Бывают такие минуты прозрения, когда человеку все кажется несколько иным, новым, когда даже самое обычное приобретает характер необычности и даже необычайности, словно поднимается человек на новую ступень, более высокую, чем та, на которой стоял, словно глаза его вдруг приобретают большую способность видеть, а сердцевмещать.
Женя вспомнила любимую поговорку отца: «Жизнь прожитьне поле пройти за сохою; жизньдело сурьезное, играть ею грешно...»
Она шла домой одна и перебирала в памяти все события своей жизни, первые шаги на жизненной дороге. Давно ли приехала сюда, и вот уже вступила в такие сложные отношения и с таким множеством людей. Ее жизнь переплелась с жизнью учеников, родителей, товарищей по работе, Петра Игнатьевича, директора школы. Никто ее здесь не знал, не подозревал о ее существовании, но вот она пришла, заняла свое место, повела свою линиюлюди ее увидели, услышали, определили и к ней свое отношение. Дело жизни становилось большим и серьезным. Но так ли она поступает? Что бы сказал отец?
Женя стала оценивать свое поведение, свое отношение к отдельным людям. Ученики? «С ними все в порядке,думала она,я отдаю все, что могу, и они платят мне тем же. То же и с родителями. Но вот товарищи по работе? Мария Петровна! Почему я не пошла вместо нее? Испугалась? Поленилась? Надо во всем идти до конца! Большой мне надо быть, строгой. С этой минуты я буду совсем другою. Надо взять себя в руки и ни перед чем не отступать... Папа говорил: «Зло прожорливодай ухватить палец, откусит руку...»
* * *
На другой день наиболее ценные вещи Марии Петровны: стол, шкаф с книгами, сундук, служивший комодом, и небольшой дорожный чемоданбыли доставлены в комнату Жени.
Агния Петровна, ну зачем все это мне? Я не могу пользоваться этим...
Пусть постоят, там будет видно. Посмотрим, что здесь есть, чтобы ты знала...
Я не буду смотреть, смотрите сами.
Женя, нельзя же так! Это воля покойной. Ее надо уважать! Если бы она знала, что ты так отнесешься, это огорчило бы ее и оскорбило...
Агния Петровна стала открывать один за другим ящики стола. В левом лежало около десяти толстых исписанных тетрадей. Некоторые из них состояли из десятка-двух сшитых в одну ученических тетрадок, однапредставляла собой конторскую книгу, другаяклассный журнал. На каждой стояла надпись «Для памяти» и годы «19121917», «19181924» и т. д.
Ну, вот ее дневники, а вернеезаписки. Кое-что она мне читала. Это она доверила тебе. Тут копилка и житейской и педагогической мудрости...
Правый ящик был заполнен связками писем. На связках были надписи: «Письма учеников», «Письма родителей учащихся», «Письма Сережи», «Разные».
О письмах она ничего не говорила, письма придется сжечь: читать их нам не дозволено,сказала Агния Петровна и отложила их в сторону.
В среднем ящике находилась чайная посуда, ножи, вилки; на дне сундука, под бельем, в футлярахдва обручальных кольца, золотой массивный браслет, серьги, овальный медальон на золотой цепочке, серебряные подстаканники и по полдюжине чайных и столовых ложек.
А вот это ты должна беречь как память о Марли Петровне. Жалко, что ты не успела с нею сблизиться. Это был кристальной души человек. Она тебя лучше разглядела, чем ты ее. Не раз, когда ты уходила из учительской на урок, она отзывалась о тебе с большой теплотой. А на такие отзывы она была очень и очень скупа.
Расставленные и разложенные в комнате чужие вещи производили на Женю тягостное впечатление, и она сторонилась их, точно это были одушевленные предметы, но постепенно, вольно и невольно она стала заглядывать в книжный шкаф, - а затем и в дневники Марии Петровны, открывая и тотчас захлопывая пожелтевшие страницы. Ей казалось, что она занимается подглядыванием, и это оскорбляло чувство собственного достоинства.
В книжном шкафу были произведения классиков русской литературы и критиков: Писарева, Добролюбова, Чернышевского, Белинского, педагогические труды Лесгафта, Пирогова, Ушинского, методические пособия и учебники начальных классов за добрую половину века. В объемистых тетрадях-дневниках, исписанных, четким учительским почерком, были и стихи боевого революционного содержания, и краткие описания событий, и даже списки учеников, поступавших в школу. Тетради красноречиво говорили о том, что автор был одиноким человеком, что сплошь и рядом единственным его собеседником были вот эти листки бумаги и та большая общечеловеческая правда, которую избрала она своим спутником и которой служила преданно и бескорыстно.
