Северьянов покраснел до ушей. И встал. Усов не спускал глаз с перстня.
С убитого немца снял?
Нет. Немочка девушка подарила.
Ты этот чертов перстень сними. Еще раз предупреждаюна почте везде кадеты окопались. Писать нам бесполезно: из деревни в наш адрес ничего не доходит. Да, еще вот что: там, в Корытне, во главе эсеров друг Салынского, помещик Качурин. Организация у них Сильная, но сам Качурин ограниченный человек. Сидит, как лягушка в грязной луже, и думает, что под его лопухом весь мир. Усов наморщил лоб, припоминая, все ли он поведал товарищу, который отправляется на фронт, и, решив, что все, быстро взял его за руку:Ну, друг, бывай здоров. По твоим цыганским глазам вижуспешишь к зазнобушке.
Северьянов несколько раз встряхнул руку товарища. «Черт возьми, говорил он себе, неужто по моей роже видно, что я думал сейчас об этой кареглазой?» Он чувствовал, что Гаевская непременно находится сейчас в железнодорожном садике. А ему очень хотелось встретить ее. Спрятав газеты и листовки за пазуху, он с ощущением какой-то приятной лихорадки во всем теле вошел в ворота садика, В говорливой толпе возле стены высоких лип Северьянов вдруг услышал впереди:
И безрогую корову, Сима, дразнить не следует.
Нил, эта пословица для трусов.
А по-моему, она учит и храбрых благоразумию. Силы свои всегда, а сейчас в особенности, надо беречь и употреблять с расчетом.
Расчет! брезгливо возразила Гаевская. Как это скучно!
Совсем рядом шел более возбужденный разговор.
Сколько бы собака ни лаяла, говорил отрывисто и желчно поручик Орлов, гора от этого не рухнет.
Противоречите сами себе, господин поручик, возразила решительно Даша. Вы только что говорили, что большевики митингами разлагают армию, а ведь вы их агитацию считаете собачьим лаем.
То армия, а здесь хозяйственная политика.
Северьянов чуть было не вмешался в разговор Даши с поручиком Орловым, но только убыстрил шаги и прошел вперед, обгоняя гулявших на широкой кольцевой дорожке. Под липами остановился, сел на пустую скамейку. «Расчет! Как все это скучно! повторил он мысленно слова Гаевской. Она возражает по-женски. Ну а мне что здесь надо? Чего я примчался, как сбросивший узду конь?» Северьянов ощутил на себе чей-то взгляд, поднял лицо. В него всматривалась, проходя мимо с Нилом, Гаевская. Не выдержав северьяновского взгляда, отвернулась и потупилась. Нил что-то говорил ей с грустным выражением. Северьянову показалось, что Гаевская сделала движение, чтоб освободить свою руку, которую держал выше локтя Нил. Но, видимо, передумала, и Нил еще крепче прижал ее руку к своей груди.
Потянул легкий ветерок. Северьянов чувствовал лицом его вечернюю свежесть. «Почудилось ли мне или она действительно это сказала: «У нас в Красноборской волости»? Значит, она из той же волости, куда меня назначили?!» Мысленно представил себе статную фигуру студента, его задумчивое, умное лицо, сочный, добродушный баритон. Степан ощутил, будто кто-то коснулся его груди холодным клинком, и злая мысль резанула по сердцу: «Ну чего ты, вахлак, примчался сюда? Северьянов вспомнил товарищескую добродушную улыбку Усова. Дурацкая у меня, должно быть, рожа была. Первый раз встречаемся, а он уже читает по моим глазам. Черт возьми, обидно!» Степан встал и пошел по дорожке в направлении, обратном общему движению толпы. Он так был сосредоточен на своих мыслях, что не слышал ни веселой музыки духового оркестра, ни говора праздношатающихся. Трижды переходил кольцевую дорожку, дважды садился все на ту же скамейку, но не встретил больше компании Гаевской. «Зачем ты тут? теперь уже задал ему вопрос трезвый, спокойный и немножко насмешливый его внутренний спутник. Чего ради ты всполошился? Видишь, у него сапоги хромовые, а у тебя? Сыромятина солдатская, дегтем смазанная». Степан круто повернул к выходным воротам. Еще резче и тоскливей запахло душистым табаком, слышался звонкий дразнящий смех, тихий шепот, вздохи. Грустные звуки осенней музыки падали в самый заветный уголок встревоженной души, рождая наивные надежды и ожидания. Из ворот вышел нехотя. Впереди слабо освещенная фонарем мостовая, поворот направо и прощай. «Что прощай?» Северьянов не заметил, как из садика поспешно вышла Гаевская. В одной руке она держала пачку газет.
