В музыкальном кабинете вместо привычных зеленых глаз меня встретили другие: серые, с голубоватыми отбликами. Удивленная, я остановилась на пороге.
- Проходи, оллема Таллия, - произнес голос, играющий всеми оттенками сапфирового.
- Извини, я, наверное, ошиблась кабинетом, - неуверенно ответила я, припоминая, не было ли изменений в расписании.
Насколько утверждала моя памятьне было, а значит, помещением ошибся Даррак Кейн, в расслабленной позе стоящий у окна и облокотившийся бедром на подоконник.
- Не ошиблась. И я тоже по адресу. Проходи, - оллам выпускного курса композиторского факультета сделал приглашающий жест, и я зашла, наконец, в комнату.
- Лорд Двейн уехал на пару дней и поручил мне провести занятие, пока его не будет, - ультрамариновые грани сменяли друг друга, интригуя и собственными отсветами и информацией, которую несли.
- А почему метр поручил занятия именно тебе?спросила я, подходя к роялю и кладя на него руку, обзаводясь, таким образом, опорой в этой абсолютно непонятной ситуации.
Молодой мужчина окинул меня задумчивым взглядом, надолго задержавшись на глазах, и ответил:
- Насколько я понял, у тебя проблемы с доверием собственной музыки чужим ушам, а для этого не важно, кто слушает, главноепостороннее присутствие. Поэтому и смысла нет в пропуске занятий. А мне лорд Двейн просто дает возможность практики.
- Практики?не удержалась от вопроса я.
Оллам кивнул.
- Практики, - подтвердил он.Педагогической, - после чего оттолкнулся от подоконника и направился в мою сторону.
Я замерла, не зная чего ожидать от студента-композитора выпускного курса. Даррак же спокойно прошел мимо, прямо к двери, аккуратным и уверенным движением закрыл ее, повернулся, и вопросительно посмотрел на меня.
- Почему бы тебе не присесть, скажем, за рояль?спросил он, приподняв брови.
А я вдруг почувствовала, что дверь отрезала меня от всего мира, что эта комната парит в дымчато-сером пространстве, и никуда мне из нее не деться до истечения положенного срока. Выдохнув, как можно тише и незаметней, я оторвалась от инструмента и обошла его, чтобы сесть на винтовой табурет, стоящий перед ним. Откинула крышку, закрывающую черно-белые сегодня особенно сдержанные клавиши, и замерла в нерешительности.
Что я должна играть? Что я могу открыть этому человеку? Мои размышления прервал граненный спокойствием сапфировый голос:
- В чем проблема?
- Я Я не знаю, что Я не знаю, что играть, - ответила я, не оборачиваясь.
- Что захочешь. Можешь то же, что играла лорду Двейну. Может, будет легче, - ответил мне Даррак.
Сделала глубокий вдох и медленный выдох. Комнату наполнило вибрирующее напряжение. Не мое. Я в удивлении обернулась, чтобы посмотреть на оллама. Он сидел на стуле, положив локоть на стол и слегка подавшись вперед, явно ожидая первых звуков. Его поза напряжения не выдавала: всего лишь вежливый интерес и немного нетерпения. Значит, показалось.
Провела пальцами по белым глянцевым клавишам. Нет. Мне не хотелось играть мелодию весенней радости. На ум пришла другая, написанная давным-давно.
Тональность Лунный Аквамарин на серебряной нити. Самая богатая на серебро тональность. Сложная в исполнении мелодия отражала мои чувства лучше любой другой. Ноты падали на черные клавиши как тускло-голубые капли дождя, озвучивая состояние безысходности. Когда не знаешь, что делать дальше, ведь повседневность вовсе неплоха, но не приносит той яркой радости, которой жаждешь всеми силами, всей кровью. Когда не смеешь говорить о неудовлетворенности, потому что проявишь черную неблагодарность. Когда мечты слишком далеки, чтобы хотя бы понежиться в их свете. Они гаснут, как звезды на рассвете нового дня, похожего на вчерашний, как сын на отца, который даст начало новому дню, конечно, наследующему семейное сходство. Эта музыка была моей слабостью, моим позором, моей тайной. Она раскрывала худшее во мне: желание большего, чем имею, чем могут мне дать, которому я давала волю в редкие тоскливые дни. Всего на короткое время, но давала. Почему-то мне показалось, что именно Даррак Кейн поймет ее, поймет меня и не осудит. Мне почудилось, что он и сам мог бы чувствовать подобное время от времени. Постепенно срывавшаяся редкими каплями мелодия набирала силу, превращаясь из моросящего ненастья, в темную бурю хлещущую тяжелой влагой и не оставляющей сухого клочка даже нижней ткани. Но отыграв свое время, отпущенное мной и совсем короткое, стихия теряла силу, истончалась и становилась все прозрачней, уходя и унося с собой сокровенное и постыдное, чему была свидетелем, стекала грязно-голубыми разводами, просачивалась сквозь пол и растворялась в пространстве, не оставляя даже тени.