Жизнь Жени была заполнена до отказа текущими делами, поэтому чтение книг и дневников она откладывала «на потом», хотя и перелистывала их все чаще и чаще, а вещи, белье и платье раздала. Больше всех одарила она Марию Сомову, мать ученика Гриши. Гриша обнаруживал большие способности, и Женя готова была делиться с ним и его матерью всем, что было в ее распоряжении.
После смерти Марии Петровны на плечи Жени легла новая нагрузка: обязанности завуча. Никто из старых опытных учителей не желал сидеть в школе «с темна до темна», и Агния Петровна уговорила Женю вести канцелярию и следить за порядком в отсутствие директора.
Учебно-воспитательной работой будем руководить вместе. Да и лишняя зарплата не помешает: вам надо приодеться, послать родителям...
Агния Петровна, ну какой же я руководитель? А родители? Да они ничего от меня не возьмут. Вот увидите: пошлю, а они обязательно. что-нибудь купят и мне же пришлют.
И это хорошо. Расти вам нужно. Крепче будете стоять на ногах, вам же будет лучше.
Женя согласилась с одним условием: работать она будет, но не будет «руководить».
Я буду делать, а руководите сами...
Новые обязанности заставили Женю все чаще обращаться к книгам Марии Петровны. Теперь они не пугали, а, казалось, сами приглашали на беседу.
Однажды в непогожий выходной деньв погожие было не до этогоона раскрыла шкаф, пододвинула стул, уселась перед полками и сначала долго и безмолвно смотрела на корешки книг. «Как много написано! И зачем столько? Все ведь просто и ясно... Надо только делать...»
В школе и затем в педагогическом училище Женю не научили любить и читать книги. Она уходила в жизнь с убеждением, что все, что нужно знать, уже знает, а чего не знает, без того можно обойтись; главноеделать, действовать; ошибешьсяможно поправиться. К теориям душа у Жени не лежала. Это была деятельная натура и в деле, в действии искала пищу для ума и для сердца.
По-видимому, иного мнения придерживалась Мария Петровна. Главное место в ее квартире занимали книги. Пожалуй, книги составляли и главное богатство. Она содержала их в образцовом порядке и, судя по закладкам, по заметкам на полях и на закладках, читала и перечитывала по многу раз, вдумывалась в каждое слово. Женя читала наспех, «пробегала», и только затем, чтобы найти в книге новый, может быть более совершенный «рецепт», как поступить в том или ином случае, но в рецептах она не особенно нуждалась: выручал собственный здравый смысл и горячая преданность делу.
Беглый просмотр библиотеки убедил Женю, что она владеет большим богатством, что перед нею не просто шкаф с книгами, а целый мирстолько в нем заключено живых людей, мудрых, думающих, страдающих, счастливых и несчастных, столько величественных событий: Бородинское сражение по роману «Война и мир», «Железный поток» Серафимовича, «Дворянское гнездо» Тургенева, «Чапаев» Фурманова, стихи Некрасова и Маяковского. И она решила, что отныне все свободное время потратит на «прогулки» в этот мир, но прежде всего ознакомится с дневниками Марии Петровны: может быть, они научат быть серьезной; Женя все еще считала себя легкомысленной девчонкой, а всех остальных серьезными и многознающими.
Первая же тетрадь и первая страница поразили Женю:
«10 сентября. Клянусь тебе, Сережа, быть верной нашим заветам. Если тебе замкнули уста, то мои открыты; если заковали твои руки, то мои свободны; если ты в заточении, то я на воле; если нас с тобою двое, то я воспитаю сотни: я решила стать учительницей.
Я меняю город на деревню, покой на беспокойство, довольство на нужду, сытость на голод, праздность на труд, но зато и ложь, которой мы жили, на правду, которой будем жить...»
Женя закрыла тетрадь. «Сережа! Это жених Марии Петровны, революционер. Она клялась ему быть верной заветам. Какие заветы? Конечно, борьба за революцию. Что же и на что она меняет? «Город на деревню!» А у нас девчонки повыходили замуж, чтобы не ехать в деревню! «Сережа!» Странное совпадение. И у меня Сережа! Только какой же он мой? И никаких обетов не требовал и сам не давал... Индейцы, стихи, красивые слова,вспомнила она свою прогулку в лесу.Нет, этого Сергея ничто не волновало, не звало на борьбу. Он был спокоен... Ах, спокойствие! Можно ли быть спокойным, когда так много дел не доделано, а еще большене начато!..»