Товарищ Северьянов! вскрикнула вдруг она. Вы уронили газеты.
Северьянов остановился, прошагал ей навстречу. Принимая газеты, каким-то чужим голосом сказал спасибо. И вспомнил, как он ей уже говорил «спасибо» на крыльце земской управы при первой их встрече. «Откуда она знает мою фамилию?»
А в глазах Гаевской все тот же ласковый блеск. Северьянову показалось, что она искренне рада встрече с ним.
Я ваша соседка. Березковская учительница, Гаевская Сима. Моя школа в восьми верстах от вашей Пустой Копани. Будем знакомы. Сказав последнее слово, Гаевская дружески улыбнулась. Северьянов стоял неподвижно и молчал. Гаевская, чувствуя силу своего женского обаяния, продолжала улыбаться, но уже не дружески, а с чувством жалости. Можно мне один номер вашей газеты?
Пожалуйста.
Гаевская с дразнящей миной выговорила:
Спасибо! И подала ему руку:До свидания Ах да, хотите, я вас познакомлю с нашими красноборскими учителями?
Северьянова обдало жаром и холодом. Он на миг увидел себя в чуждой для него компании еще более смешным и неловким, чем наедине с Гаевской.
Благодарю, очень спешу, буркнул он себе под нос. А когда шагал под липами, его невидимый, неотступный спутник издевался над ним: «Струсил, бедный Степа!»
Глава III
Северьянов не спеша шел правой стороной большой дороги, которая с обступившими ее с обеих сторон шеренгами берез-гвардейцев напоминала широкую бесконечную аллею, терявшуюся в вечерних сумерках. Под ногами задумчиво шуршала жестковатая муравка; за спиной лениво покачивался, набитый до отказа вещевой походный мешок, почему-то на фронте прозванный солдатами «сидором».
По стволам берез скользили бронзовые лучи заката. Кое-где они скатывались на длинные кривые лапы, протянутые старыми деревьями до самой середины большака.
Впереди лежали десятки верст, а с востока надвигалась темная осенняя ночь. Она уже укутала своим черным покрывалом широкие просторы Поволжья и опустилась над Москвой, Тулой и Калугой; теперь бесшумно наступала на холмы древней Смоленщины и осторожно вползала в Брянские леса.
Направо, в черневшей горбатыми силуэтами хат деревеньке, прокричал петух. На проселке проржал отставший от матери сосунок-жеребенок. Прогремели на краю деревни у колодца ведра. Будто совсем рядом прозвучал счастливый молодой голос:
Не надо! Пусти-и!
За вздохомпрерывистый звон покатившихся под гору ведер И сладкая тишина, в которой чудится Степану чье-то жаркое дыхание
Петька, дьявол!
И за этой вспышкой мгновенной радостибешеный цокот копыт помчавшейся с места в карьер лошади. Видно, Петька решил показать свою удаль перед той, что напоследок так любовно его выругала.
Северьянов слышал эти звуки и хмурился: он был далек от чужих радостей. Думалось ему сейчас о матери и братишках с сестренками, об отце, метавшемся всю жизнь по свету в поисках стороны, где человеку можно получить свою долю, не обижая других. Вспомнились долгие горячие школьные разговоры на переменах о новом училище, открытом в их селе помещиком, которое в насмешку учителя окрестили «мужицкой гимназией»; вспомнилось, как ему объявили об исключении его из училища и как школьный сторож Марк вывел его на крыльцо и показал в конец улицы: «Терпи, голова садова, да помниморе песком не закидаешь».
Тогда-то и почувствовал Степан перед собой высокую каменную стену, которая встала на его пути. И решил, что не будет ему ходу вперед, если не взорвать эту стену. А как взорвешь? Где достать такие бочки с порохом? Кто станет рядом с тобой копать подкопы под эту стену? Северьянов перебрал тогда в памяти своих товарищей-сверстников. Одним показалась бы его затея страшной, другимглупой и смешной, а третьи ответили бы: «Нам твоя стена не помеха». Вспомнился злосчастный урок, на котором обуяло Степана жгучее желание хлопнуть ладонью по поповой лысине, и как рука натолкнулась в парте на засохшую корку и корка полетела в голову попу, а поп, прижав ее ладонью к лысине, убежал к инспектору с классным журналом под мышкой.
