В Корытню он вчера пошел, волчий паспорт менять.
Северьянов вздрогнул, насторожился: того бродягу, с которым он исходил весь Крым и Кубань, звали тоже Федором Клюкодеем, и, кажется, он был из этих мест.
Направляя лошадь за Артемом, Семен Матвеевич глубоко вздохнул:
Вместе мы с ним ходили ночью лыки драть в Мухинском лесу, вместе нас и с Воргинской Гуты турнули после пятого года. Ему волчий паспорт дали, а меня выпороли при всем народе.
По-особому понятны вдруг и близки стали сейчас Северьянову незнакомые ему до этой минуты два человека, и будто прояснилась и потеплела тоскливая лесная глушь, обступившая со всех сторон большую дорогу. «Значит, Федор жив? Шутка ли, двенадцать лет с волчьим паспортом!»
* * *
Солнце по-осеннему ярко обливало вершины урем, траву, начавшую наливаться золотом; особенно ослепительно блестели перила и переплеты моста и деревянные тумбы на насыпи.
Земство перед самой войной выстроило, кивнул Семен Матвеевич на повисший над широким протоком деревянный мост, по которому шагал простоволосый человек с узелком на палке через плечо. Семен Матвеевич всмотрелся в одиноко шагавшего путника, потом перевел взгляд на широкую пойму реки с низкими, заросшими осокой и очеретом берегами. Справа и слева от насыпи, посылая вперед кусты лозняка и крушины, входил в пойму дремучий, нетронутый лес.
Когда поравнялись с простоволосым путником, тот неожиданно остановился, отшатнулся назад и, сбросив узелок с плеч, упер глубоко запавшие глаза в Северьянова, который мигом соскочил с телеги:
Федор!
Он, самый, Федор Клюкодей, бродяга с волчьим паспортом. Федор говорил слегка в нос, покачиваясь на чуть согнутых длинных, худых ногах, как на рессорах. Голос у него был надорван и дребезжал. Северьянов обнял бывшего своего товарища-бродягу, долго глядел в изрезанное морщинами лицо, сухое, желтое, обветренное. Федор поглаживал всклокоченную бородку и жесткие усы. Большой кадык на его худой шее как-то странно поднимался и опускался. Будто Федор хотел и не мог проглотить что-то. Волосы на голове вились дикими кольцами. Тонкие седеющие пряди шевелились на ветру.
С месяц назад за Юзовкой батю твоего встретил, сказал наконец Федор и улыбнулся. Бурт скота какому-то прасолу-еврею гнал на Кубань. Хвалился, будто в компанию к себе принял богатейший прасол. «Разживусь, говорит, семью на Кубань увезу». Мечтает по-прежнему о молочной речке с кисельными берегами. Федор грустно качнул головой, обвел взглядом пойму и добавил:Свет велик, Степа, а нам с твоим батей деться некуда.
Как с паспортом? уклонился Северьянов от разговора про отца.
Одичал я, Степа, а новая власть тут, вишь, опять на богачей работает, ну да я своего добьюсь: как-никак революция. За нее двенадцать лет волком по России бегал Ба! Семен?..
До сих пор пустокопаньский мудрец сидел в телеге и слушал терпеливо и внимательно. Федор подошел к нему. Приятели обнялись:
У твоего племяша ночевали. Везу к нам в Пустую Копань нового учителя. Оказывается, твой друг, а значит, и мой.
Пока старики вспоминали свою молодость, Северьянов пристально оглядывал Федора Клюкодея. Вспомнился он ему, окруженный народом на ярмарке. Стоит с лицом полупомешанного с вещими, голодными глазами; пучит на народ обнаженную коричневую грудь с мослатыми худыми ключицами и стучит по выпирающим ребрам: «Слышите, люди? Гремит, как пустое лукошко: нет души у Федора Клюкодея, черту продал и расписку в том собственной кровью сатане написал». Бабы цепенели, крестились, охали. Остановившиеся мужики мрачно молчали. Некоторые совали в холщовую переметную суму Федора краюху пахучего хлеба и отходили.
Ну, не буду больше вас задерживать, сказал наконец Федор, надевая на палку свой узелок. Северьянов неохотно попрощался с ним.
Заглядывай ко мне в Пустую Копань, в школу!