Женя стала читать следующую запись:
«24 сентября. Приехала к месту работы. Явилась к священнику. Благословил, ткнул руку к губам, поцеловала. Вечером пришел староста. Пожалел, что я маленькая; лучше бы прислали мужчину: учить и не бить нельзя... Заметил, что и рука у меня маленькая; спросил: не отсыхает ли? Я взглянула на его рукупальцы толстые, и на каждом следы увечья: то содран или расколот ноготь, то свежая ссадина. Я прониклась уважением к его рукам. Это они делают все, чем мы пользуемся. Мне хотелось пожать эту руку, но он не протянул ни когда вошел, ни когда уходил. Неужели стесняется? А я очень стесняюсь. И знал бы он, как я уважаю таких, как он. Вечером пришла старушка с хозяйской половины и стала спрашивать, скоро ли страшный суд. Оказывается, сбывается пророчество: пошло царство на царство, народ на народ, брат на брата, сын на отца; скоро наступит мор и глад; по земле уже ходит антихрист, но все время меняет личины, и распознать его невозможно. Старушка боится, чтобы светопреставление не началось зимою: пуще всего не любит холода».
Женя сделала паузу, вспомнила, как приехала к месту работы она, как ее встретила Агния Петровна, улыбнулась: «Спасибо ей, она понимающая». Стала читать дальше:
«26 сентября. Отслужили молебен перед учением. На молебен пришла вся деревня. Священник окропил школу и всех присутствующих «святой водой», допустил приложиться ко кресту, евангелию и своей руке. После молебна была проповедь: бога бойтесь, царя чтите; за богом молитва, за царем службане пропадет; кротость, смирение, послушание, соблюдение постов, праздников, посещение церквиглавные добродетели. И в каждом слове угроза, за все грехикара и в сей жизни и в будущей.
Первый урокзакон божий; священник провел его сам; я сидела и слушала. Сначала он проверил, у всех ли есть нательные крестики, затем стал учить, как нужно складывать персты и осенять себя крестным знамением, проверил, какие молитвы знают ребята, попытался хором разучить «Отче наш»; мне сделал наставление: начинать и кончать уроки молитвой, пуще всего воспитывать «страх божий», посещать церковь.
Когда он уехал, перед ребятами выступила я. Поднялись парни выше меня ростом и почти ровесники, и рядом с ними малыши; девочек только две, а всего тридцать человек. Некоторые учатся четвертый год, но читать и даже говорить не умеют. Я спрашиваю, а он молчит и смотрит в угол... Что я буду с ними делать?..»
Дневник захватил Женю: она читала не отрываясь, удивлялась, негодовала, радовалась, что подобного уже нет, что ее жизнь наполнена светом; поражал также живой интерес учительницы к судьбе каждого ученика. Некоторым из них были посвящены целые страницы с добавлениями и соображениями на следующих. Женя то и дело захлопывала тетрадь и подолгу размышляла, делала закладки, подчеркивания, чтобы еще и еще раз вернуться и поразмыслить.
«11 ноября. Парни вернулись с заработков». В сентябре уехали, в ноябре вернулись: работы нигде нет. Двое приходили ко мне, спрашивали, как работает паровоз, телеграф, на чем держится луна и солнце. Истощенные, бледные, но глаза горят, слушают с жадностью. А дома есть уже нечего. Как же нелепо устроена жизнь! Земли много, руки просят работы, желудок просит пищи, головазнаний, сердцеласкового слова, все это возможно, но ничего этого нет».
И снова сидит Женя над раскрытой тетрадкой, смотрит перед собой и ничего не видит, потому что смотрит в минувшее и в свою душу: «Как же это все так было! И как хорошо, что стало не так. И какое же спасибо тем, кто все передела л, что все пошло по-новому».
«10 марта. Как часто здесь пускают в ход кулаки и как много плачут, особенно дети и женщины. Дети, очевидно, потому, что на них не обращают внимания,иногда и на них сыплются проклятия: «Погибели на вас нет! Чтоб вы подохли! Наказание господне!» Для детей не находят ласкового слова. Женщины плачут от нужды и темноты. Ефросинья показывала синяки по всему телу: муж винит в том, что она, некрасивая, «присушила» его, красивого, тогда как сам же в первый год замужества - называл «писаной красавицей». «А теперь, когда дети иссушили, стала немила, на другую залицается...»
«20 июня. Как много над ними начальства. Сегодня пыталась сосчитать: десятские, сотские, староста, старшина, стражник, урядник, пристав, земский начальник, исправник, уездный и т. д. И все грозят, все возвышают голос, всяк готов пустить в ход кулаки. И никто не обойдется по-человечески, никто ничему не учит. Священник учит покорности. А я? Чему учу я? Боже, какая малость! А знаний нужна гора! Кажется, будто у всех одна задача: пригнуть человека к земле так, чтобы он не распрямился и ничего бы кроме земли, под ногами не видел. Когда же придет конец? Сегодня у Еремкиных увели со двора последнюю корову. Пытался вырвать поводок, толкнули в грудь, отлетел в сторону...»
