Ноги не держали, и я чуть не повалился у брезентового полога. Но всё же взял себя в руки и заполз внутрь. Рухнул на спальный мешок и почти отключился, когда почувствовал, что рядом кто-то есть.
Ты спас меня, Саша! промурлыкал девичий голос.
Юля, я не мог поступить иначе, слова выдавливались с трудом, как паста из полуоткрытого тюбика.
У меня никогда не было молодого человека, а эти
Всё позади, Юля, всё позади, глаза слипались, в этот момент так хотелось, чтобы меня оставили в покое.
А у тебя У тебя когда-нибудь было?
Спрашивать такое у современного студента? В наш продвинуто-сексуальный век? От удивления у меня даже распахнулись глаза. Юля сняла ветровку, и отблески костра играли на её коже красными всполохами. Спать определённо расхотелось, невзирая на боль и жжение в суставах. Обнаженная грудь манила коричневато-розовым надвершием, с налившимся кровью соском, что походил на покрасневшую клюковку.
Я потянулся рукой, когда Юля мягко остановила:
Подожди, скажи, у тебя раньше это было?
Я вспомнил слова опытного общажного ловеласа о том, что с девушками никогда нельзя говорить о бывших. Не рассказывать же Юле о Людмиле, пришлось отрицательно помотать головой.
Нет, как-то не до этого было. Учёба и спорт занимали всё время.
Ты мне не врёшь? её глаза поблескивали в сумраке палатки.
Не вру, я постарался сделать голос как можно более убедительным и снова потянулся к ней.
Недалеко от убитых оборотней. И о чем я думал? Хотя понятно о чём, если даже боль перестал замечать.
Подожди, у тебя есть
Нет, я сразу мотнул головой.
Вот так вот рушатся мечты. И боль начала возвращаться.
Я сейчас. У Сергея спрошу, Юля накинула ветровку и выскользнула наружу.
Я остался ждать, дохнул на ладонь, принюхался, вроде ничего. Улыбнулся во все свои тридцать два зуба, когда снаружи раздался испуганный крик. Я дернулся вон, но не успел. Крыша палатки смялась внутрь, и в лицо мне ударил несущийся локомотив.
Мир вспыхнул ослепляющим светом боли, заполнив пространство головы.
Яркая вспышка канула в непроглядную тьму.
Глава 18
Ну, ты чово, Петруха? Степан вглядывается в мое дергающееся лицо, пока перевязывает рану. Сильно зацепило?
Перед глазами до сих пор зрелищезалетает круглая бомба и крутится на полу. Много таких снарядов прилетает со стороны германцев, но так близко падает в первый раз.
Она взорвалась, а я тогда успел ещё подумать, что всё, амба. Цепляет осколком, вроде царапина, но попадает по артерии, кровь так и брызжет струйкой. Хорошо ещё, что рядом Степан оказался. Помогает. Перевязывает.
Терпимо, и не такое заживало.
Подавать смогешь?
Смогу, пустяки.
Вот и хорошо, нам бы ещё немного продержаться, мы приникаем к раскаленному «Максиму».
Светлеет край неба, понемногу проступают очертания далеких окопов, мелькают оранжевыми точками костры кухонь, перемещаются искорки факелов. Крепость «Осовец» держится шестой месяц и не собирается сдаваться немцам. Толстые стены испещрены осколками, пол и перекрытия зияют огромными дырами от снарядов. Голодные, замерзшие, мы стоим из последних сил. Мырусские солдаты
Юля! Юля!! Юля!!! Я очухиваюсь от созерцания ада и вспоминаю, что только что было.
Старуха с косой постоянно вальсирует рядом. Я почти ни с кем не знаком, всех новобранцев почти всех забрала безносая
По сводкам разведчиков к нам стягивают семь тысяч бойцов и это против тысячи русских воинов, половина из которых необученные ополченцы
Страшно, до скулежа страшно, но мы держимся. Мы стоим насмерть, за свою Родину, за Россию. Мысли об отступлении посещают, но давлю их на корню. Я не могу предать остальных
Что же произошло? А? Я не хочу видеть сон, я хочу обратно!!! Я попытался удариться изнутри о того, чьими глазами смотрел, но мое бесплотное тело словно висело в невесомости, а тело бойца жило своей жизнью и подчинялось только хозяину.
