Став купцом 2-й гильдии, торговавшим вином и фруктами, Яков выкупил из крепостных свою невесту Татьяну, женился и, помимо капитала и репутации, обзавелся 9 детьми, разделившими право владения этим домом на углу Московского (тогда Забалканского) проспекта (сам Яков к моменту постройки дома уже умер).
Но не у всех в огромной разросшейся семье судьба оказалась такой счастливой, да и время было уже другое. Революция лишила купеческую династию не только собственности, этого дома и капитала, но и жизней нескольких ее членов, участников обедов, проходивших в этом доме в благополучные времена. В это время «ни о каких обязательных чаепитиях у бабушки уже давно не могло быть и речи»[45].
В 1921 году внук «бабушки Тани» 24-летний художник Владимир вместе со своей беременной женой, студенткой Консерватории, будут расстреляны как члены террористической организации по знаменитому делу Таганцева (в тот же день и по тому же делу расстрелян поэт Николай Гумилев). Дядю Владимира в том же году арестовали по ложному доносу и вскоре выпустили, а отца его, Константина, с матерью и маленьким братом агенты ЧК продержали месяц в «засаде» в квартире, где вместе с ними проживал Володя, в надежде, что в квартиру явятся какие-либо сообщники-террористы. Константин, страдавший воспалением почечных лоханок и лишенный медицинской помощи, самостоятельно делал себе промывания (он был врачом), но от последствий вынужденного самолечения скончался.
Татьяна Акимова-Перетц первая женщина-обладательница этой двойной фамилии, глава семьи, заставшая и дореволюционный ее расцвет, и послереволюционный упадок, скончалась за несколько месяцев до гибели внука и сына.
ЛитератураАрхитекторы-строители Санкт-Петербурга СПб., 1996.
Булах А.Г. Мир искусства в доме на Потемкинской. М.; СПб., 2011.
Булах Г. Молодость, ты прекрасна. Записки инженера. СПб., 2008.
Справочная книга С.-Петербургской купеческой управы 19021903 гг.
Дом графини Софьи Паниной
(1900 г., архитектор Ю.Ю. Бенуа; ул. Чайковского, 23)
«И дома, в Воронеже, и в Москве все отсоветовали ехать в Петроград, так как большевики, наверное, меня арестуют. Мне самому казалось, что это должно случиться, но я и в ЦК и всем остальным говорил: Я должен ехать. Бывают моменты, когда личная безопасность политического деятеля должна отступить перед его общественным долгом. На 28-е [ноября 1917 г.] назначено открытие Учредительного собрания. Я и другие, избранные в члены собрания, должны быть в назначенное время на месте. Поехал и, хотя приходится писать теперь сидя в каземате неизвестно за что, все же не раскаиваюсь
Арест случился при неожиданных обстоятельствах. Вечером у С.В.П. [графиня С.В. Панина] было заседание ЦК, где мне за отсутствием всех других пришлось председательствовать
Обсуждали, кто, где и когда прочтет в Учредительном собрании заявление Временного правительства
Уходить домой было поздно, все равно завтра надо было идти к Таврическому, да и казалось, что у Паниной безопаснее. На дом могут опять прийти [для обыска или ареста].
Улица Чайковского, 23
Оказалось как раз наоборот. С дороги я устал, плохо спал уже несколько ночей, а потому с радостью воспользовался любезностью переночевать у С.В. [Паниной]. Заснул как убитый и в 7 1/2 ч был разбужен Вставайте, пришли с обыском»[46].
Именно этот неподходящий дом графини Паниной выбрал для ночевки министр Временного правительства Андрей Шингарев, который был здесь арестован в день предполагавшегося открытия Учредительного собрания и заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости.
49-летний политик уже 10 лет постоянно переизбирался членом Центрального комитета кадетской партии и имел большой вес, став в 1917 году лидером кадетской фракции Петроградской городской думы. Опасаться преследования у него были все основания прекрасный оратор, не стеснявшийся резких высказываний и вызывавший доверие у слушателей, особенно у народной массы (Шингарев был по профессии врачом, много жил и работал в провинции и изучал «вымирающую деревню» не понаслышке), ожесточенно критиковал большевиков, объехав несколько городов с публичными выступлениями.
«Скромный, смятый, серый пиджачок, усталое, серое лицо, на котором приковывают внимание громадные серые печальные глаза, иногда зажигающиеся огнем негодования, но больше излучающие как бы удивленную скорбь, глубокий ласковый голос, проникающий прямо в душу, простая убежденная красивая речь Образ чисто русский, русского народника, русского интеллигента, прожившего трудовую жизнь в самой народной толще, знающего близко, как нечто действительно родное, заботы русского села и запах сельской избы»[47].
