Так вот художник знает это наперед тебя и меня. И он знает, что цвет лаванды, так же, как и ее аромат, густой и маслянистый, а волны прозрачные что вечером море в дымке от пляжных костров А рыболовное судно почти померкло в сумеречном тумане в ожидании нового заката, когда очертания снова обретут контраст
И где бы ты ни родился, где бы ни прошло твое детство и какой бы город ни угадывался в печатных буквах билета сегодня это с тобой. Твое сердце это дорожная карта. Кажется, детали запомнить невозможно, но стоит мне взглянуть на эти картины, и я снова там, где лавандовые кусты царапают лодыжки, там, где я бегу через хвойный лес к морю, чтобы бросить еловые шишки в костер
А.Г. «Дыра»
Зима началась слишком рано
Мокрый снег таял на зелёных листьях, стекая прозрачными кристаллами вниз. Тёплая кожа пальцев липла к стеклу, отдавая тепло. Безнадёжно серо, но естественно. Сердце обрывалось и падало в желудок ежесекундно, разъедалось желудочным соком. В глазах отражалось зимнее светило, а за окнами плыли айсберги и воробьи, люди, тени, дома и полосы на дорожном полотне. Он: 184 сантиметра, 24 года, блондин, глаза серые, нос прямой, некоммуникабельный, не женат, атеист, музыкант, неудачник.
Внутри, под слоями кожи и других материй, что-то закипало, медленно бурлило и нагревалось до 100 градусов по Цельсию
Автомобиль откинуло назад, засвистели шины, и послышался тупой удари визг. Стук сердца Он выскочил и встретился глазами с угасающей жизнью, слабой и беззащитной. Она лежала под колёсами. Медленно поднималась грудь, дыша; взгляд тускнел, красная жидкость пачкала его обувь, последний взгляд и тишина. Ничего, кроме перебивающей дыхание тишины
Вдруг он снова стал ощущать себя посреди ноябрьской зимы, на оледенелом асфальте лежала мёртвая сука, похоже где-то её ждали щенки.
Матерясь, водитель взял собаку за передние лапы и отбросил к обочине дороги. На глаза навернулись солёные капли, кипяток из желудка подступил к горлу и ноги подкосились ему не подчинялось тело, сознание и ощущение реальности находилось будто бы извне. Словно каждое нервное окончание билось в истерике, выворачивало на изнанку как у Данте Время сжалось в наперсток; запахло смертью. Уже не собака лежала под колёсами он. Руки окунулись в собачью кровь, а смерть залезла по дыхательному пути в легкие, к сердцу, дальше к каждой клетке тела, скрутило каждую мышцу в судороге, и снова тишина.
Эй, парень, ты загадил мне капот, либо драить будешь, либо плати эй, ты чего что с вами с вами с вами с вами с вами
Скорей! Скорую. Помогите! Вызовите скорую!
Зрачки сузились от яркого света.
Приступ эпилепсии, слышалось то ли в правом, то ли в левом ухе.
Зеницы под тяжёлыми веками перекатывались и закатывались, мелькали цветные пятна, звёзды, созвездия, галактики и просто сферы круги, квадраты, знаки. Словно лезвием прорезало веки, и они поднялись. Всё такие же тяжёлые, точно склеенные смолой и залатанные шёлковыми нитями. Белёсый свет, отражённый стенами играл с больничной пылью, она искрилась, оседая ровными слоями, меняла направления, цвета и формы. Скрипнула койка, и он попытался подняться. На тумбочке возле койки лежал пакет с яблоками, туалетная бумага и пачка кефира.
Перед койкой сидела фигура.
Ну, ты даешь, музыкант. Молодой еще, а уже путешествуешь туннелями вверх или наоборот ну? Там есть ангелы? проскрипела фигура расплывчатой формы.
Что за чушь? Выйди вон хрипел больной
Если б не я, ты так и остался бы в собачьей крови валяться, заглатывая собственный язык
Помогите встать
Тебя хоть как зовут, скрипка?
Меня зачем? Меня зовут Артур
У меня тоже внучка заболела. Она-то совсем крошка. Думал, с ума сойду. Я ж её больше детей, больше люблю. Совсем крошка два годика. Думал, рехнусь. Там с кровью что-то. Лейкоз. Анализы, всё сказали, что нет ничего. Но поседел, постарел лет на десять. Я ж её совсем крошка
Мне позвонить
Ну, это далеко, не дойдём, тем более ты сейчас как вата, лучше скажи, куда и что передать
В филармонию пропустил, сколько я пропустил?
Спокойно, со вчера ты здесь Богу душу отдаешь, а Он всё не берет, ничего особого.
Спокойно, со вчера ты здесь Богу душу отдаешь, а Он всё не берет, ничего особого.
Тут ноги больного подкосились, он пошатнулся, но его удержал водитель.
