Можно ли было ожидать лучшего случая?
«Да, мистер президент».
Я рассказал ему, что Лу Вольфсон мой друг. Никсон дал понять, что ему известно о Лу. Я пояснил: Лу считает, что его собираются обвинить в преступлении, которого он не совершал, и у него есть документы, подтверждающие это. Никсон подозвал маленького лысого человечка, которого представил мне как Джона Митчелла, руководителя президентской кампании. И сказал, чтобы я переслал все документы Джону и что Джон потом свяжется со мной.
Можете себе представить, насколько был восхищен Лу, когда я рассказал ему об этой встрече. Он передал мне документы и весь следующий месяц постоянно звонил мне, чтобы узнать, не получил ли я ответа от Митчелла. Но, когда Митчелл наконец позвонил, новости оказались нерадостными. Он заявил, что ничего не может сделать для Вольфсона.
Теперь я был должен сделать звонок, чего мне совсем не хотелось. Лу был не из тех, кто принимает отрицательные ответы. А мне всегда сложно сказать «нет». Теперь-то я понимаю, что сделал большую глупость, когда проявил слабость и сделал то, чего никогда не делал в эфире, солгал. Я сказал Лу, что Митчелл заинтересовался его юридической дилеммой.
Лу был в восторге. И сыграл на еще одной моей слабости. Он выдал мне несколько тысяч долларов в качестве аванса для фирмы Митчелла, чтобы она занялась этим делом. А кроме того, сказал мне то, о чем я до сих пор никогда не рассказывал. Вот что сказал мне Лу: «Скажи им, что я хочу основать организацию под названием
Демократы за Никсона. Она будет действовать в течение четырех лет, и каждый год я буду вкладывать туда миллион».
Ситуация стала выходить из-под контроля, но все-таки выглядела не такой плачевной, как мое финансовое положение. Я использовал деньги, которые выдал мне Лу, на то, чтобы оплатить часть долгов. Моя игра с финансами продолжалась. И я все ждал случая вылезти из неприятностей. Ну, вы же меня знаете, я думал: «Ладно, как-нибудь справлюсь».
Приближался суд над Лу. Ждали и инаугурации Никсона. Он прибыл в Нью-Йорк и остановился в Pierre Hotel. Я полетел в НьюЙорк, позвонил в отель и попросил о разговоре с президентом. Меня попросили подождать. Я ждал, ждал и ждал. Сознавая, что я собираюсь сделать, на самом деле я где-то в глубине души и не хотел, чтобы мне ответили.
«Привет, Ларри, голос Никсона нельзя было спутать. Что я могу для тебя сделать?»
Я сказал, что мне крайне необходимо его увидеть. Он ответил, что вечером вылетает в Вашингтон, но до этого собирается на небольшую прогулку, чтобы по пути захватить свою жену. И пригласил меня присоединиться к нему.
Я отправился в отель. В холле было полно журналистов, телеоператоров и агентов спецслужб. Когда спустился Никсон, один из его помощников увидел меня и подвел к нему. Ларри Зайгер выходил из отеля вместе с президентом Соединенных Штатов в окружении спецагентов.
Вечер был прохладным, и в начале нашей прогулки Никсон пошутил: «Что бы ни привело тебя сюда, это должна быть веская причина, чтобы согласиться променять солнышко Майами на эту погодку».
В жизни бывают критические моменты, и этот был как раз таким. Я собирался предложить президенту четыре миллиона долларов Лу и фонд «Демократы за Никсона». Иными словами, я собирался просить президента помиловать моего друга.
«Ларри, так что же я могу для тебя сделать?»
Но я не смог произнести нужных слов. Если бы я внес предложение Лу, вы бы сегодня вряд ли смогли видеть меня по телевизору.
Потому что, уверен, если бы эти слова прозвучали, рано или поздно это вышло бы на поверхность и меня бы арестовали за участие в заговоре и попытку подкупить президента. О последствиях я даже думать не хочу. Единственное, что я смог придумать в тот момент, это попросить Никсона принять участие в моей программе после инаугурации.
«Почему ты не спросил об этом по телефону?» удивился он.
«Мне было необходимо сделать лично», ответил я. Окончание нашей прогулки прошло в некотором смущении, но это были цветочки по сравнению с тем, что я почувствовал, когда входил в дом Лу Вольфсона, вернувшись во Флориду. Он-то был уверен, что Никсон примет деньги.
Ситуация была совершенно безвыходной. Тут уж моя матушка помочь мне никак не могла. Точно так же, как Деляга Герби. И ни один банкир не пришел бы ко мне на помощь. Я был в западне. Я посмотрел Лу прямо в глаза и рассказал ему чистую правду обо всем, что произошло. Он не кричал. Он не подал виду, что разгневан. Но я видел, что внутри у него все кипит.
