чики под лавку!
Откуда ты знаешь? отбросив газету и подбив горстью усы, спросил дьячок.
Проезжающие все в один голос говорят. Только вы тут, несчастное эсерье, перед захватчиками головы склонили и ни гу-гу! А в городе, вон, даже рабочие-железнодорожники за оружие взялись.
Малое смирение, Сергей Ильич, поборает великую гордыню, аки Давид Голиафа.
Прохлопали вы с поручиком Орловым и Давида и Голиафа.
Анатолию наши мужики в хвост перышко воткнули.
А почему?
Зазнался. Возомнил себя Голиафом, не преклонился народу. Народ же и до сего времени не всегда покорно шапку перед начальством снимал, а теперь желает, чтобы оное перед ним снимало.
Овсов всех вас обставил. К большевикам втерся в доверие: председателем Корытнянского Совета оставили, а руками Маркела против них же армию в лесу вколачивает. Придет судный день: ему будут пышки, а вам шишки!
Ладно, Сергей Ильич, хватит о политике! Налей стаканчик живой водицы да захвати гитару! Овсов порядочный нечестивец! Дьячок перекрестил поставленный перед ним стакан водки. Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его, а мне на людей бы глядеть ясным соколом! Выпил. У меня, Сергей Ильич, святое правило: чего в других не люблю, то и сам не делаю. Дай гитару! И мягкий, задушевный бас поплыл по комнате:
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силенку
Над лесом полоска зари стала уже раза в два шире и не розовая, а светлая, с легкой позолотой. Почтарь вкрадчиво подошел к дьячку, когда тот, кончив песню, задумался.
Метрические книги из церкви изъяли?
Изъяли.
Скоро и церковь закроют!
Умные, большие серые глаза дьячка смерили почтаря боковым взглядом.
Стругов предложил мне вчера стол, шкаф и принять у попа метрические книги, вести запись гражданских актов.
И ты согласился?
Согласился.
Ну, помяни мое слово! Свалят эту власть и повесят тебя Орловы на первой горькой осине.
У меня по этому вопросу другое мнение. Помнишь, карателей мы ждали? Батя ни в какую не хотел пускать большевиков на колокольню. Я и Володя убедили его не препятствовать. Каратели показали пятки, а нам теперь не стыдно Советской власти в глаза смотреть, понял?
Понял. Только богачи проглотят большевиков.
Не проглотят! Живоглотам, Сергей Ильич, аминь, а большевикаммногие лета! Самаров как вывел последние два слова, что в окнах зазвенели стекла. Почтарь задумался. Дьячок продолжал:Вспомни-ка, как большевики выборы в учредительное собрание проводили: дети-школьники на всех перекрестках каждому прохожему вручали их листовки и взывали ангельскими голосами: «Тети и дяди, голосуйте за список 7». А ведь устами младенцев глаголет истина! Дьячок встал. Овсов партию левых эсеров организует. О Маркеле я ничего не ведаю! Давай пилу и топор!
Почтарь поднялся.
Отработай хоть половину того, что я израсходовал на заполнение твоей бездонной утробы. Кто за тебя сегодня на клиросе часы читает?
Друг мой юный, Володя. Все гласы и тропари на высокой ноте отбарабанит!
Дьячок ушел с пилой на плече и топором под мышкой. На дровосеке под доровой крышей его поджидал сторож почты, он же истопник и дворник, жилистый, сухопарый старик с блеклыми глазами. Хукая в ладони, он танцевал и постукивал мерзлым лаптем о лапоть. Только что успели пильщики положить на козлы трехаршинный березовый чурак, к почте шумно подкатило десятка полтора розвальней. С передних саней соскочили Ромась, Вордак и Северьянов. Все трое были вооружены винтовками. Их сани свернули к крыльцу почты и остановились. Остальные подводы с шумом и говором бойцов волотряда помчались в Красноборье. Северьянов, очистив ствол своей винтовки от налипшей соломенной трухи, постукивая подошвами сапог о звонкие деревянные ступеньки, взбежал на крыльцо. Через небольшой тамбур прошагал в узкую прихожую, которая отделялась от почтовой конторы перегородкой с маленьким волоковым окошечком.
