Ты принадлежишь мне вся целиком, проворчал он.
Да, Господин, выдохнула Эллен, задрожав.
Наконец, мужчина отпустил её волосы, и она отстранилась, замерев перед ним на коленях. Она чувствовала, что её волосы были взлахмочены и перепутаны, но не имела никакой возможности поправить их. Подняв глаза, Эллен заметила, как его глаза бродят по её телу, то разглядывая её волосы, то задерживаясь на её лице, исследуя её горло и плечи, оценивая грудь и талию, присматриваясь к её бёдрам.
Она встала ещё прямее, отвела плечи немного назад, стремясь тем самым подчеркнуть линии своей фигуры.
Она даже немного повернулась вполоборота к нему и приподняла голову.
Дерзкая рабыня, прокомментировал Мир её действия.
Эллен стояла на коленях, выпрямив насколько можно спину. Как остро она ощущала в этот момент стальное кольцо, сжимающее её горло.
Конечно, мои формы небезынтересны, Господин, робко заявила женщина, немного поерзав своими руками в путах, что, конечно, было бесполезно.
Это верно, рабская девка, твои формы представляют определённый интерес, признал он.
Спасибо, Господин, не забыла поблагодарить Эллен.
Тыпривлекательная рабыня, добавил Мир.
Спасибо, Господин!
Но на рынках найдутся тысячи таких же привлекательных, или даже более красивых, чем Ты, пожал он плечами.
Да, Господин, согласилась рабыня, нисколько не сомневаясь, что сказанное им было верно.
В действительности, она видела множество женщин, причем, даже не выходя из этого самого дома, красоту которых она не посмела бы даже начинать сравнивать со своей. Эллен почувствовала, как слезы снова заполняют её глаза.
Мир протянул к ней руку и опять сгрёб в кулак её волосы.
Пожалуйста, не причиняйте мне боль, простонала она. Я всего лишь связанная рабыня. На моей шее ваш ошейник. Пожалуйста, не надо снова причиняй мне боль!
Но он, не обращая внимания на её мольбы, подтянул её поближе к себе, пусть не безжалостно, но твердо. Затем, не отпуская её волос из руки, мужчина поднял маленький стаканчик с ка-ла-на, и немного встряхнув его, поднёс к своему носу, словно оценивая букет. Однако вместо того, чтобы выпить он сунул вино под нос Эллен.
Оно прекрасно, Господин, признала она, вдохнув аромат.
Этохороший ка-ла-на, кивнул Мир, после чего, поднёс края стакана к её губам, и чуть наклонил, давая ей немного пригубить.
Оно замечательно, Господин, вздохнула женщина. Вкус, аромат, букет, крепость.
Я так и подумал, что тебе понравится, сказал он.
Спасибо, Господин, поблагодарила его Эллен.
«Он добр ко мне, подумала она. Он даёт мне вино. Он нежен. Он благороден. Он любит меня! Мой Господин любит меня! Я хочу быть для него превосходной рабыней! Я хочу быть самой замечательной и любящей рабыней на всём Горе! Пусть он делает со мной всё, что ему нравится. Пусть он пинает и бьёт меня. Я буду рада! Я буду умолять позволить мне поцеловать ботинок, который пинает меня, я буду просить целовать руку, которая бьёт меня! О, доминируйте надо мной, и владейте мной, мой Господин! Я ваша, мой Господин!»
Но внезапно она встретилась с ним глазами, и ей показалось, что кровь застыла в её жилах.
Господин? растерянно пробормотала Эллен.
Теперь Ты допьёшь свою порцию ка-ла-на, сообщил ей хозяин, и она почувствовала, что его рука напряглась в её волосах, потянула их вниз и назад, запрокидывая ей голову.
Женщина увидела крошечный стакан прямо перед собой. В глазах мужчины она не заметила ни искры тепла, ни капли мягкости. В них больше не было даже намёка на доброту и нежность. В них осталась только серьезность и гнев, или скорее даже ярость.
Господин? испуганно прошептала она.
Открой рот, потребовал Мир. Шире. Только попробуй пролить содержимое.
И он медленно вылил остаток ка-ла-на в её покорно поднятый и открытый рот.
Глотай, приказал он. Глотай всё. Глотай.
Наконец, хозяин выпустил её волосы и поставил стаканчик на стол. Эллен, удивлённо глядя на него, провел языком по губам. Во рту всё ещё стоял вкус ка-ла-на. Ей даже показалось, что она начала чувствовать лёгкое опьянение от него.
