Мытвои студенты, мытвой класс, сообщал он ей. Ты будешь читать нам лекции. Расскажешь нам всем о мужчинах и женщинах, о социальных артефактах, об их значении, и прочих фактах, о том, насколько все условно, политизировано и непостоянно, о том, что у человеческой разновидности, единственной среди всех прочих, нет никакой связи с природой, о том, что генетика бессмысленна, биология ложна, а эндокринология неважна, и так далее, и тому подобное. Не забудь поведать про то, что что-либо может быть чем-то, всёничем, а ничтовсем, и про то, что истинноеложно, а ложноеистинно. Подними наше сознание, познакомь нас, переделай нас.
Женщина затихла, от испуга забыв даже дышать. Конечно, он говорил с ней, используя английский.
Эти предметы одежды, указал товарищ, одетый в синее с жёлтым, фактически не скрывают её фигуру. Конечно, её очарование видимо под ними невооружённым взглядом.
Уверен, что она знала об этом, кивнул молодой человек.
Вещицы на её ногах смотрятся привлекательно, отметил другой.
Как она может удерживать волосы в такой причёске? полюбопытствовал третий.
А личико у неё ничего, смазливое, похвалил четвёртый.
Да и фигура что надо, миниатюрная, аккуратная и соблазнительная, признал пятый.
Молодой человек поднял руку, призывая всех к тишине. Разумеется, все эти короткие реплики были сделаны по-гореански. Они говорили небрежно, совершенно не принимая во внимание тот факт, что она могла понять их. Однако к настоящему времени её гореанский уже был достаточен, чтобы до неё доходил смысл их фраз. Женщина слушала их со смешанными чувствами и предчувствиями. Странное это дело, слышать о себе такие замечания, такие объективные и небрежные. Они что, не знали о том, что она была человеком? Они что, решили, что онапредмет, выставленное напоказ животное?
Начинай, небрежно бросил молодой человек.
Нерешительно, дрожащим от испуга голосом, она начала.
Как я тебе сказал, сразу прервал её молодой человек, перейдя на английский.
У женщины вырвался горестный стон. Для неё стало предельно ясно, что в намерения мужчины входило заставить её честно и открыто дать всем присутствовавшим в комнате ясное понимание того, что она преподавала в течение многих лет. Того, что её коллеги по движению ожидали от неё. Того, что ей было рекомендовано представлять. Того, на чём зиждились её положение, репутация и престиж. Того, на чём были основаны постулаты, которые она в изобилии издавала в журналах, издаваемых определенно для того, чтобы приспособить и подогнать такие представления под идеологию, которой она, фактически, отдала свою жизнь.
Иногда он помогал ей подобрать подходящее гореанское слово, иногда подталкивал её в нужном направлении, напоминая о том или ином моменте, когда ему хотелось, чтобы она яснее выразила свои положения, чтобы предмет её лекции высветился наиболее понятно и правдоподобно.
Затем он приказал ей двигаться по комнате, не переставая говорить. Женщина сделала это, внезапно остро ощутив свою фигуру, скрытую под одеждой. На Земле ей никогда не приходилось ощущать движений её тела, того как предметы её одежды опирались на изгибы её форм, цеплялись за кожу. Но здесь женщина очень хорошо ощутила всё это. Как пугающе, как уязвимо мягко и красиво это происходило! И она чувствовала это каждой клеточкой своего тела. Пару раз он попросил её повторить тот жест, при котором раздавался тот негромкий звук двух браслетов, как будто случайно соударяющихся друг о дружку. Этот звук казался ей очень значимым, особенно при данных обстоятельствах, и у неё не было никаких сомнений в том, что для мужчины это было не менее значимо.
Спасибо за лекцию, рабская девка, сказал молодой человек, когда она замолкла. А теперь сними с себя одежду.
Сначала женщина сняла пиджак и положила его на пол у своих ног. Затем последовали туфельки, вставшие рядом с пиджаком.
На мгновение замявшись, она бросила взгляд на мужчину, но получив его нетерпеливый жест, продолжила. Женщина одну за другой, начиная с высокого ворота, расстегнула пуговицы и сбросила с плеч блузку. В этот момент некоторые из присутствовавших мужчин ударил ладонями правых рук по своим левым плечам.
Женщина удивлённо посмотрела на молодого человека.
