В западнорусских землях, как указывает И. П. Старостина, «лицо, сообщившее потерпевшему сведения об объявленном преступлении, называлось соком, а то, что он сообщил, обозначалось глаголом сочить»[144]. В качестве примера можно привести документ начала XVI в., начинающийся словами: «А коли будет человек или холоп или роба на государя своего сочити»[145]
В исторической литературе «сока» принято отождествлять с «ябетником» Русской Правды[146].
В этой связи интересно отметить, что в современном чешском языке «сок» «противник», «враг», «клеветник», польском «клеветник», что близко по значению русскому «ябеда». В Судебнике 1497 г. «ябедничество» является преступлением и упоминается в одном ряду с такими «лихими делами», как «татьба», «разбой», «душегубство». Если Русская Правда не раскрывает значения «ябетника», то Судебник 1497 г. не раскрывает значения «ябедничества».
I Литовский Статут знает также и термин «осочене». Его смысл прямо противоположен глаголу «сочить» Псковской Судной грамоты. «Осочене» Статута это клевета, ложный донос. Памятник называет «осочене явное або таемное, або таемное подозрение неслушное», при этом тот, кто обвинил необоснованно в преступлении, должен понести наказание, назначенное за это преступление: «тот хто на кого помовит, а не доведет (т.е. не докажет), тым каранем сам мает каран быти»[147].
Cудебник 1497 г. в ст. 8 говорит о «ябедничестве» в следующем контексте: «А доведут на кого татбу, или разбой, или душегубство, или ябедничество или иное какое лихое дело, и будет ведомый лихой, и боярину того велети казнити смертною казнью, а исцево велети доправити изь его статка»[148].
Рассмотрим функции должностных лиц с тем, чтобы определить их место и значение в правовой системе, а также проследить эволюцию, приведшую к появлению «ябедничества».
Как уже отмечалось, по I Литовскому Статуту «сок» шел «следом» и занимался поиском пропажи и обыском. Ст. 2, р. XIII Статута гласит: «Которым обычаем заставати мает лицо або след в чием дому. Тэж уставуем естли бы кому сок вел або за лицом следом пришел в чий дом, а не мог мети вижа от того пана, чий человек, або от повету, тогды мает при той стороне трести дом»[149]
Как представляется, процедура «сочения» родственна институту «свода»[150]. Различие в том, что при своде потерпевший сам занимался поиском пропажи, тогда как при «сочении» действовал посредством соков. Об этом говорится в ст. 26 р. XIII I Литовского Статута: «Тэж уставуем: естли хто мает трести чый дом, будучи сведом або тэж через соков доведавшися лица, абы было в дому чием, в коморе або в погребе найдено, тогды не сам истец, кому шкода, але стороннего человека осмотревшы, абы ничого в ней не было, мает послано быти, абы лица осмотрел»[151]
Русская Правда в ст. 114 говорит: «Аже кто своего холопа сам досочится в чьем-любо городе»[152]
Это положение Правды иллюстрирует новгородская берестяная грамота 109 (начало XII в.), речь в которой идет о пропаже «робы», купленной в «Плескове». Автор послания сообщает: «А се ти хочоу коне коупив, и княж моуж въсадив, та на съводы»[153].
За свою деятельность данные должностные лица получали определенное вознаграждение.
Приведем примеры.
В Статуте острова Корчула должностное лицо, родственное соку, именовалось «accusator»[154]. «Аccusator» занимался раскрытием преступных сообществ, в частности пиратских шаек, и получал вознаграждение половину денежного штрафа или имущества преступника или сообщества[155]. По Винодольскому Закону (cт. XLVIII) «пристав» за плату разыскивает и ловит скот, угнанный в «татбе»[156].
У южных славян институт «соков» практически в неизменном виде существовал и в XIX в. Плату для «соков» устанавливает «Обштий земальский законик Црногорский» 1855 г.: «Сок, кои насочи судца митника, добиhе награде петдесет талиера, а овие петдесет талиера треба узети у судаца митника и поступати с ньими онако, како што осмо правило овог законика изговора»[157].