Мир сидел в курульном кресле, не сводя с неё своих задумчивых глаз.
Господин? позвала его она.
Признаться, я думал, сказал он, с нотками обиды в голосе, что тебе могут потребоваться годы и сотни рабовладельцев, чтобы изучить своё рабство, моя маленькая идеолог феминизма. Я думал, что Ты, в течение многих лет в своих цепях и ошейниках, будешь кричать и беситься, вспоминая обо мне, о том, что я с тобой сделал. Какое удовольствие доставили бы мне твои гнев и ненависть, твои страдания и унижение. Разумеется, в конечном итоге, возможно спустя годы, в руках некого господина, кожевника, крестьянина или заводчика слинов, последняя твоя психологическая преграда должна была рухнуть, освободив твою женственность, кричащую, утверждающую и унижающую тебя до долгожданного, покорного, презренного и правильного для тебя упивания своим полом. Однако вместо этого, спустя какой-то момент, я вижу перед собой изысканный кусок рабского мяса в ошейнике, согласный на всё, довольный жизнью, послушный маленький кусочек дрянной плоти, ничем не отличающийся от тысяч других бессмысленных, мягких самок урта. Ты уже готова пресмыкаться по щелчку пальцев. Ты уже облизываешь и целуешь плеть не только с умением, но с рвением. Ты почти немедленно начала двигаться как настоящая рабская девка. Уже сейчас от одного твоего вида охранники кричат от раздражения и потребностей. Ты уже стоишь на колени с совершенством и стала мучительно, чрезмерно, невыносимо, поразительно женственной.
Но я и есть рабыня, Господин, прошептала Эллен.
Она вдруг почувствовала, что стоит на коленях как-то немного неустойчиво и даже помотала головой, пытаясь отогнать наваждение. Ей показалось, что вокруг ламп появились мерцающие, дымчатые ореолы.
Возможно, Ты потому и обратилась к своей идеологии, что хотела скрыть от самой себя свои самые глубокие чувства и потребности. В конце концов, эта идеология представляет собой своеобразный защитный механизм, некое выражение истеричного опровержения подсознательно ощущаемых биоистин.
Я не знаю, Господин, смущённо сказала она. Я чувствую слабость, Господин.
Ты можешь сменить позу, разрешил ей Мир, а когда женщина опустилась на бок перед курульным креслом, объяснил:Дело в том, что то, что Ты выпила, не было простым ка-ла-на. В него был подмешан порошок тасса. Ты уже имела возможность познакомиться с его действием на Земле несколько недель назад.
Эллен потрясла головой, отчаянно пытаясь удержаться в сознании, и сквозь слезы, опять заполнившие её глаза, посмотрела на него.
Ты часто задавалась вопросом, зачем я перенёс тебя на Гор, продолжил он. Так я скажу тебе. Я доставил тебя сюда, потому что презираю, потому что мне показалось забавным привезти тебя сюда и сделать никчёмной юной рабыней. Уверен, что Ты в кандалах и цепях сможешь оценить, насколько забавным кажется это мне, особенно учитывая твой предмет, твоё образование, публикации и идеологию. Здесь, в ошейнике, Ты наконец-то сможешь по-настоящему узнать кое-что о мужчинах и женщинах. Ты сможешь узнать своё надлежащее место в природе. Только изучать это тебе предстоит с клеймом на бедре и ошейником на горле, стоя на коленях перед рабовладельцами.
Неужели Вы совсем не любите меня, Господин? всхлипнула Эллен.
Нет, конечно, усмехнулся он.
Вы ненавидите меня? глотая слёзы, спросила она, заметив, что границы её поля зрения потемнели.
Нет, отмахнулся мужчина. Ты не стоишь того, чтобы тебя ненавидеть.
Я люблю Вас! заплакала рабыня.
Лживая шлюха! бросил Мир, перейдя на английский, и резко вскочив с кресла и, обутой в высокие сандалии, ногой столкнул женщину в возвышения.
Эллен, несколько раз перекувырнувшись с бока на бок, скатилась вниз по ступеням и замерла на ковре у подножия постамента.
Мир спустился следом за ней, и, казалось, уже готов был пнуть её снова.
Однако женщина перевернулась на бок и, как смогла, собрав все оставшиеся силы, извиваясь всем телом, подползла к его ногам, и прижалась губами к его сандалии, которая только что толкнула её.
Затем, подняв голову, она сквозь слезы посмотрела на него и заплетающимся языком спросила:
Что Вы собираетесь сделать со мной?