Ромась уселся на длинную скамью и начал перематывать смерзшиеся онучи. Вордак с Северьяновым стали ходить по узенькой длинной комнатушке, толкая друг друга плечами при встречах. Сделав три-четыре конца, оба как по команде остановились. Вордак приставил винтовку к стене за спиной Ромася и постучал в закрытое окошечко.
Кто там? сердито отозвался почтарь.
Свои, открой!
Окошечко открылось. Сперва высунулся бледный подбородок, затем черные усы:
Ах, это вы? Глаза почтаря забегали, выражая собачью преданность. Заходите, заходите, товарищи, сюда!
Зайдем? подмигнул Северьянову и Ромасю Вордак.
Мне и здесь хорошо! возразил Северьянов, начавший снова мерить пол широкими шагами.
А мне и возле холодной печки не жарко, отозвался Ромась, завязывая под коленом оборину.
Ну, так я один, к начальству поближе! Вордак зашел за перегородку:Почта опаздывает?
Кто ее знает! У нас телефона нет.
Октябрьскую революцию совершили, а у тебя телефона нет! Тряхни по-большевистски начальство, проведут. Надо требовать, а не ждать!
Нас приучили ждать! осторожно возразил почтарь. Мы люди терпеливые.
Всякому терпению бывает конец!
Конечно, и сырые дрова загораются!
То-то ж! Надо, Сергей Ильич, действовать с большевистской верой в свое правое дело! А правому за честь хоть голову с плеч.
Почтарь вздохнул:
Добро тому, кто верует.
А ты что ж, Советской власти не веришь?
Как можно власти не верить.
Ну, значит, садись и пиши заявление на имя волисполкома. Буду в городе, тряхну твое начальство!
В прихожей слышно было, как заскрипело перо почтаря по сухой гербовой бумаге. Вордак диктовал.
Стук обледенелых лаптей в тамбуре отвлек Северьянова от того, что происходило за перегородкой. Он выжидающе уперся глазами в дверь, которая медленно отворилась. Подталкиваемый в спину, порог перешагнул Корней Аверин.
Домой собирался улизнуть! доложил Семен Матвеевич, ступая следом за своим приятелем. Говорит, из лесу выехали: на поле я вам не слуга.
Лесник вытер рукавицей заиндевевшие усы и бороду.
Наше дело лесное. Прикажете, по лесу еще три дня и три ночи водить буду, а в поле я без глаз.
Не хнычь, а лучше скажи, подступил к нему Семен Матвеевич, какое куракинское добро закопал осенью на луговине, возле Соколиной горы? Ульяна видела.
Твоя Ульяна совретне дорого возьмет. А ты, Семен, не суйя тебе говорил и говорюноса в чужое просо! Ульяна твоя и мне в прошлое воскресенье баила, что видела, как ночью в твою трубу ворона летела, а у той вороны на хвосту собака сидела.
Семен Матвеевич поковырял чем-то в трубке, зажег в ней зажигалкой, предложенной ему Ромасем, вонючий мусор самосада, перемешанного с пеплом, затянулся раза три и снова принялся за своего друга.
Ты, Корнюша, не виляй! Княжеское добро в лесу зарыл? Зарыл. И князя поджидаешь! Люди слышали, как тебя князь уверял, что Советская власть короткая и что он не сегодня-завтра следом за немцами с виселицей к нам в Красноборье заявите я.
Отстань, Семен. У всякого Гришки свои делишки!
Семен Матвеевич умостился на лавке и приказал леснику сесть рядом с ним:
Горе ты, а не человек! Посадил тебе князь блоху за ухо, а товарищ Вордак и почесаться не дает! Все равно нам с тобой от Маркела теперь первая петля.
Я человек подневольный.
К почте, шумно скрипя полозьями, подъехали сани. В прихожую ввалились Ковригин, Стругов в шинелях с винтовками на ремнях через плечо и Даша в овчинном полушубке и солдатской папахе с медицинской сумкой.
Ну, как он? встал навстречу им Северьянов.
Температура очень высокая, ответила Даша, но заснул. Кровотечение удалось остановить.
Молодец вы, Даша!
Жена Ковригина сурово сдвинула брови и покраснела. Она всегда чувствовала себя неловко, когда ее хвалили или благодарили.
А почта, видно, очень запаздывает, сказала она.
Шинглу охраняют сменные часовые! доложил Ковригин. Все члены сороколетовского отряда местной самообороны объявили себя «под ружьем».