Больше недели потом инспектор оставлял весь четвертый класс после уроков и требовал, чтобы ученики сказали, кто запустил корку. Многие знали, но никто не выдал товарища.
В поджоге поповского гумна, о котором ему напомнил Баринов, Северьянов принимал лишь косвенное участие. Сожгли гумно братья бывшего шахтерасельского бедняка, которого после его исповеди урядник арестовал по доносу попа.
«До чего же ехиден этот лопоухий кадет в очках! неожиданно ворвалось в память Северьянову. Решил, чинуша, ударить меня по самолюбию золотыми медалями. А я горжусь, что добился права быть сельским учителем без помощи попов и богачей».
Мимо Северьянова, обгоняя его, прогремело несколько подвод, запряженных сытыми лошадками. На передней сидел старик с пушистой бородой и молодуха. На задних покачивались сонные головы в овчинных шапках.
Пропустив подводы, Северьянов прошагал через канаву на гребень откоса, заросшего чабрецом, сбросил с плеч «сидора» на траву, присел и огляделся. Прямо перед ним за могучей шеренгой берез-богатырей раскинулось молчаливое, укутанное сумерками поле, белела в отсветах зари далекая колокольня.
По редкой траве откоса пробежал легкий ветерок, пронеся возбуждающий аромат чабреце и вечерней свежести.
От всего, что сейчас увидел и почувствовал Северьянов, на него повеяло родным спокойствием. Он стал обдумывать свои городские встречи и, неожиданно просияв, улыбнулся. Обрадовало состояние полной свободы: он уже не испытывал над собой власти Гаевской; более того, он и на нее перенес свое не очень лестное, сложившееся у него под влиянием случайных встреч в условиях походной фронтовой жизни мнение о прекрасной половине рода человеческого. Хлопнув себя по коленке, он повернулся лицом к закату. Солнце уже совсем улеглось спать за зубчатым обрезом леса. В сырой промозглой тени, падавшей от плотной стены елей над узкой луговиной, не клубились, как бывало летом, седые туманы, не звенели перекрики ребят в ночном.
Северьянов поднялся и забросил на плечи мешок. В его голове вдруг шевельнулась тревожная мысль: «А что, если она с этим студентом догонит сейчас меня и предложит ехать с ними?» И опять, помимо его воли, Гаевская вошла к нему в душу и всматривалась с любопытством в ее тайники своими карими глазами с какой-то загадочной улыбкой. Северьянов пытался найти в ее движениях, словах что-нибудь отталкивающее. Наконец вспомнил, что она одинаково улыбалась и ему, и этому студенту. Это на минуту успокоило. А потом, убыстряя неровные шаги, прошептал:
Вползает, как змея Не оторвешь
Неожиданно в дремучих зарослях хвойного леса, подходивших справа к большаку, раздался сухой треск. Северьянову показалось, что кто-то идет и из этих зарослей наблюдает за ним. Какая-то птица шарахнулась в дремавшей чаще и полетела в глубину леса. Пахнуло грибным запахом лесных оврагов. Стало еще тише и темней, но Северьянов заметил, как впереди выдвинулась из чащи и пошла вдоль большака еле различимая в темноте огромная фигура. «Вот и попутчик. Вдвоем будет веселей». Но на всякий случай достал из кармана браунинг. Попутчик остановился и, когда Северьянов приблизился к нему, вдруг скомандовал:
Стой, стрелять буду!
А ружье у тебя заряжено?
А ты почему знаешь, что не заряжено?
Своих не признаешь, эх ты, Артюха!
Да ты и впрямь свой, выговорил глухо лесной житель и опустил ружье к ноге. Меня ведь в самом деле Артемом звать.
Северьянов подошел к Артему и, сунув ему почти в рот дуло браунинга, отобрал винтовку.
У меня целей будет. А теперь давай присядем, отдохнем, поговорим. Дорога дальняя. Не сводя глаз с Артема, указал на траву перед собой. Артем вдруг сунул пальцы в рот, но не успел свистнуть, как сильный удар прикладом в грудь опрокинул его на спину.
Не с того краю ковригу начинаешь резать, процедил сквозь зубы Северьянов.
Артем, лежа на спине, простонал:
Правду говорят, что смелый долго не думает. Так и убить человека можно.
Попробуй еще схитритькостей твоих ворон не соберет.
Браток, сказал тихо Артем, когда Северьянов помог ему сесть, я ведь пошутить хотел, спытать, что за человек меня настиг. Небось тоже, как и я, дезертир и насквозь ранетый?