Что я собираюсь сделать с тобой, что? буркнул Мир.
Что Вы собираетесь сделать со мной, Господин? прошептала она.
То, что я запланировал сделать с тобой изначально, ответил мужчина.
Господин?
Завершить свою месть тебе.
Господин? простонала она.
Разве Ты ещё не догадалась? поинтересовался Мир.
Голова Эллен бессильно опустилась на ковёр. Она ещё смогла немного покрутить руками, сделав последнюю, слабую и бесполезную попытку выпутаться из верёвок, после чего потеряла сознание.
Глава 16Нагретая солнцем цементная полка
Какое-то время она ничего не могла разобрать в том шуме, что раздавался вокруг неё. Прорывавшиеся к её сознанию звуки в настоящий момент казались неразборчивым лепетом. Просто мозг человека находящегося на грани сознания, а именно в таком состоянии пребывала она, воспринимает доходящую до него информацию с определённой точки зрения, поэтому звуки, доходившие до него, казались неопределенными, неясными, смутными, отдалёнными. Она пыталась услышать их, если можно так выразиться, другим ухом. Можем предположить, что женщина пыталась, услышать их на английском языке, но говорили-то вокруг неё не по-английски. Это был совсем другой язык. Так что её замешательство, её смущение, неловкость и испуг в полубессознательном состоянии, на самом деле было нетрудно понять. Фактически, первое время Эллен вообще думала об этих звуках не как о речи, а лишь как о звуках издаваемых человеком, но затем, постепенно, до неё начало доходить, что они должны быть речью. Потоки звуков, струившиеся вокруг неё как вода, иногда раздражающие резкие, иногда успокаивающие плавные, иногда стремительные, должны были быть упорядоченными. Было в них что-то членораздельное или точное, в их ритмике, в их звучании. Они не были звуками издаваемыми животными, вроде рёва, рычания, блеяния, воя или шипения. Как не могли они быть звуками неживой природы, ничего похожего на шелест веток касающихся друг друга под напором ветра, или на постукивание капель дождя, грохот падающих камней, раскаты грома. Итак, почему она не могла понять их? Несомненно, она очень устала, и хотела спать. Почему они не могли вести себя потише, эти голоса вырвавшие её из её сна? Что за странный сон! Ей вдруг пришло в ее голову, что стоит пожаловаться менеджеру строительной компании возводившей этот дом. Но, каким энергичным и поразительным, непохожим на её родной и выразительным казался ей этот странный язык. Вот только что он был таким живым, ярким, быстрым и даже в чём-то деликатным, как вдруг взорвался грубыми, почти жестокими оттенками. Вот он громкий, а через мгновение уже мягкий. Быстрый и даже небрежный, неожиданно сменяется плавным и величественным, а мелодичный переходит в почти нечленораздельный, если не сказать звериный. Звуки то сливались в единый гул толпы, то дробились на десятки голосов, разговаривавших, выкрикивавших, зазывавших, шептавших, объявлявших, утверждавших, торговавшихся, сомневавшихся. Всё это коловращение звуков, быстрое, изобильное, то ускоряющееся, то замедляющееся, то громкое, то тихое, подобное течению ручья, стремительного в горах и плавного на равнине, протекло мимо неё. Однако этого не должно было быть около её квартиры.
Постепенно её начала охватывать тревога. Дело в том, что ей начало казаться, что, несмотря на то, что звучание слов и отличалось от привычного, в ней зародилась готовность, или точнее намёк на готовность, некое смещение внимания или понимания, самое минимальное принятие того, что необъяснимая какофония звуков вокруг неё могла внезапно стать понятной. Именно это подозрение, по причине, которой она сама ясно не понимала, пугало её.
По прежнему оставаясь в угнетённом состоянии, Эллен непреклонно продолжала слушать на английском языке, соответственно, к своему спокойствию, ничего не понимала, или, возможно лучше было бы сказать, ничего не допускала до своего понимания.
Женщина лежала на животе, несомненно, на своей кровати, в своей квартире. Правда, поверхность под ней казалась какой-то очень твёрдой, неприятно твёрдой, даже грубой. «Пожалуй, стоит озаботиться приобретением нового матраса», подумала она, потянувшись за своей подушкой, но так и не смогла ей найти. Вероятно, она свалилась на пол. Кровать была твёрдой. Слишком твёрдой! А ещё она казалось очень тёплой. Такое впечатление, что она лежит на горячей поверхности, под прямыми солнечными лучами, на самом солнцепёке посреди жаркого лета. Солнечный свет, должно быть, попадал через окно её спальни. Но его было слишком много. К тому же подали лучи не с той стороны и не под тем углом. «Как же горячо! Как ужасно неприятно», подумала Эллен. Лежать было некомфортно, неприятно, жарко, но ей так не хотелось просыпаться.