Они выражают свой одобрение, пояснил он, снова перейдя на английский.
Под блузкой был белый бюстгальтер, узкие лямки которого были застёгнуты на спине. Когда она расстегнула молнию сбоку на чёрной юбке, та легко соскользнула вниз и легла на полу вокруг её лодыжек, женщине осталось только переступить через неё и сдвинуть в сторону.
Мужчины проявили явный интерес к поясу с подвязками. Освободив чулки от зажимов, она расстегнула пояс и бросила его на кучку уже снятой одежды, а затем, сев на пол, скатала чулки вниз по ногам и сняла и их.
По мере того как её ноги появлялись из-под чёрной ткани чулок, окончательно проявлялось очарование её бёдер, соблазнительные изгибы её ног, коленей, икр и щиколоток. Очарование каждой детали, одной за другой, было медленно обнажено.
Закончив с чулками, она поднялась на ноги, замерев перед зрителями. Теперь на ней остались только бюстгальтер и трусики, ну и два браслета на запястье и запертое кольцо на левой лодыжке.
Распусти причёску, приказал ей хозяин, и женщина расслабила узел и тряхнула головой.
Освобождённые волосы, предмет её тайной гордости, тёмно-коричневым, блестящим водопадом обрушились вниз. Подняв обе руки, отработанным жестом, она отбросила их назад.
У многих из присутствовавших в комнате на лицах появилось выражение удовольствия и восхищения. Было совершенно ясно, в их глазах она была прекрасной рабыней.
Женщина потянулась, чтобы стянуть со своего левого запястья два золотых кольца, но молодой человек чуть заметно, отрицательно покачав головой, остановил её порыв. Она напряглась, но подчинилась. Похоже, этим предметам предстояло оставаться на ней ещё, по крайней мере, в течение какого-то времени.
Потом она стянула лямками бюстгальтера с плеч, на мгновение замерла, а затем опустила вниз его чашки.
Превосходно, прокомментировал мужчина в сине-жёлтых одеждах, заставив её густо покраснеть.
Даже если бы он использовал неизвестное ей слово, она всё равно отлично поняла бы его, настолько недвусмысленны были его тон и выражение лица.
Кое-кто из мужчин снова хлопнули себя по левым плечам, а часть из присутствовавших женщин издали негромкие возгласы восхищения.
Внезапно женщина осознала, что то, что они одобрили, её тело, на самом деле вовсе не было её, что в действительности, её тело, как и она сама, было чьей-то собственностью.
Она повернула бюстгальтер так, чтобы крючки оказались спереди и, отстегнув их, бросила предмет нижнего белья поверх остальной своей одежды.
Вдруг глаза женщины наполнились слезами, и она бросила жалобный взгляд на молодого человека, сидевшего в курульном кресле, в надежде, что он оставит ей небольшой кусочек её скромности, что он не будет столь беспощаден к ней, по крайней мере, не публично, не перед этой толпой. Но в глазах его она не рассмотрела ничего кроме строгости.
И вот она замерла перед ним обнаженной, нагой рабыней. Единственное, что осталось на ней это, две узких петельки золота на левом запястье и стальной анклет.
А теперь, сказал он ей, моя прекрасная помолодевшая нагая преподавательница со степенью доктора философии в гендерных исследованиях, Ты можешь лечь на пол и ползти ко мне на животе.
И женщина, опустившись сначала на четвереньки, а затем и на живот, медленно, дюйм за дюймом, приблизилась к постаменту, поднялась по ступеням и замерла перед ним.
Ближе, подозвал мужчина. Теперь раскидай свои волосы вокруг моих но.
Она, почти прижавшись головой к его сандалии, перебросила волосы вперёд, укрыв ими его ноги.
Вот теперь, усмехнулся он, это, действительно, Ты. И именно такой я хотел тебя, и именно такой Ты сама хотела быть, рабыней у моих ног, и даже тогда, давно.
Женщина подняла голову и посмотрела на него сквозь слезы, застилавшие её глаза. Её бывший ученик наклонился, взял её левую руку и стянул с неё оба золотых кольца. Теперь на ней остался только стальной ножной браслет.
Лижи и целуй мои ноги, рабыня, приказал он.
Да, Господин, всхлипнула она.
Итак, сказал мужчина, теперь Ты стала живым опровержением своей собственной идеологии.