Парень, да ты не пеший сегодня, давай обратно, пока врачи не увидели. Ты бы лучше родным сообщил, что жив, хоть и еле дышишь, мало ли, авось, ищут тебя уже с милицией.
Нет родных
Водитель промолчал, пауза затянулась секунд на пять. Он резко встал.
Бывай, эпилептик, а я еще зайду к тебе завтра, жаль тебя да! Я Михаил Порфирьевич, вот телефон, на всякий случай, твои вещи здесь и инструмент тоже.
Таксист достал авторучку и записал корявые цифры на туалетной бумаге. Прошло минут 20 и в полупустую палату на шесть человек, вошла бабушка девятого десятка, пройдя мимо Артура, она подошла к койке своего шестидесятилетнего сына и смущенно стала доставать вареные яйца, котлеты, булочки и трёхлитровую бутыль козьего молока. Еще пять минут отстучало по вискам.
Вот он, сказал дежурный врач, указывая на скрипача представителю правоохранительных органов, Здравствуйте обратился он к лежащему перед ним молодому человеку, трупного, иссиня-белого цвета и явно очень слабого.
Назовитесь, пожалуйста, вы помните, кто вы? повысив голос, спросил милиционер.
Помню хрипел эпилептик. Кальман Артур Давидович.
Ясно, родные есть? Им надо сообщить, что с вами
Нет родных, перебил Артур Кальман
Тогда вопросов больше нет, набирайтесь сил. Медсестра сейчас вам сделает укол, и вы отдохнёте, говорил старый голос дежурного врача, пока мощная медсестра делала внутривенную инъекцию. Всё превратилось в тонкие полоски, а звуки звенели как будто на дне трехлитровой бутыли из-под козьего молока, только свет все так же играл с больничной пылью.
Ему снился странный сон.
Голос рождался в теплом горле тёплыми связками. Прорывался через стены, заполняя собой, пространство в кубе, до слёз резал глаза, вены Он слышал чей-то голос. Странный, почти слышный, почти осязаемый голос звенел в ушах, путался в голове с километрами бессознательных мыслей.
its cold, cold, cold in my hole, hole, hole пелнежноголосгде-тооченьблизко.
Артур открыл глаза. Прямо над ним дышало лицо зебры.
Привет! сказало лицо, Меня все зовут Зеброй, но я на самом деле не Зебра, а Ручей. Ты можешь меня называть Ручей, мне будет очень приятно. Пойдём со мной, ты будешь моим другом, будешь. Мы лучшие друзья! Ты мой самый лучший друг, самый-самый! Кстати, ты кто?
Кальман Артур Артур Кальман.
Ну протянула Ручей-Зебра, это для меня слишком сложно. Давай я тебе дам новое имя намного лучше, чем это. Ах да, милый друг, теперь ты Водопад! Как тебе? Просто объедение
Где я? несмело спросил эпилептик.
Как где? Дома! Читай по буквам Д О М А! я тебе сейчас всё-всё здесь покажу и ДА! ДА! Покажу тебе Лизаньку.
Артур поднялся и встал на ноги. Зебра тем временем раскрыла пасть и завыла:
Если огонь пепел,
Тень это часть света
Счастье мое, где ты?
Только в руках ветер
Было, теперь нету,
Счастье мое, где ты?
И как хрусталь слёзы
От громкого ржания полопались сосуды в носу и ушах, кровь залила пижаму, и он упал без чувств. Хотя уже через мгновение голова зебры дышала ему в лицо снова
Эй, Водоп-а-а-ад! Тебе не нравится, как я пою, или просто мозг взорвался?
Мозг взорвался.
а-а-а, а то я уже испугался, что тебе не нравится. Я, знаешь, очень ранимый последнее время. А пойдем-ка к Лизаньке. Она голубка, заскучала уже давно
Лизанька сидела на подоконнике, болтая стройными ножками и глупо улыбалась, рядом с ней лежала раскрытая книга, что-то из Камю. Девочка пятнадцати лет, выглядевшая лет на пять старше своего возраста.
Зебра! вскликнула она и захлопала в ладоши, взглянув из-подо лба на Артура совсем не по-детски.
Секунду они просто смотрели лоб в лоб, друг на друга, следующую секунду Лизанька неожиданно заговорила ровно и прямо.
Кого ты сюда привела, Зебра?! Зачем здесь этот жалкий, слабый человек?
Это мой новый лучший друг виновато говорила зебра.
Не-е-ет, тянула, как жженую резину, глупышка Лизанька, это совсем не друг, смотри, это обычный напуганный до безумия человек. Смотри же, у него всё написано на лбу! Вот: не женат, одинок, но боится признаться в этом себе, боится одиночества, боится свободы. Типично и несуразно. Хм, просто как инфузория туфелька. Он тут всё испортит, Зебра! Я не хочу, не хочу!