Эллен протянула руку к одеялу, чтобы сбросить его с себя, но так и не смогла его нащупать. Похоже, она уже от него избавилась.
Жар и свет прорывалось сквозь сомкнутые веки женщины тёплой краснотой. Свет почти обжигал. Судя по всему, это был яркий солнечный свет.
Ей кажется, или на её шее что-то было? А что это за негромкий звук, словно столкнулись два небольших металлических предмета? Или это был тихий лязг?
А ещё ей казалось, что с её телом что-то случилось, что-то в нём ощущалось неуловимо другим.
Она напряглась, пытаясь сообразить какой сегодня день недели, надеясь, что была суббота. По субботам ей не надо было спешить к студентам.
Она протянула руку вниз, собираясь одёрнуть свою длинную ночную рубашку. Она знала, что должна, учитывая её идеологическую приверженность, предпочитать мужеподобную ночную одежду, чтобы больше походить на мужчин, на врагов, но ей не хотелось так поступать, тем более, что никто из последователей её идеологи, её коллег и прочих, никогда не узнает, что отходя ко сну, она надевала платье, которое можно было стянуть одним движением, разоблачая её. Оно было хлопчатобумажным. Она не смела даже думать о том, чтобы купить, уже не говоря о том, чтобы носить, тонкое, шелестящее шёлковое бельё, или одно из тех коротких, откровенных платьев, вроде тех бесстыдных маленьких вещиц, от которых, по-видимому, шарахаются даже проститутки, по крайней мере, те из них, у кого могла бы сохраниться хоть капелька желания испытывать немного уважения от их клиентов. На её взгляд это были предметы одежды того вида, в который рабовладелец мог бы нарядить свою рабыню.
Старая полузабытая грёза снова начала выплывать из глубин её сознания. Нет, нет, пробормотала Эллен. Но он поднялся со своего места в аудитории, взял её в свои руки и, несмотря на ожидаемые от неё, слабые, жалобные, почти ритуальные протесты, спокойно, систематически, предмет за предметом, раздел её перед студентами, лишив всей одежды и даже обуви. А затем он поднял и уложил её на стол. Она извивалась под ним, слабо возражая, пытаясь отпихнуть его от себя, но потом начинала целовать его, обнимать, прижиматься всем телом, заливаясь слезами и отдаваясь полностью. А класс бурно приветствовал разворачивающееся перед ними действо.
«Нет, почти закричала она. О, да, да, да! Нет! Да! Да!»
Эллен дотронулась рукой до бедра, но вместо хлопчатобумажной ткани почувствовала свою голую кожу. Она испугалась, неужели в ярком напряжении её фантазии её ночная рубашка сбилась к талии или даже к груди.
Тогда она потянулась, чтобы стянуть рубашку вниз, но, сколько не водила рукой по телу, так и не смогла найти её. Но она никогда не спала нагая! Она никогда даже не думала делать это! Она была не такой женщиной! Она никогда не позволила бы себе быть настолько уязвимой!
В мозгу Эллен вдруг забрезжило понимание значения звуков раздававшихся вокруг неё и твёрдости поверхности, на которой она лежала. И это заставило её испугаться ещё больше. Она попыталась собрать воедино разбегающиеся мысли и прийти в сознание.
Эллен осторожно ощупала своё тело, и волна ужаса прокатилась от головы до кончиков пальцев ног. Её тело совсем не походило на её, или, точнее не походило на тело пожилой женщины. Она слегка коснулась груди. Каким соблазнительным и полным, восхитительным и упругим показалось ей то, что было под её рукой. Волна ужаса сменилась волной смущения. Эллен провела рукой вниз к талии, которая теперь ощущалась стройной, гибкой и прекрасно округлённой, можно даже сказать деликатной. Потом её рука скользнула по бёдрам и ощутила контрастирующее с узостью талии привлекательное расширение. К своему страданию и ужасу, женщина осознала, что то, что было под её рукой, не могло быть её фигурой. То, что она нащупала, совершенно отличалось от того, к чему она привыкла. Это была одна из тех фигур, которая притягивает к себе непристойные взгляды невоспитанных мужчин, провоцируя их на вульгарный свист.