Степан с самого начала обороны воюет, израненный телом, с издерганными нервами. Выходит из бруствера за секунду до взрыва, ускользает от пуль и осколков, что вонзаются в то место, где он только что стоял. Счастливчик, чего нельзя сказать о напарниках по расчету, пятерых забрала безносая. Степан-везунчик, но в то же время никто не хочет выходить с ним в пару. Мужчина словно перебрасывает свою долю на напарников.
У меня есть медальон заговоренный, вот он пули и отводит, смеётся на расспросы Степан.
Даже как-то показал медную бляшку, не больше алтына. На одной стороне искусно выбит арбалет, позади какие-то древние руны. Говорит, что от деда досталось и теперь охраняет пуще железобетонных стен. Говорит с улыбкой, а глаза смотрят испытующеверю ли?
Медальон! Он такой же как у менязначит это тоже охотник? Быстрее бы закончился сон, ведь там ЮляТам Юля!!!
Вот и меня цепляет, хотя вряд ли из-за везучести Степана. У нас почти все солдаты в той или иной степени ранены. Убитых не успеваем хоронить, огромные серые крысы шмыгают по трупам.
В наше окно уставился пустыми глазницами мой старый знакомец Серега. Наглые вороны выклевали ему глаза. Михайло лежит всего в сотне метров, но к нему нельзя приблизитьсялетним ливнем сыплются пули, бомбы, гранаты. Артобстрел продолжается, снаряды ухают с частотой барабанной дроби, гул от взрывов почти сливается в один сплошной вой. Наша артиллерия отплевывается в ответ.
Я протягиваю ленту с уложенными свинцовыми малышами, щелкает затвор и «Максимка» снова оживает, посылает смерть по чернеющим окопам. Степан редко стреляет мимо, за каждую пригоршню патронов окопы расплачиваются одной немецкой жизнью. Наш пулемет редко стоит без работы
Я невольно сопереживаю солдату. Жар битвы увлекает меняесли сейчас не могу узнать, что случилось с Юлей, так хоть постараюсь больше запомнить из показанной жизни.
Разведка доносит, что идут странные приготовления у немцев, показываются какие-то баллоны, трубки. Мы догадываемся, что грядет химическая атака, но не можем ничего ей противопоставить. Остаётся стараться выбить как можно больше противников. До чего же тошно смотреть, как палач раскладывает свои инструменты.
В желтое небо, похожее на голландский сыр, взвивается яркая ракетачто-то начинается. Приходит сигнал для немцев, хотя нас и так обстреливают не переставая.
Пехотная атака?
Вряд ли, когда немцы идутих пушки молчат. Не желают они попадать под свой обстрел.
Неужели начинается химическая атака?
Петруха, смотри! Степан машет головой на окопы. Вон она как, смертушка-то приходит!
Я облокачиваюсь на выщербленный подоконник и выглядываю наружу, где из немецких окопов выползает темно-зеленая полоса. Ветер весело гонит эту тучу в нашу сторону, словно туман нагоняет на чахлые деревца в долине. Однако, если утренний туман светлеет белыми космами, то эта туча зеленеет болотной тиной.
Смерть идёт, накрывает широким подолом балахона всё, что попадается на пути. Вижу, как хватаются за горло пехотинцы в окопах, сгибаются и падают скрюченные люди.
Отче наш, иже еси на небеси! кричит молодой солдат, застывший у скрытой в рощице пушки, когда к нему подползает волна.
Мы зачарованно смотрим на неевпервые сталкиваемся с такой подлостью войны. Ни противогазов, ни баллонов с кислородом, лишь взрывающиеся снаряды, визжащие осколки и неумолимо ползущая широкая полоса. Около тысячи человек в крепости, и никуда не отойтиартобстрел не дает высунуться.
Я готов взвыть вместе с солдатом от полной безысходностидеваться некуда и молодое тело должно лечь бездыханным трупом. Наверно, так себя ощущают приговоренные к смертной казни, которых ведут к месту последнего вдоха.
Эй, Петруха, воду тащи! Степан скидывает сапог и живо разматывает ткань портянки, затем орёт так, что перекрывает грохот взрывов. Бойцы, укутывайте рыла мокрой тряпкой!!!
Солдаты, кто слышит клич, тут же садятся на пол и начинают исполнять указание. Темно-зеленая масса приближается, подергивается как живая под порывами ветра. Клубятся валы дыма внизу, сверху полоса разрывается на зловещие клочья.
Я срываю с пояса фляжку и, смочив портянку, передаю баклажку Степану. Его продырявленная фляга лежит поодальна днях немецкая пуля попала в днище, когда он пил, и на выходе вильнула в левую сторону, просвистев у края уха. Эта пуля ещё раз подтвердила славу Степана как везучего человеканесколько миллиметров вправо, и он бы сейчас не командовал.