Ситуация была совершенно безвыходной. Тут уж моя матушка помочь мне никак не могла. Точно так же, как Деляга Герби. И ни один банкир не пришел бы ко мне на помощь. Я был в западне. Я посмотрел Лу прямо в глаза и рассказал ему чистую правду обо всем, что произошло. Он не кричал. Он не подал виду, что разгневан. Но я видел, что внутри у него все кипит.
«Пошел вон», сказал он. И это были последние слова, которые произнес, обращаясь ко мне, Лу Вольфсон.
Лу был приговорен к заключению в тюрьме самого легкого режима. Прежде чем его отправили отбывать срок, один из его компаньонов передал мне график выплат моих долгов. Я пытался выдержать этот график, но у меня ничего не получилось.
Я мечтал только о том, чтобы все поскорее закончилось. Это было странное время. Я был популярен, как никогда, и вел репортажи об играх Miami Dolphins. Я пытался разобраться с финансами, постоянно занимая деньги, чтобы отдать долги. Но призрак Вольфсона преследовал меня повсюду. В 1969 году в журнале Life появилась статья, в которой раскрывались подробности выплат Вольфсона судье Фортасу. Они не были противозаконными. Фортас был честным человеком. Но факт, что судья Верховного суда брал деньги у преступника, был ужасен. Фортас был вынужден подать в отставку. Но на этом история не закончилась.
После того как Вольфсона выпустили из тюрьмы, моя жизнь окончательно превратилась в театр абсурда. Я кое-как наскреб пять тысяч, которые должен был отдать, и послал их ему. Но Лу не пожелал принять деньги. Он хотел другого.
Он подал на меня иск через прокурора штата Дика Герштейна. Только подумайте! Он подал иск через человека, который брал его деньги у меня и передавал их Гаррисону. И, как оказалось, Герштейн с Гаррисоном не каждый раз встречались, как было условлено. Одну из пятитысячных выплат Вольфсона Герштейн так и не передал Гаррисону. Он держал эти деньги в течение года, а потом послал их обратно Вольфсону.
Герштейн определенно не хотел заводить на меня дело. Он был моим другом. И конечно же, не хотел, чтобы вскрылось его собственное участие во всех этих разборках. Он был вынужден отказаться от дела. Но это не пошло ему на пользу. Стали раздаваться голоса, призывающие к его отставке.
20 декабря 1971 года мне было предъявлено обвинение в хищении в особо крупных размерах, тогда-то и был сделан снимок для полицейского архива. Когда в тот же вечер я приехал на радио, главной новостью на моем же канале был мой арест. Генеральный менеджер встретил меня, когда я входил в студию. Он сказал, что, вероятно, будет лучше, если сегодня я не стану выходить в эфир. Я был под подозрением, и студия не хотела иметь со мной никаких дел. Точно так же поступили и телеканал, где я работал, и газета, для которой я писал статьи. Я пытался возражать, что в Америке действует презумпция невиновности. Но это не приняли во внимание.
Слушание дела было назначено на утро понедельника месяц спустя. В ночь накануне председатель суда слег с сердечным приступом. Нельзя сказать, что я мечтал увидеть в газетах заголовки типа: «Судья потерял сознание, читая дело Кинга».
Мой адвокат считал, что мы легко справимся с обвинениями. Но все оказалось еще проще. Вступили в действие сроки давности. Пару месяцев спустя другой судья закрыл дело. Я был в восторге но, как оказалось, радовался рано: я не был реабилитирован полностью. WIOD заявила, что дело было слишком скандальным и они не могут взять меня обратно на работу. Телеканал и газета поступили так же.
Я чувствовал свою силу лишь тогда, когда был в эфире. Жизнь была разрушена, и я не знал, чего ждать. Друзья отнеслись ко мне с сочувствием, и в некоторых газетах появились выступления в мою защиту. Но мне было стыдно. Я даже матери не смел смотреть в глаза. Моя мать, которая когда-то получала у мясника лучшие бараньи отбивные лишь потому, что собиралась приготовить их для Ларри Кинга, не могла даже говорить о том, что произошло. «Что они сделали с моим бедным сыночком» вот и все, что она смогла сказать.
Мне исполнилось 37. У меня не было работы, лишь пара сотен тысяч долларов долгов. И четырехлетняя дочь. Когда мы встречались с Хаей, я водил ее гулять в наш с ней «тайный» парк. Это было тяжелее всего смотреть на дочь и понимать, что я не способен ее обеспечить.
Дела шли чем дальше, тем хуже. Я превратился в затворника. К концу мая у меня осталось всего 42 доллара. Квартира была оплачена до конца месяца. Я заперся дома и думал лишь о том, что меня ждет. Скоро мне будет не на что даже купить сигарет. Я вспоминал, как в далекой юности оказался в одиночестве в Нью-Йорке продрогший, без сигарет и денег, чтобы их купить, и как мне пришлось взломать автомат, чтобы добыть пачку.