Ты один промышляешь тут? отклонил вопрос Артема Северьянов.
Закурить можно? уклонился Артем.
Кури, Северьянов сказал это так, как будто желанию дезертира он не придавал никакого значения, а сам косящим взглядом следил за каждым его движением. Артем достал кисет, распустил его, вынул кресало. Северьянов выбил из рук дезертира кресало. Артем молча поднял его, вздохнул и нехотя сунул кисет в карман.
Ты, браток, часом, не большевик?
Зубы мне не заговаривай. Один орудуешь или с бандой?
Дезертир продолжал свое:
Напоминаешь мне нашего взводного, тоже вот такой: долго не думал, отчаянная башка. А в революции большевиком оказался.
Ты мне, Артем, петли не закидывай. Сколько в твоей банде человек и долго ли намерен по кустам шляться?
Кабы можно было домой, разве я тут валандался бы? Мы, впрочем, никакого насилия. Продукты берем на прокормление, ну, ежели состоятельный, деньжонки для нашей общей кассы. Иной день куска хлеба не добудешь, отощал народ, но безобразий не делаем. Тут, днями, появились, которые без разбору, а мы по совеститолько на прокорм.
А все-таки сколько же вас?
Со мной четверо.
Дома бываете?
Редко. Ночью коли. У нас тут по помещикам черкесов нагнали тьму. А в иных имениях есть и казачишки. Председатель земской управы Салынский, говорят, приказ дал: ловить, которые, вроде меня, войны не хотят, и расстреливать на месте, как немецких шпионов. Артем подумал и добавил:И расстреливают, сволочи, не по-русски: сперва тебя всего кинжалом исполосуюткурице негде клюнуть. Потом к колу привяжут и вроде как в мишень стреляют, сколько им вздумается И что б не сразу, не наповал.
Много расстреляли?
В наших Блинных Кучахдвоих. Стояли привязанные к кольям, пока вороны не расклевали мясо до костей
Несколько мгновений длилось тяжкое молчание. Со стороны города слышалось погромыхивание телеги и песня. Пел пьяный, вихляющий голос. Северьянов закинул ремень винтовки через плечо.
Что же мы с тобой дальше будем делать?
Я собирался к своей бабе. Пойдем, гостем будешь.
Сколько отсюда до Красноборья?
Верст двадцать, пожалуй, наберется. Ты что, красноборский?
Теперь красноборский.
В зяти пристал?
Вроде.
Вот, браток, коли бы из вашей да из нашей волости всех зеленых бродяг собрать, мы не то что Салынского, а и самого Керенского с трона спихнули бы.
Громыханье телеги слышалось уже совсем близко. Можно было хорошо разобрать слова песни. Артем улыбнулся:
Пустокопаньский ведьмак.
Из Пустой Копани?
Его тут все дезертиры знают и побаиваются. Голопузик, как и мы, грешные, но глаз тяжелый. Ежели не по добру на тебя глянет, что-нибудь попричинится: либо хвороба, либо несчастье какое, а то и покойника жди.
Телега громыхала совсем рядом. Певец смолк, видимо прислушивался к разговору Северьянова с Артемом. И вдруг в темноте на высоких нотах стариковский хриплый фальцет затянул:
Риспублику Советскую
В сем мире утвердим.
И снова примолк. Потом ударил вожжами по коню:
Поддай рыси, Гнедко! Хоть по нашей с тобой судьбе давно бороной прошли, но от злодея загороды никому нету.
Семен Матвеевич!
Артем! По лесу в ответ прогремело: «А-а-о-м!», Высеки мне огня. Моя трубка потухла.
Не разрешают, обезоружен я.
Кто смел тебя обезоружить?
Ваш красноборский, как и я, ранетый из госпиталя, в побывку идет.
Тьфу! Раненыйи тебя обезоружил. Семен Матвеевич остановил свою телегу перед Северьяновым. В темноте блеснула круглая белая лысина, потом два зловещих, широко расставленных глаза.
Что же вы теперь тут? Зубами скатерть с конца на конец натягиваете? И ткнул кнутовищем в грудь Северьянова:Подойди поближе, вояка.
Северьянов подошел к самой телеге. Копаньский ведьмак, сопя, оглядел его с ног до головы.
Клади сумку, садись, подвезу. Одному ехатьдорога долга. А ты, Артем, кажи нам путь! У тебя заночуем. Хочу дядю твоего, Федора Клюкодея, видеть.