Застарелым потом пахнет мокрая повязка на лице. Я оглядываюсь на сослуживцев. Взрывы и разряды никого не пугаютприближается гораздо худшая участь, от которой не спрятаться и не скрыться за толстыми стенами.
Посреди нашей площадки падает и подпрыгивает металлический цилиндр с оперением на конце, из него тут же начинает струиться ядовитый дым. Немецкие артиллеристы переходят на газовые снаряды, не дожидаясь, пока темно-зеленая смерть накроет крепость ядовитым плащом. Я выбрасываю цилиндр наружу, но прилетают другие, ещё и ещё, зеленый туман поднимается выше.
Мне стало страшно, я понял, что чуют люди в газовых камерахя задыхаюсь вместе с солдатом.
По моим легким хлещет резь, воздух заходит расплавленным свинцом, каждый вдох сгибает пополам
Справа ничком падает соратник по строю, двадцатидвухлетний парень с Рязани. Так и не успели толком познакомитьсяни по пути в этот ад, ни в перерывах между обстрелами
Степан опускается на колени, сотрясаемый жутким кашлем, я тоже обнимаю холодный полв надежде захватить глоток неиспорченного воздуха
Сознание мутится, все плывет перед глазами, куски железобетона, отскочившие от стен, то увеличиваются в размерах, становясь величиной с дом, то уменьшаются до горошин. Исчезает крепость вместе с ужасами смерти
Перед глазами всплывает лицо оставшейся дома любимой Татьянки, как она стоит в лучах уходящего солнца, обнажаются в улыбке сахарные зубки, легкая рука манит к себе. Вокруг, до самого горизонта, расстилается широкий луг, его покрывают васильки, ромашки, колокольчики. Тучи бабочек носятся в таком прозрачном воздухе, что можно заглянуть за край земли, за кучевые облака, что стараются поймать красное солнце. И Татьянка манит к себе, она сияет внутренним светом, босоногая, в простом легком сарафанчике, воздушная и неземная. Татьянка сулит райскую жизнь и избавление от боли.
Я вижу его видение! Я во сне спящего. Просто мозги заворачиваюсь, когда пытаюсь представить себе то, что именно я увиделЭто на секунду отвлекает от мысли о Юле.
Я делаю шаг к ней, но кто-то грубо вытаскивает из вечного блаженства, заталкивает обратно в кромешный ад
Страшное, в лоскутах обожженной кожи, лицо Степана выныривает вместе с грохотом взрывов и нестерпимой боли внутри. Я пробую моргнуть, дико режет глаза, словно в лицо швырнули лопату мелкого песка. Возле лица вздрагивают осколки бетона, я подтягиваю руки к груди, сворачиваюсь в клубок
Ужасающая боль раздирает изнутри на крохотные осколки я лежу на раскаленных углях костра. Жесткие руки трясут меня, не давая вернуться обратно на солнечную поляну.
Петруха, поднимайся, рано ещё умирать, хрипит знакомый голос, приглушенный окровавленной тканью.
Да, Степан, встаю, свистящим сипом слова вырываются наружу.
Я оглядываюсь по сторонам, шея поворачивается со страшной болью, словно она в раскаленном ошейнике. Вокруг ужасающая картина: защитники крепости лежат в тех позах, в которых скашивает безносая спутница войны; ядовитый туман стелется по обглоданным снарядами стенам, обтекает жертвы, лижет винтовки, оставляет зеленый налет на блестящих стволах.
Приходит в себя старый солдат, сибирский охотник, который попадает белке в глаз, трясется в жутком кашле, но перед тем, как открыться глазам, его обожженная рука хватается за цевье верного ружья.
Шевелится ещё один.
От кашля сгибается калачиком другой солдат.
Осыпанные пылью рваные гимнастерки, перевязанные тряпками лица. Оглушающий каркающий кашель перекрывает гром канонады. Я пытаюсь подняться и опираюсь на лежащего рязанца, а он уже никогда не сможет встать
Мне стало страшноя впервые вижу такое количество мертвых людей.
Похожие на ужасающих упырей, что по ночам встают из могил, солдаты стягиваются к нам, спотыкаются о трупы лежащих соратников. Окровавленные портянки на лицах, безумные красные глаза, дергающиеся движения
Очень много солдат не могут подняться. Немыслимо много Верный «Максим» оставляет на обожженной руке зеленый след, когда хватаюсь за кожух, чтобы подняться.