Да, шёпотом признала она и добавила:Господин.
Спустя некоторое время он, к её испугу, отдёрнул ноги от её мягкого языка и тёплых губ, от её слез и волос.
Охранник, окликнул он, уведи эту рабыню и проследи за тем, чтобы последняя фаза её лечения началась как можно скорее.
Но я была уверена, что на этом всё закончится, Господин! в недоумении воскликнула она.
О да-а, протянул мужчина, и в его голосе послышались угрожающие нотки, я запланировал для тебя, рабская девка, кое-что совершенно особенное.
Сильные мужские руки вздёрнули её на ноги и потащили, как она была голой, прочь из комнаты. Оказавшись за дверями, охранник задержался на мгновение, и, не выпуская её завёрнутой за спину руки, приказал подобрать с пола тунику. Крошечное платьице так и оставалось лежать на том же месте, где она его положила, когда она переоделась в другие предметы одежды. Бумажные пакеты, упаковка, ленты и картонные коробки, тоже всё ещё лежали там же, где она их оставила.
Затем мужчина, так и не позволив ей накинуть на себя одежду, быстро и грубо потащил вдоль по коридорам. Её левая рука, завёрнутая за спину и сжатая в грубом мужском кулаке, жутко болела. В правой руке она сжимала свою тунику, но у неё не было ни малейшего шанса надеть её на себя. Женщину провели по коридорам почти так же, как водили других голых красоток, которых она не раз видела, за исключением разве что того, что она не была связана или закована в цепи.
За решётками то и дело мелькали испуганные лица молодых женщин, рассматривавших её сквозь прутья.
Дорога не заняла много времени, и вскоре они достигли большого помещения, в котором находилась её конура. Мужчина протащил её по стальным лестницам, пока они не сказались на нужном ярусе, где он просто толкнул её вниз и вперёд, приказав дальше ползти на четвереньках. Передвигаться по стальному решетчатому настилу на руках и коленях было мучительно больно. Хорошо ещё, что до конуры было не так далеко. Через мгновение после того, как она вползла внутрь, решётка за её спиной была захлопнута и заперта.
Во внезапно охватившей её истерике женщина попыталась стянуть со своей ноги браслет, но, конечно, не смогла сделать этого. Её начали трясти рыдания. Она обернулась и, стоя на коленях, вцепилась в стальные прутья и, не отдавая себе отчёта, закричала.
Спустя некоторое время, немного успокоившись, она натянула на себя свою короткую тунику и перебралась на охапку соломы, лежавшую в углу конуры. Там она легла и, как смогла, завернулась в короткое тонкое одеяло.
Женщину душили рыданья. Слёзы продолжали катиться по её щекам.
Конечно, её бывший ученик воспользовался моментом на славу, его месть ей была богатой, жестокой и полной. Ей казалось, что она не могла быть более полно унижена и оскорблена.
И всё же, она не могла отрицать и того, что была дико возбуждена в тот момент, когда лежала у его ног, беспомощная, подавленная, покорная рабыня, под властью мужчины.
В тот момент она вдруг со всей ясностью поняла, что это было именно то, чем она была, и то, чем она больше всего хотела быть в глубине своего сердца. То, что она всегда хотела быть рабыней.
Но что он запланировал для неё? Этот вопрос мучил её, но ответа на него она не знала. Единственное, что она знала наверняка, это то, что она была его рабыней, а следовательно, он может делать с ней всё, что захочет.
Глава 10Перед Господином после заключительной фазы преобразования
Она плакала, цепляясь за запястье охранника, безжалостно удерживавшего её за волосы. При этом женщина, голова которой была склонена к его бедру, торопливо переставляла ноги. Мужчина тащил свою подопечную по коридору к комнате, согнув в обычном гореанском ведомом положении.
На этот раз её просто подтащили к желтому кругу, начерченному перед курульным креслом, и швырнули на живот в его центр. Поспешно, дрожа от страха, она вскарабкалась на колени и, подняв руки, зачесала волосы назад, перекинув за плечи, попытавшись поправить и пригладить их. Она снова стояла на коленях перед своим господином.
И хотя мужчина, в отличие от неё, остался таким же, каким и был, но для неё теперь, он казался значительно старше её, более зрелым и более пугающим.
Ты уверена, что стоишь в позиции подходящей для той, кем Ты, как тебе уже объяснили, являешься? поинтересовался он.