Непременно, как-то весь встряхиваясь, выговорил Федор. Кабы новая власть настоящая была, веселей бы встретились, а то вот выграждане, а я по-прежнему волк. В волости у нас, Федор махнул рукой, те же богачи, кожа дубленая, а рыло свиное. Только вывеску переменили, а нашего брата готовы живьем съесть. Опять, говорят, бунтовать народ пришел. Я говорю, вот, мол, волчий билет переменить надо. Зубы скалят: «Насчет вашего брата закон еще не вышел». Посмеялись, погоготали. Плюнул и ушел.
Приходи, приходи, что-нибудь придумаем. Северьянов сам не знал сейчас, что он может придумать, ему хотелось сказать ободряющее слово старому бродяге. Северьянов не переставал волноваться за судьбу Федора и проклинать кулачье, захватившее власть в Корытнянской, родной для Федора волости, и тогда, когда они миновали мост, съехали с насыпи, и Гнедко легкой рысцой бежал уже по узкой песчаной дороге меж пахучих сосен.
Не слышал Северьянов у себя над головой грустных вздохов старого бора и отдаленного непрерывного лесного шума, бежавшего навстречу. Голенастые сосны тихо и по-женски ласково покачивали над ним своими курчавыми головами. «Да, одичал, и самое страшное, что веру в революцию, кажется, потерял. А как он ее ждал! Какие надежды возлагал! Растерзали душу человека, вырвали и затоптали в грязь сердце». Степан прикусил до боли губы. Никогда он еще так, как сейчас, не проклинал старый мир стяжательства, лжи и насилия. И мир этот вдруг встал перед ним в образе очкастого кадета с высохшей шеей, длинными ушами и хрящеватым носом с мокрыми ноздрями. В голове Северьянова возникали самые решительные планы предстоящей жестокой борьбы.
Семен Матвеевич вслушивался в оживленный и тревожный говор леса. В просвете над дорогой из-за густых вершин медленно выползал край темной тучи. Неожиданный порыв ветра перекинул гриву лошади на другую сторону, прошуршал соломой в телеге и ударил сырым холодом по всему, что ему попадало навстречу.
С гулким звоном закачались сосны, а через минуту по песчаной дороге застучали первые крупные капли ливня, напоминая звуками своих ударов далекий цокот лошадиных копыт.
Глава IV
Двор Силантия Маркова, брата Семена Матвеевича, находился на краю деревни, у самой стены густого хвойного леса. Две хаты в одну связь рублены из вековых елей. Ворота с дубовыми шулами в два человечьих обхвата стояли уверенно и прямо. Амбар широким приклетом обращен был внутрь двора. Все было крепко сбито и выглядело прочно, как бы напоминая, что хозяин выбирал в лесу любое дерево. На передних углах хаты чернели шесты скворечниц с привязанными поперек к ним метлами.
Школа, возле которой остановил Семен Матвеевич своего гнедого, стояла на отлете шагах в двухстах от хаты Силантия. От леса ее отделяла узкая, изрезанная корнями елей лесная дорога. Северьянову показалось, что нескладно срубленное здание школы с выветренной землисто-серой обшивкой покачнулось в поле, а школьный дровяной сарай с открытым навесом совсем врос в землю. «Невеселая картина у нас, и народзверь!»вспомнились слова Семена Матвеевича, оброненные им, когда подъезжали к Пустой Копани. Деревенский ведьмак с сократовской лысиной хотел тогда же рассказать новому учителю о его предшественнике, да так и не решился. Не хотелось омрачать первую встречу с молодым учителем, который ему понравился. Подходя ко двору Силантия, старик подмигнул Северьянову.
Эй вы, хозяева! Отчиняйте школу, нового учителя привез. И громко стукнул ботагом в калитку, которая тотчас же тихо открылась. Мелькнул клетчатый платок. Не говоря ни слова, выбежавшая из калитки девушка быстрыми частыми шагами пошла к школе. Она ступала твердо и смело; так же решительно, как шла, загремела замком и открыла дверь в школьные сени. На мгновение оглянулась.
Ты что ж не здороваешься с нами, Проська? выкрикнул с тоненьким свистом в груди Семен Матвеевич. Учитель ведь молодой.
Здрасте! вместе с звонким брызгом смеха бросила Прося и побежала в школьные сени.
Девушка открыла комнату, или, как все ее здесь называли, «каморку» учителя, живо поставила по бокам стола две табуретки и, все еще улыбаясь, остановила свой взгляд на пустой деревянной кровати.
На чем же он будет спать? проговорила и, всплеснув руками, вскрикнула:Ой, боженьки, вот дура! Принесу свой сенник! Прося скакнула через порог в сени и угодила в объятия нового учителя. От внезапности такого столкновения Северьянов несколько мгновений не выпускал из своих рук девушку. Она тоже растерялась. Потом стала поправлять сбитый на плечи клетчатый платок. Лица ее Северьянов не успел разглядеть. Она выскользнула из его рук и со звонким хохотом побежала в темные сени.