В комнате повисла тишина. Не тяжелая и не легкая, а совсем пустая, небытийная. Я тяжело дышала. Снова. Открывать дверь для чужих людей в свой внутренний мир совсем непросто. Научусь ли я когда-нибудь делать это без усилий? Оторвав взгляд от собственных подрагивающих пальцев, запрокинула голову, чтобы посмотреть на белый и спокойный потолок, но споткнулась на блеске серых глаз, смотрящих прямо на меня. Даррак Кейн стоял совсем рядом с роялем и напряженно всматривался в мои глаза. Когда он успел подойти? Неужели я настолько увлеклась, что не уловила даже малейшего движения?
Его глаза цвета закаленной стали не отпускали, проникая все глубже, как будто что-то искали в моем сознании. Голубоватые отблики то появлялись, то исчезали, завораживая своим танцем. Я с трудом отвела взгляд и поспешила опустить голову. Теперь перед моими глазами были только черно-белые, успокаивающие своим постоянством клавиши терпеливо ожидающего моих действий и немного ехидного рояля.
- По-моему лорд Двейн преувеличивает, - раздался насыщенно-синий голос цвета морской стихии.У тебя очень неплохо получается открываться. Эмоции бъют в блок с таким напором, что поневоле прислушиваешься.
Я резко вскинула голову. Это правда? У меня получилось? Серые глаза не врали и не лукавили, в них твердо читался ответ. Да, получилось.
- У меня только одна к тебе просьба, если позволишь, - продолжил оллам, все так же неотрывно глядя мне в глаза.
- Какая?смогла я произнести, снова обретя голос.
- Не могла бы ты в следующий раз выбрать другое свое произведение?в груди оборвалась тонкая серебряная нить.
Не понравилась сама мелодия? Или осуждает мои чувства? Кожу как будто начала покрывать грубая скорлупа с темными прожилками, когда Даррак добавил.
- Мне непривычно слушать не свою игру о своих чувствах.
Что? Значит Значит, я оказалась права? Каменеющая скорлупа рассеялась, будто ее и не было, снова подарив возможность дышать полной грудью.
Улыбнувшись, произнесла:
- Конечно.
Оллам-выпускник сдержанно кивнул в знак признательности и вернулся на свой стул.
Вот почему я не играла раньше свою музыку кому бы то ни было. Даже родным не играла. В эти моменты, как будто обнажаешь душу, показываешь, какая есть на самом деле, робко надеясь, что тебя примут такой, без осуждения и брезгливости. Слишком большой риск, ведь в случае отказа, хочется спрятаться в каменный кокон, такой безопасный, предохраняющий от боли, изъедающего внутренности стыда и вдохновения. Не дающая творить уродливая преграда отсекает нить общения с музыкой, делает мир серым, непривлекательным и бессмысленным. И чтобы разбить ее нужно время. Очень долгое, тянущееся липкой патокой, неимоверно безнадежное время.
- А - порыв задать вопрос исчез, едва появившись.
- Что?не дал уйти на попятную мой сегодняшний слушатель.
- Я просто хотела узнать, как быть сейчас? Обычно я играю метру Двейну только одну мелодию, - все же спросила я.
Послышался легкий вздох, больше похожий на смешок, но повернуться, чтобы проверить, не позволило смущение.
- Что ж делать Играй так, как удобно тебе, - ответил он, после чего ультрамариновый ветер едва слышно прошелестел. - Иногда полезно услышать себя со стороны.
На моих губах, как будто без моего участия, промелькнула легкая улыбка, вырвавшаяся из глубин и робко спрятавшаяся, показавшись лишь на миг. Второй раз играть было уже не так страшно. Теперь я знала, что бледно-голубые капли падают на благодатную почву слуха человека, понявшего мои чувства, возможно, даже ощущающего их так же, как и я сама.
