О, нет, только не это!
Я знаю, вы запретили мне это обсуждать, но я не послушаюсь вас, потому что это слишком важно. Пожалуйста, послушайте, что я собираюсь сказать. Всё, о чем мы говорили, вы знали. Я не сказал вам ни чего такого, о чем бы вы не знали. Просто легче давать отпор чему-то сказанному извне, чем когда это рождается из собственных глубин. Я верю, что какая-то часть вас уже пришла к тому же выводу, что предлагал вам я. Это всё есть во сне о путешествии по той же дороге, по которой шел Балу. Я поражен, что этот сон, который является ключом к нашей головоломке, вернулся к вам именно тогда, когда мы собирались остановиться. И фотография, которую вы дали мне вначале, была намеком о том направлении, в котором мы должны были идти.
Вы говорите, что я все это знала? Вы слишком хорошего обо мне мнения.
Я так не думаю. Я просто был с той частью вас, где пребывает мудрость.
Мы оба посмотрели на часы. Мы должны были закончить в течение нескольких минут.
Когда Наташа поднялась и собрала свои вещи, она сказала:
Можно я вернусь к вам по электронной почте или скайпу, если у меня появятся еще вопросы?
Конечно. Но помните: я стар. Так что не откладывайте надолго.
Спасибо, Молли
Несколько месяцев назад я был на похоронах Молли. В течение очень долгого времени она была моим бухгалтером и вообще мастером на все руки, работала на меня не один десяток лет и одновременно была и находкой, и больным мозолем. Впервые я нанял ее в 1980 году для того, чтобы она получала мои письма и оплачивала мои счета, в то время как я жил и писал в Азии и Европе, находясь в годовом творческом отпуске. После того как я вернулся, Молли довольно быстро перестала довольствоваться своей незначительной ролью, и мало-помалу она начала внедряться во все мои домашние дела. Вскоре она стала решать все наши финансовые и бытовые вопросы, платить по счетам, следить за перепиской, вести учет бумаг, рукописей и контрактов. Она уволила моего садовника и вместо него наняла свою команду садоводов, а позднее еще и свою команду маляров, уборщиков и разнорабочих, однако, когда работы было немного, она настаивала на том, чтобы сделать ее самой.
Ее было не остановить. Как-то раз, приехав домой, я обнаружил на своей подъездной дорожке несколько тележек и увидел, как Молли стояла у основания огромного дуба и руководила парнем, сидевшим на дереве, какие ветви ему отпиливать. Удивительно, что она сама не забралась на это дерево. При этом она настаивала на том, что обсуждала со мной этот вопрос, в то время как я был уверен, что нет. Это было последней каплей, и я без промедления уволил ее и потом увольнял ее по меньшей мере трижды по разным поводам, но она всякий раз возвращалась. И когда я протестовал против ее гонорара, она довольно корректно напоминала мне о том, сколько мучительных вечеров мы с моей женой тратили, занимаясь оплатой счетов и подводя баланс чековых книг, пока она не взялась за это. И затем, убежденный этими доводами, я работал на несколько пациенто-часов больше каждый месяц, чтобы платить ей жалованье. Она утверждала, что была необходима и что все эти увольнения и возражения никогда не делались мною от всего сердца, потому что в глубине души я знал, что она была права. Я был глубоко опечален, узнав о ее смерти от рака поджелудочной железы, и знал, что никогда не найду ей замены. Поминки Молли проходили славным солнечным днем на большом заднем дворе в доме ее сына. Я был удивлен, встретив здесь нескольких коллег из Стэнфорда. Я и понятия не имел, что они тоже были ее работодателями, но потом вспомнил, как она соблюдала строгий кодекс конфиденциальности и напрочь отказывалась раскрывать личности тех, на кого работала.
Как только закончилась поминальная служба, я в тот же час встал, поскольку мне нужно было уезжать, чтобы успеть забрать друзей из аэропорта, но только я открыл калитку, как услышал, что меня окликают, и, повернувшись, увидел величавого пожилого человека в великолепной широкополой шляпе, который приближался ко мне в сопровождении очень привлекательной женщины. Видя, что я не сразу узнал его, он представился:
Элвин Кросс, а это моя жена Моника. Я приходил к вам на терапию полжизни назад.
Терпеть не могу эти неловкие ситуации. Память на лица никогда не была моей сильной стороной, и по мере того, как я старел, она становилась еще хуже. В то же время я подумал, что моего бывшего пациента может ранить тот факт, что я его не помню, поэтому я тянул время в надежде на то, что воспоминания о нем всплывут в моей голове.
Элвин, рад вас видеть. Приятно познакомиться с вами, Моника.