«Скромный, смятый, серый пиджачок, усталое, серое лицо, на котором приковывают внимание громадные серые печальные глаза, иногда зажигающиеся огнем негодования, но больше излучающие как бы удивленную скорбь, глубокий ласковый голос, проникающий прямо в душу, простая убежденная красивая речь Образ чисто русский, русского народника, русского интеллигента, прожившего трудовую жизнь в самой народной толще, знающего близко, как нечто действительно родное, заботы русского села и запах сельской избы»[47].
Столичный Петроград, однако, к осени 1917 стал для кадетов небезопасен. Не сумев во время Февральской революции организовать конституционную монархию во главе с великим князем Михаилом Александровичем, в пользу которого отрекся от престола Николай II, а затем демократическую и парламентарную республику, к моменту Октябрьской революции партия потеряла былую силу. Во время штурма Зимнего дворца большевиками в ночь с 25 на 26 октября 1917 года министры-кадеты, находившиеся там, были арестованы вместе с другими членами Временного правительства. Другие члены партии, в том числе Шингарев, имевший в Петрограде квартиру (пятеро его детей после недавней смерти от инфаркта жены, пережившей разграбление крестьянами их семейного хутора Грачевка, жили у сестры Андрея), подвергались обыскам. Через месяц, 28 ноября 1917 года, Совет Народных Комиссаров РСФСР издал декрет, объявлявший партию кадетов «партией врагов народа» и предусматривавший арест ее лидеров.
В этот же день и состоялось злополучное собрание в доме Софьи Паниной. Присутствовали в тот вечер немногие не было лидера партии Павла Милюкова (он уже переехал в Крым), не было бывшего управляющего делами Временного правительства Владимира Набокова отца знаменитого писателя (его арестовали и хотя к моменту обыска у Паниной уже освободили, он узнал об аресте коллег уже по факту, придя, как было запланировано, в Таврический дворец). Князь Владимир Оболенский на собрании был, но к моменту облавы, происходившей рано утром, уже уехал. В доме остались лишь сама графиня, Андрей Шингарев и депутат Учредительного собрания от города Москвы Федор Кокошкин с женой. Их четверых и забрали на допрос в Смольный по ордеру Военно-революционного комитета, оставив в доме «засаду» для поимки каких-либо других посетителей неблагонадежной графини (двух политиков, зашедших тем утром к Паниной по пути на манифестацию в Таврическом действительно арестовали).
Кстати, несмотря на принадлежность к вражеской для большевиков партии, Шингарев и другие просто попались «под горячую руку» в дом Софьи Паниной красногвардейцы изначально шли только за хозяйкой.
46-летняя аристократка, владевшая несколькими домами, поместьями и особняками (ее крымский дворец какое-то время арендовал сам Лев Толстой), с юности была известна в Петербурге как либералка и «красная графиня», открыто не одобрявшая самодержавный строй. К 1910 годам к благотворительной деятельности Софьи (строительство народного дома, бесплатно предоставлявшего образование и культурный досуг населению, открытие столовых для детей, материальная поддержка союза помощи больным и раненым, работа в обществе защиты женщин и ряде других организаций) прибавилась деятельность политическая. Ко времени ареста в этом доме она была депутатом Петроградской городской думы, товарищем министра народного просвещения Временного правительства и одним из виднейших членов ЦК кадетской партии, заседания которой нередко проходили именно в этих стенах.
Через три недели после ареста графиню Панину, согласившуюся передать большевикам хранившиеся у нее денежные средства Министерства народного просвещения, выпустят из тюрьмы. Андрея Шингарева же, на беду согласившегося переночевать в этом доме на улице Сергиевской (сейчас Чайковского), ждет другая участь.
Просидев больше месяца в холодной камере 70 Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, Шингарев переписывался с детьми и Софьей Паниной, вел дневник, читал газеты, общался с приходившими на свидания соратниками и обсуждал слухи о возможном скором освобождении. 6 января его по состоянию здоровья перевели в Мариинскую тюремную больницу. Ничего не подозревающий политик, встретившись вечером с сестрой и доктором, почитав «Трех мушкетеров» и отправившись спать в наконец-то теплую и удобную по сравнению с тюремными железными койками постель, был той же ночью убит караульными матросами, учинившими в больнице самосуд.