Как ни странно, но совершенно чужому человеку, лишь пару раз виденному мной, мне удалось открыться гораздо легче, чем собственному преподавателю, терпеливо обучавшему и направлявшему меня в течение месяца. Раз за разом проигрывая эту пропитанную внутренними переживаниями мелодию, перевитую стыдом за собственные чувства, я как будто отпускала собственную нервозность и недоверие. Да, я действительно время от времени давала себе слабину, разрешала пробиться на поверхность жалости к себе, но ведь это только мой груз. Не затронувший ни родных, ни друзей, сокрытый глубоко в сердце и лишь изредка пробивающийся на свободу. Чтобы через малое время и немного слез снова быть заточенному и похороненному, чтобы уступить место благодарности за то, что имею, любви к родным и светлой тоске где-то далеко-далеко за периферией сознания.
Урок закончился неожиданно быстро. Я в удивлении посмотрела в светящиеся еле уловимой доброй насмешкой серые глаза после слов «на сегодня достаточно», раздавшихся в короткое мгновение тишины, перемежавшее звучание мелодии, которую я сегодня не боялась играть.
Даррак поднялся со стула и произнес:
- До следующего занятия.
Я растерянно моргнула, а он кивнул в знак прощания и покинул музыкальный кабинет, оставив дверь приоткрытой.
Я же, осознав, что смотрю на щель, между дверью и косяком, встряхнулась и, благодарно проведя пальцами по клавишам рояля, опустила крышку. Странное мироощущение замкнутости и отрешенности пространства комнаты от окружающего мира исчезло, как только ее покинул оллам. Я тоже задерживаться не стала. На сегодняшнем занятии по основам олламии метр Муррей обещал рассказать и продемонстрировать, как ставить самый простой блок от влияния музыки души.
Метр оказался человеком слова и ему даже не пришлось прибегать к особому воздействия своего голоса: студенты и так ловили каждое его слово. На данный момент мы, первокурсники, были самыми уязвимыми олламами в консерватории. И если раскрывать свою музыку в той или иной степени умел каждый из нас, то насчет блоков все пребывали в одинаковом неведении. Собственно, правило всегда закрывать дверь музыкального класса, если собираешься играть во всю мощь, пошло именно из-за нас, неумеющих, и отстающих.
Со слов преподавателя выходило, что все достаточно просто. Музыка души из этой самой души исходит и в нее же проникает. Все, что нужно, для того, чтобы оградить себя от нежелательного влияния, это закрыть эту самую душу.
- Оллам должен превосходно уметь и открываться нараспашку и закрываться наглухо, не оставляя ни малейшей щелочки, - вещал метр своим сочным голосом, переливающимся в четком балансе всеми цветами радуги.Но, уважаемые олламы и не менее уважаемые оллемы, всегда учитывайте факт превосходства: в вопросе влияния всегда превалирует сила воли. Вне зависимости от уровня дара, оллам с сильной волей всегда сможет закрыться от влияния такого же оллама, а иногда даже и дуэта или ансамбля до четырех человек. Но никогда, никакая сила воли не сможет превозмочь направленное влияние группы олламов, например оркестра или хора. Первое, кстати, вы уже испытали на себе.
Раздумывая над словами преподавателя, решилась задать вопрос, появившийся в ходе лекции. Уверенно подняла рукуТиган Муррей всегда спокойно и даже с поощрением относился к вопросам студентовдождалась адресованного мне кивка и спросила:
- Метр Муррей, значит ли это, что любой человек с сильной волей сможет успешно противостоять влиянию музыки души?
- Это хороший вопрос, юная оллема, - отметил мужчина и ответил.Безусловно, это было бы в силах самого обыкновенного человека с крепкой силой воли, если бы он знал о существовании и свойствах музыки души и подозревал о воздействии. Но, как все вы знаете, информация об этом строго секретна, поэтому такой сценарий развития событий кране маловероятен. Но! Существуют люди, сопротивляющиеся влиянию музыки души на интуитивном уровне. Да, таковые действительно есть. Однако их сопротивление можно обойти, если действовать с умом. Этому вас тоже научат в нашем славном учебном заведении. Еще вопросы?