Поза в которой женщина стояла на колени, следует признать, была очень красивой. Она сидела ягодицами на своих пятках, выпрямив спину, подняв голову и прижав ладони к бёдрам, в точности как её научили.
Но мужчина продолжал пристально рассматривать её. На глаза его бывшей преподавательницы навернулись слёзы, и она развела колени. Это было последнее, маленькое уточнение, которое преподали ей, перед тем как повести сюда. Это была поза, подходящая для рабыни её видагореанской рабыни для удовольствий.
Однако он не сводил с неё своего строгого взгляда.
Всхлипнув, она расставила колени ещё шире. В этот раз на ней была та же самая короткая туника, что выдали ей прежде, с одним маленьким изменением, теперь она была разрезана по бокам, от кромки подола почти до самой талии. Так что теперь, когда она двигалась, её бёдра всё время мелькали в этих разрезах, а когда вставала на колени так, как она это сделала сейчас, то подол туники спереди опускался между ног. Таким образом, становясь на колени перед своим хозяином, в самой обычной позе гореанской рабыни для удовольствий, разводя ноги широко в стороны, она как бы уязвимо открывалась перед ним, за исключением крошечной вуали падавшей перед ней. Причём, когда невольница обнажена, обычно используется та же самая позиция.
Она посмотрела на своего бывшего ученика, но его фигура расплывалась, из-за слёз, застилавших её глаза.
Хорошо ли Тутина относилась к тебе? осведомился он.
Женщина задрожала от одного воспоминания о блондинке. Но она понимала, что это была своего рода проверка.
Она обращалась со мной в точности, как я заслужила, Господин, ответила она.
Лицо мужчины растянулось в понимающей улыбке. И эта улыбка показала ей, насколько точно он понял её, и то чем она была. Неужели она ничего не могла скрыть от этого человека?
Никаких тёплых отношений не могло быть между ней и Тутиной. Она возненавидела блондинку с того самого момента, когда впервые увидела её в опере. Как, кажется, давно это было! Возможно, виной тому было то, что девица показалась ей вульгарной и глупой, но такой красивой. Однако дело скорее было не в том, что она была проста и глупа, а именно в том, что она была красива и стояла рядом с молодым человеком. А теперь в руках Тутины оказалась ещё и власть над ней. Лоб блондинки пересекал талмит, указывавший на то, что для неё и ещё для нескольких других, Тутина являлась «первой девкой». И свою власть над своими подопечными, и в особенности над бывшим доктором философии, эта мегера реализовывала с каким-то злобным удовольствием. Блондинка быстро приучила помолодевшую женщину и всех остальных её товарок бояться её стрекала до слабости в коленях.
Для Тутины, доставленной с Земли, и в действительности, когда-то бывшей соотечественницей женщины, и даже уроженкой одного с ней города, английский язык был родным, так что говорила на нём она бегло. Однако первая девка говорила со своей подчинённой только по-гореански. Так что Тутина, хорошо говорившая на этом языке, в то время, то и дело ставила её очень неудобное положение. Её помолодевшей подопечной постоянно приходилось быть в напряжении, отчаянно вслушиваясь и изо всех сил пытаясь понять, почувствовать тонкость плохо знакомого языка, стараясь не пропустить ни одного слова. Как терялась, сомневалась, пугалась в эти мгновения несведущая молодая подопечная Тутины, какой невежественной она себя чувствовала. И как ловко и умело пользовалась блондинка доставшейся ей властью. Правда, стоит отметить, что тем самым, возможно, сама того не понимая, Тутина только ускоряла прогресс освоения её подопечной гореанского языка.
А сама помолодевшая подопечная отчаянно ревновала к Тутине, к её власти, к её красоте и к её приближенному положению к господину. Женщина предпочла бы быть единственной рабыней её владельца, чтобы она одна могла бы лежать перед ним, укрывая волосами и целуя его ноги. Однако вышло так, что у него было, по крайней мере, две рабыни, а возможно и больше. Этого она не знала. Зато знала, почему она боялась, негодовала и ненавидела Тутину. Но она не могла взять в толк, почему блондинка так ненавидит её саму. В конце концов, разве она хоть чем-то могла угрожать прекрасной Тутине? Неужели в ней было что-то, что заставляло первую девка опасаться такой как она, низкой рабыни?