«15 августа. Снова мобилизация. Берут ратников второго разрядапоследних кормильцев. По деревне плач. Который раз за эту войну? Брали молодежь, светловолосых голубоглазых парней. Как рожь, «связали в снопы», положили, на землю и всех перемолотили. Вернулось несколько калек. Теперь на смену сыновьям пошли отцы. Забрали лучших лошадей, лучшие телеги, сбрую, выгребли овес... Не сплю ночами, приникаю к окну, выхожу на крыльцо, смотрю в темноту, на запад. Там творится что-то нелепое: взрослые люди потеряли разум, убивают и калечат друг друга, разрушают города и села, а в тылу, с той и другой стороны, священники благословляют идущих на убийства, призывают на помощь бога, обещают счастливую жизнь... на небе. Вот оно, лицо нашего мира! Как оно ужасно! Земля порвана на клочки, разграблена и присвоена. Вступающим в жизнь не оказывается места. Нищие, темные деревни. Их сознательно держат в нищете и темноте. Кто же они, сидящие наверху? В чем их идеалы? Во имя чего эти жертвы? Моральные банкроты, себялюбцы, лицемеры, лжецы и трусы. Боже, неужели в сердце не окажется места ни для чего другого, кроме гнева и ненависти! 1916 лет молимся о любви к ближнемуи вот она любовь! Сколько написано книг, сказано хороших правильных слови куда пришли! Неужели нельзя свернуть на другую дорогу?..»
«Февраль 1917 г. Сереженька, родной... Где ты теперь? Мечта твоя осуществилась: солнце новой жизни взошло! Как мы будем теперь счастливы. Люди одумаются, посмотрят, что натворили, ужаснутся, «перекуют мечи на серпы и плуги...»
Женя задумалась над судьбою Марии Петровны. Сережа, конечно, не пришел; после Февральской революции сколько еще было грозных событий! Какую мечту, какую чистоту пронесла она через всю жизнь!
Женя продолжала читать:
«Июль 1917 г. Что же такое происходит? Снова зовут к войне, снова стреляют в рабочих; крестьяне по-прежнему без земли; та же нужда и темнота. Правда заволакивается тучами. Какая жестокость, какая нелепость...»
«... Ноябрь 1917 г. Свершилось: тучи рассеялись, снова показалось солнце. Русский человек, усталый, измученный войною и неправдами, встал во весь рост и сказал народам: «Остановитесь! Одумайтесь! Посмотрите, что мы наделали? Кому все это нужно? А ведь мы люди, братья по труду, товарищи! Мы все это строили! Зачем же было разрушать? К миру зову, братья! К дружбе. Долой войну! (Власть Советам! Земля, недра, фабрики, заводытрудящимся! Вот онанастоящая правда».
«Апрель 1918 г. Снова тучи заволокли землю, темные силы расправляют крылья. По деревням ползут слухи: обновляются иконы; старенькие, выцветшие, засиженные мухами, становятся «новыми»; сами собою по ночам звонят колокола; у чудотворной иконы «божьей матери» посыпались слезы; в Киево-Печерской лавре пошевелились мощи угодниковблизится конец света. К чему тревожиться о земном, надо тревожиться о небесном: здесь прах и тлен, болезни, воздыхания, а тамрадость и жизнь бесконечная. Из четырнадцати государств ползут на нашу землю темные силы: «К Москве, к Москве! Сорвать красное знамя! Убить знаменосца! Потушить огонь революции...»
Обо всем этом говорили Жене и в школе-семилетке и в педагогическом училище, но тогда все это скользило по поверхности сознания, теперь же, написанное от души человеком-очевидцем, взволновало душу и сделало участницей великих событий...
Прочитав дневники, Женя принялась за книги. Теперь они производили на нее совсем другое впечатление. Очевидно, и для чтения нужен «настрой», подготовка, нужно вырасти до уровня книги. В книге мы берем столько, сколько можем унести: сначала плаваем по ее поверхности, с возрастом погружаемся все глубже, начинаем извлекать со дна драгоценный жемчуг, познавать тайны глубин. Так было и с Женей: книги несказанно обогащали, поднимали душевный строй, вызывали желание пройти по тем местам, о которых говорилось в книгах, по родной земле, осмотреть и поле Бородина, и окрестности сельца Михайловского, и Ясную Поляну, и город Ленина; проехатьнет, лучше бы пройтиберегом Волги, от истоков до устья! Сколько к ней привязано сел и городов, сколько на ее берегах произошло событий, сколько о ней песен сложено, стихов и картин написано... В душу маленькой, еще неопределившейся женщины вошло большое чувство родной земли, с ее прошлым и настоящим...