Понравилась? просопел Семен Матвеевич, облизывая усы и кладя походный вещевой мешок учителя и винтовку на лежанку возле печи.
Хорошая девушка.
А есть еще лучше. Только смотри: девки у нас до свадьбы с парнями ложатся спать. Но предупреждаю, ежели какую тронешь (они у нас и на это до венца бывают согласны), на другую ночь вас поднимут с постели с музыкой. Тут же вот, Семен Матвеевич указал на стол, за этим столом сосватаем. А откажешьсяголова прочь.
Северьянов выслушал суровую шутку человека, желающего ему добра.
Спасибо, Семен Матвеевич! Чувствую, что мы будем хорошими друзьями.
Поздно почувствовал. Ну и то хорошо. Я с первого взгляда в тебе своего человека узнал, потому и сказал сейчас матку-правду про наших девок.
Вошла Прося с сенником, подушкой, дерюжным одеялом и простыней из домотканого, хорошо отбеленного холста, быстро постлала постель. «Что за золото наши крестьянские девушки!»любовался Северьянов проворными и умелыми движениями Проси. Он, осторожно касаясь плеча девушки, сказал:
Прося, простыня и одеяло у меня есть.
Девушка резко обернулась. Он, не заметив ее растерянного взгляда, быстро выпотрошил на лежанку из своей сумки содержимое.
Вот! сказал Северьянов и подал сдвинувшей брови Просе желтую бязевую простыню и байковое серое одеяло. Прося насмешливо взглянула на солдатское белье Северьянова, нехотя скатала на сеннике свою белоснежную выбеленную росами простынь и чистую домотканую дерюжку. На мгновение о чем-то задумалась, потом стала раскидывать на сеннике за углы плохо выстиранную солдатскую простыню. Когда все было готово, она взглянула прямо и смело на нового учителя. В карих глазах ее Северьянов заметил притихшего, настороженного, но не очень злого бесенка.
Я школьная сторожиха.
Очень приятно.
Прося, видно, боролась с желанием расхохотаться.
Ко мне обращайтесь за всем.
За всем? переспросил Северьянов с хитрой усмешкой.
Ну да За всем По хозяйству Не сдержав смеха, девушка захохотала и выбежала, бросив на лету:А ну вас, учитель!
Сколько сегодня про тебя разговоров будет у наших девчат! махнул рукой Семен Матвеевич. Весь день будут, сороки, щебетать. Вечером готовься к смотринам. Это у нас закон: все придут смотреть нового учителя.
Садись, Семен Матвеевич! подал табурет Северьянов. Сколько я тебе должен за подвоз?
Что-о?! вытянул шею и сдвинул брови колдун. Если ты хоть раз повторишь это, дружба врозь. Я первый «богач» в Копани: семерых детей в один кафтан одеваю.
Семен Матвеевич, к тебе просьба! Северьянов взял на лежанке пачку листовок. Завтра же утречком обойди, пожалуйста, все хаты и объяви: у кого есть дети-семилетки, пусть приводят в школу часам к девяти, а через пять дней пусть приходят остальные А эти листовки раздай.
Семен Матвеевич встал, принял листовки и, сперва прищурив, а затем совсем закрыв правый глаз, с какой-то лихостью стал всматриваться в учителя открытым левым, совсем круглым, как пятак, глазом. Копаньский колдун был среднего роста, головастый и коренастый человек. Лицо скуластое, чуть опушенное черной татарской бородкой с редкими вьющимися волосами. Шишковатый лоб со впадиной над переносьем. В открытом глазу суровая проницательность, лихорадочный блеск, блеск ума, способного жадно принимать чужое и с безумной отвагой защищать свое.
Еще не всю правду я тебе открыл, медленно заговорил Семен Матвеевич. Учителя, что до тебя тут был, убили.
Убили? наморщил лоб, встал и машинально глянул на винтовку Северьянов. За что?
На этот вопрос и у других не спрашивай ответа.
Во взгляде своего нового друга Северьянов прочитал, что он знает, за что убит бывший учитель Копаньский колдун глянул в черный потолок каморки учителя.
Богстарый хозяин: все ведает, все знает да на нас, грешных, примеряеткому прутья, а кому кнутья.
Я бы хотел, Семен Матвеевич, чтобы листовки дальше вашей деревни пошли.