Ирв Ялом, сказала она, очень рада познакомиться с вами. Я так много слышала о вас от Эла. Я думаю, нашей с ним встречей, нашим браком и двумя нашими замечательными детьми я обязана именно вам.
Это очень приятно слышать. Простите, что я так медленно всё вспоминаю, Элвин, но в течение нескольких минут я вспомню всё о том времени, которые мы с вами вместе провели, так это работает в моем возрасте.
Я работал тогда и, собственно, сейчас продолжаю работать рентгенологом в Стэнфорде6, и пришел к вам вскоре после смерти моего брата, сказал Элвин, пытаясь оживить мои воспоминания.
Ах, да-да, соврал я, я припоминаю. Я бы с радостью пообщался с вами подольше и получше бы узнал о вашей жизни после терапии, но я спешу в аэропорт, мне нужно встретить своих друзей. Мы могли бы встретиться за чашечкой кофе на неделе и поболтать?
С удовольствием.
Вы все еще в Стэнфорде?
Да.
Он достал свою визитку из кармана и протянул ее мне.
Спасибо, я позвоню вам завтра, сказал я на бегу, подавленный своим провалом в памяти.
Позднее этим вечером я заглянул в архив, чтобы найти свои записи об Элвине. Пока я копался в своих файлах с записями о пациентах, я размышлял о той глубине, о тех радостных, а иногда трагичных историях, содержащихся в этих записях. Каждая из них воскрешала в памяти разыгрывающуюся между двумя людьми захватывающую драму, в которую я был вовлечен, и было трудно оторваться от переживания этих старых забытых встреч.
Я нашел папку Элвина Кросса в секции 1982 года, и, хотя мы виделись всего в течение 12 часов психотерапии, это была папка довольно внушительных размеров. Во времена, когда компьютеров еще не было, у меня была такая роскошь, как личный помощник, которому я диктовал длинные заметки по каждой сессии. Я открыл папку Элвина и начал читать. В течение нескольких минут, пожалуйста, всё встало на свои места.
Элвин Кросс, рентгенолог из Стэнфордской больницы, позвонил и попросил о консультации в связи с некоторыми личностными проблемами. Многие стэнфордские врачи, которые приходили ко мне на терапию, имели четкое правило приходить в мой кабинет в Стэнфордской больнице тик-в-тик или даже на несколько минут позже, потому что были обеспокоены мыслью о том, что кто-то может увидеть, как они посещают психиатра. Но только не доктор Кросс, который спокойно сидел в комнате ожидания и читал журнал. Когда я подошел и представился, он поздоровался со мной, крепко пожав мне руку, затем спокойно и уверенно прошел в мой кабинет и сел в свое кресло, ровно держа спину.
Я начал так, как обычно начинаю первую сессию, делясь с ним той информацией о нем, которой располагаю.
Все, что мне известно о вас, доктор Кросс, следовало из нашего телефонного разговора. Вы врач Стэнфордской больницы, вы услышали мою последнюю презентацию на медицинском «круглом столе» о моей психотерапевтической работе с пациентами, умирающими от рака груди, и подумали, что я мог бы быть вам полезен.
Да, всё так. У вас был очень живой и необычный доклад. Я уже много лет посещаю заседания «круглых столов», но это было в первый раз, когда я услышал доклад, в котором говорилось о человеческих чувствах, а не показывались бы какие-то слайды с цифрами и отчётами о гистологических исследованиях.
Мое первое впечатление от Элвина Кросса было следующим: обладающий чувством собственного достоинства, привлекательный мужчина тридцати лет, с точеными чертами лица, с легкой сединой на висках и уверенной манерой речи. И он, и я были одеты одинаково: каждый в белый больничный халат с нашими именами, вышитыми темно-синими курсивными буквами на верхнем левом кармане.
Итак, расскажите мне, что такого я сказал на «круглом столе», что заставило вас подумать, что я могу быть вам полезен?
Казалось, что вы испытываете очень нежные чувства к своим пациентам, начал он. И я был потрясен вашим описанием онколога, спокойно вручившего вашей пациентке результаты ее рентгенограммы; ее ужаса, который она испытала, когда узнала, что ее рак находится на этапе образования метастаз, и как крепко она прижалась к своему мужу от ужаса, что ей вынесли смертный приговор.
Да, я помню. Но скажите мне, какое отношение имеет это к нашей с вами сегодняшней беседе.
Дело в том, что я тот самый парень, который пишет эти смертные приговоры. Я пишу подобные отчеты уже довольно долгое время, на протяжении последних пяти лет, и только ваш доклад заставил меня посмотреть на них с другой стороны.