В смертельной полосе показывается просвет, двигаются далёкие фигуры противника. Похоже, что немцы собираются пойти в атаку, и взять неприступный Осовец Неприступный героизмом и выдержкой русских солдат. Думают, что здесь все подохли от удушья.
Все, кто может держать в руках ружьё! За мной! Русские умирают, но не сдаются! Кто не может идтивстает у пулеметов! В атаку!!! хрипит Степан и тут же сгибается в жестоком кашле.
Брус ворот отлетает в сторону, распахиваются деревянные створы. Шатаясь, держась друг за друга, кашляя и сплевывая куски легких, русские солдаты идут в последнюю атаку. Без надежды на успех, без надежды увидеть завтрашний день, без надежды прожить ещё чуть-чуть. Мы выходим в темно-зеленый дым, словно окунаемся в заросшее ряской болото и двигаемся по днищу.
Мы идём по железной дороге, избрав насыпь ориентиром в непроглядном ядовитом тумане. Несколько десятков против семитысячной орды противника, чей гулкий рев радости слышен вдалеке. Радуются, твари, думают, что победили
Слезы наворачиваются и мне не стыдно
Всё расплывается перед глазами, тело выворачивает наизнанку, резкая боль хлещет раскаленными плетьми. Изо рта льётся кровь, в кашле вырываются скользкие кусочки мяса, но яростная жажда как можно дороже продать свою жизнь толкает вперед тяжелым локомотивом.
Степан топает рядом, корчится от удушающего кашля, падает и вновь поднимается. Торжествующий ор приближается, уверенные в своей победе, немцы спешат добить тех, кто ещё шевелится. Они не догадываются, кто их ждет за непроглядной пеленой смрадного тумана. Они даже не знают, что мы уже подняли винтовки
Сзади разрываются артиллерийские снаряды, впереди летит победный вой. Среди ядовитого тумана, по пожелтевшей траве бредут «мертвые» русские солдаты. Идут выбирать немцев в спутники на прогулку до небес.
Я ощущаю, как по невидимому телу вполне ощутимо пробежали мурашки. Я хочу выбраться из сна и одновременно досмотреть его до конца. Степана я уже видел раньше Видел во сне про Великую Отечественную войну, также с Давыдовым. Он постоянно фигурирует в моих снах
Пушечными ядрами выныривают навстречу три огромных бойца в противогазах. Ошеломленно останавливаются, разглядев наши фигуры. Мне хватает секунды, чтобы раскроить брюхо ближайшему фрицу. Сизые кишки вываливаются скользкими веревками на землю. Остальные двое громко рычат.
Как же без вас, твари! кричит Степан и срывает с шеи заговоренный амулет.
Умри, охотник! на чистом русском доносится из-под противогазов.
Немцы складываются пополам и тут же выпрямляются, увеличиваясь в размерах. На телах рвется одежда, слезает вместе с кожей. Блестят выбитые стекляшки противогазов, резиновые маски рвутся, обнажают вытянутые звериные морды.
Снова перевертни! Как же там Юля?
Два огромных получеловека-полуволка стремительно кидаются на согнувшегося в кашле Степана. Под штыком шевелится располосованный немец, я, выдернув штык, вонзаю острие ещё раз, в сердце. Он и не думает умирать, вертится как пришпиленная бабочка и хватается за цевье. Человек бы уже умер, а этот фриц всё никак не сдохнет
Степан пропадает из виду, лишь мутное пятно скользит между машущими огромными лапами оборотнями.
Да этого не может бытьэто неправда! Я крещусь и снова вонзаю штык в живучего фрица.
Бабушка рассказывала страшные истории пострелятам, чтобы те не шалили и не слезали с полатей, но чтобы эти страхолюдины существовали на самом деле
Сон или явь?
Может сейчас снова выйдет Татьянка и уведет меня в сказочную даль?
Боль, разрывающая на мелкие части, показывает, что это не сон, а проклятая явь.
Клацают клыки, пытаются ухватить ускользающего солдата. Вот один зверь отлетает, зажимая морду, и на лету превращается в человека. Грохается на землю здоровенный фриц, а не лохматый оборотень. Секунду спустя рядом впечатывается в землю ещё один голый человек.
Степан поднимается с колен, в руке блестит зубчатый кругляш, покрывающийся зеленой накипью. Под штыком дергается немец, смотрит на меня сквозь окровавленные стекляшки противогаза. Я вишу на ружье и вижу, как штык до дула погружается в тело немца.