Так и будет. Сороколетовцам и высокоборцам, словом, по всем ближайшим деревням. Насчет чего тут?
О земле, о власти и про войну.
Ну, будь здоров, Степан Дементьевич. Все сделаем, как ты желаешь. Отдыхай с дороги. Спи спокойно. Ты человек нашенский.
Семен Матвеевич вышел. Северьянов, проводив его, закрыл все двери на крючки, кованные могучими руками какого-то деревенского кузнеца-силача. В комнате кроме крючка дверь запиралась еще на две железные огромные задвижки. «А все-таки ухлопали тебя, дружок. И кованые задвижки не помогли», подумал с каким-то холодным участием к своему предшественнику Северьянов. Долго ходил по своей каморке, позволявшей делать только три шага. «Вот куда вы меня упекли, дорогой мой родственничек и вдобавок учитель Алексей Васильевич». На всякий случай зарядил винтовку пятью патронами, обойму бросил на стол, разделся нехотя, лег на кровать. Вслушиваясь в завывание осеннего ветра, кое-как забылся. Проснулся от громкого удара в стену. Сел на кровати. В окна глядел зеленый, холодный вечер. «Приветствуют нового учителя» Встал, подошел к окну. Догорала мрачная осенняя заря. Небо снизу чуть освещалось зеленой полоской. На земле чернели горбатые силуэты хат с редкими огнисто-желтыми пятнами окон.
* * *
Ранним утром Северьянов еще при свете лампы просмотрел методические пособия. Особенно увлекло чтение Евтушевского. Потом беседовал с первачками и их родителями. Записал в журнал двадцать мальчиков и девочек. Школа была однокомплектная, трехклассная. Предстояло одному в небольшой комнате заниматься с тремя классами. По лицам родителей, а большинство их были женщины, Северьянов догадался, что Семен Матвеевич уже рассказал всем историю его встречи с Артемом. В крайних хатах Пустой Копани уже толковали о том, что новый учитель разоружил целую банду дезертиров на большаке. После первой беседы с первачками Северьянов отпустил их и, оставшись один в классе, долго осматривал длинные парты. Он не заметил, как в класс вошла Прося с молодкой, обе с ведрами и тряпками.
Учитель! разбудил его от дум смешливый голос Проси. Мы пришли грязь выгребать. Втроем нам в классе тесно будет.
Пожалуйста, пробормотал Северьянов, не поднимая глаз, но все же заметил на ногах обеих женщин новенькие лапти и золотистые пеньковые оборы крестами по белоснежным холстинам. Женщины стали разуваться. Северьянов вышел из класса.
Когда он распахнул дверь в свою каморку, перед ним открылось необыкновенное зрелище: на кровати, на табуретках и на полу, под лежанкой, в шапках и солдатских фуражках сидели парни и пожилые крестьяне, почти все курили, а некоторые, расположившись как у себя дома, поплевывали на пол. Один из них, беловолосый, лет двадцати пяти, самый, видно, бойкий, сидя на кровати и держа в руках винтовку, говорил безапелляционно:
Раз в типографии напечатано, значит, закон. Заметив учителя, он вскочил и поспешно повесил на гвоздь над изголовьем кровати винтовку.
Мы тут без вас нахламили! И живо представился:Василь Марков, племянник Семена Матвеевича, вашего друга. Обращаясь к конопатенькому белобрысому парню в белом из домотканого сукна пиджаке, сидевшему у стола на табурете, бросил повелительно:Освободи место Степану Дементьевичу!
«Уже знают мое имя и отчество! улыбнулся Северьянов. Новый друг мой и об этом постарался».
Хороша винтовочка! кивнул на гвоздь Василий. Новенькая. Все присутствующие воззрились на учителя: ждали, что тот похвалится, как добыта эта винтовка. Но Северьянов молча сел на освобожденный для него табурет и стал так же непринужденно, как и они, рассматривать своих гостей. Потом, вспомнив, что не поздоровался с ними, встал:
Прошу прощения! Будем знакомы! И по очереди стал рукаться.
Я двоюродный брат Проси, вашей сторожихи, по-новому отрекомендовал себя Василь Марков, подмигивая кому-то из сидевших на полу, у лежанки.
Почти свояком приходится вам, сострил, хитро улыбаясь, крестьянин лет тридцати пяти в рыжем домотканом пиджаке, подпоясанном старой заверткой. Когда Северьянов поздоровался с ним, крестьянин, поблескивая большим правильным носом, назвал себя Кузьмой Аноховым.