На этот раз руку поднял Байл:
- Метр Муррей, а можно ли каким-то образом снять влияние, наложенное олламом?
- Первый курс, вы меня сегодня определенно радуете работой мысли, - с улыбкой отметил преподаватель, после чего приступил к ответу на заинтересовавший всех вопрос.Можно, оллам. Но не каждым. То есть для того, чтобы снять воздействие музыки души одного оллама, снимающий должен быть как минимум одного уровня силы с ним. Тот же принцип действует и с дуэтами, и с ансамблями. Каждое воздействие обратимо, если говорить о теории. На практике же снять влияние, которое было наложено на каждого оллама и оллему на посвящении невозможно в силу того, что собрать такой же оркестр с тем же уровнем силы - а это не менее сорока олламов - не получится. По крайней мере, для этой конкретной цели.
Убедившись, что больше ни у кого из студентов вопросов нет, Тиган Муррей приступил к самому интересному: описанию схемы действий при построении блока. Со слов метра все было кристально ясно: при подозрении на нежелательное влияние следовало закрыться, а для этого у каждого из нас должен быть набор звуков, какая-нибудь примитивная мелодия, запоминающаяся, даже навязчивая, несущая в себе чувства скованности, недоверия, настороженности, всего, чего угодно, что помогло бы каждому из нас закрыться.
Преподаватель дал нам минуту на размышление и придумывание этой мелодии, которая, как он сказала, должна быть спонтанной. По прошествии выделенного времени метр стал говорить. Не так, как он обычно говорил при начитке лекции. Его мелодичный голос наполнял пространство, обволакивал, манил, призывал приблизиться, от ровного баланса цвета он перешел к апельсиновому оттенку, у меня даже рот слюной наполнился, так он был похож на сладкий цитрус. Через несколько мгновений после того, как метр начал говорить, я почувствовала непреодолимое желание подойти к доске. Необоснованное, но навязчивое и требовательное. Не понимая, что происходит я медленно поднялась и стала замечать, что другие студенты с теми же растерянными лицами отрываются от стульев и один за другим начинают двигаться по проходу к доске мимо метра с глазами, блестящими лукавством. Я в растерянности оборачивалась, но ничего не могла с собой поделать: ноги сами вели меня к заветной цели. Внезапно мой взгляд наткнулся на Байла. Лицо парня не было озадаченным или удивленным: оно было полно напряжения и внутренней борьбы. В отличие от всех остальных он не двигался, а просто стоял рядом со своим местом.
Прервав свою плавную речь, преподаватель ухмыльнулся и произнес:
- Оллам Байл, весьма и весьма похвально. Остальных прошу занять свои места, - это предложение метр сопроводил приглашающим жестом в сторону парт.Сейчас вы ощутили на себе воздействие музыки души. Да, как вы уже поняли, музыка души воздействует не только через игру или пение, но и через обыкновенную повседневную речь, ибо это тоже звуки и ими просто нужно уметь правильно пользоваться.
Подобное заявление не стало для меня открытием, что-то подобное я подозревала и ранее. Не зря ведь на лекциях Тигана Муррея студенты сидят так тихо и переполнены энтузиазмом.
- Итак, что вы сделали неправильно. Ваша ошибка была в бездействии дорогие мои олламы и оллемы. Я рассказал вам, принцип защиты и дал время, чтобы подготовиться, но подготовился, как я вижу лишь один из вас. Объясню подробней: когда вы чувствуете нежелательное воздействие, вам следует воспроизводить в мозгу, перед внутренним слухом ту самую мелодию, которая поможет вам закрыть душу. Степень закрытия можно и нужно учиться регулировать. Надеюсь, в этот раз все всё поняли, - преподаватель окинул аудиторию испытывающим взглядом и произнес ожидаемое:
- Попробуем еще раз.
После этих слов он снова начал мелодично зачитывать какое-то стихотворение, а меня снова стало тянуть подойти к доске. Но в этот раз, я уже понимала, что происходит и сосредоточилась на придуманной ранее простой мелодии, состоящей всего из трех нот, поступенно нисходящих. По мере проигрывания их в своей голове я представляла, как покрываюсь скорлупой, но не той, каменной, а более тонкой, сродни яичной.
Пока эта тонкая, но все-таки преграда покрывала меня, желание подняться и приблизиться к доске становилось все менее навязчивым и явственным, пока совсем не исчезло, не оставив и отголоска.