Институт «соков» известен и обычному праву албанцев XVIIIXIX вв.; данные должностные лица были и явными и тайными, работали как за вознаграждение сродни частным детективам, так и на общественных началах[158]. По положениям обычного албанского права: «Всякий разговор следователей с дознавателем происходит тайно», «Следователи дают клятву, что не выдадут дознавателя до самой его смерти, если только он сам не захочет раскрыться»[159].
Институт «соков» известен и обычному праву албанцев XVIIIXIX вв.; данные должностные лица были и явными и тайными, работали как за вознаграждение сродни частным детективам, так и на общественных началах[158]. По положениям обычного албанского права: «Всякий разговор следователей с дознавателем происходит тайно», «Следователи дают клятву, что не выдадут дознавателя до самой его смерти, если только он сам не захочет раскрыться»[159].
Сходные отношения просматриваются и в обычном праве народов Северного Кавказа, где выдача преступников производилась также за денежное вознаграждение[160]. Одна из норм гласила: «доказчик принимает присягу и бывает тайный и явный»[161].
В некоторых славянских землях подобные должностные лица имели довольно высокий правовой статус[162]. Так, Полицкому Cтатуту известен институт «прокураторов». Ст. 11 памятника предписывает избирать «прокураторов» от трех «племен» с тем, чтобы они выполняли общинные обязанности («да они отежу опhена дугована»)[163]. В далматских общинах, в частности в Дубровнике, должности «соков», «аккузаторов», «прокураторов» были выборными, а обвинение они основывали на свидетельстве общины[164]. В средневекой Чехии «соки» в своей деятельности опирались на соседей и без их свидетельства не могли никого выдать[165].
В Полицкой должностной иерархии «прокуратор» занимал третье место после князя и воеводы. Как отмечал Б. Д. Греков, по Статуту существовало два вида «прокураторов»: высшие и низшие. Первые вели суд от имени князя. На решения этого суда нельзя было подавать апелляцию. Высшие «прокураторы» являлись здесь блюстителями правопорядка в широком смысле, сродни современным органам прокурорского надзора. Низшие прокураторы выступали как частные поверенные, «адвокаты», «детективы». Иск можно было возбуждать как лично, так и через «прокуратора»[166]. Должники были вправе требовать отсрочки заседания суда «нека найду прокуратора, не умим сам говорити». В сферу их компетенции входило также «искати и прити се», т.е. заниматься поиском пропажи и выступать в суде. В случае болезни можно было послать вместо себя «прокуратора» («неговь прокуратор»)[167]. Интересно отметить, что «прокуратор» выступает в качестве адвоката и в I Литовском Статуте[168].
Институт общественных защитников известен и Законнику Стефана Душана. Cт. 71 «О сироте» говорит следующее: «Сирота коя несть яка прети или отпирати да дае пьрьца кои ке отпирати» («Cирота, которая не в состоянии искать или отвечать (на суде), да представляет защитника, который будет отвечать»)[169]. Как отмечал В. В. Ягич, по Статуту острова Крка, обязанностью «присежников» было «браните довице и сироте и такой иних убозих люди»[170].
Прослеживаются определенные черты сходства в функциях славянских правоохранителей («аккузаторов», «прокураторов», «соков») и англосаксонских «шерифов». В раннесредневековой Англии на «шерифов» возлагались полицейские обязанности. Шерифы, именовавшиеся также «герефа», «шир-герефа», избирались населением графства и приносили присягу, являясь «охранителями мира»[171]. Эти должностные лица изначально занимались только лишь поиском воров и украденного, однако постепенно сфера их компетенция расширялась. К «шерифам» можно было обратиться с требованием правосудия, они назначали срок слушания дела в суде, следили за соблюдением судебного порядка, объявляли королевские указы и следили за их выполнением[172], организовывали население для преследования воров и поиска похищенного, осуществляли контроль за деятельностью купцов, свидетельство купли-продажи[173].
Итак, и у славян, и у англосаксов данные лица занимались изначально лишь поиском воров и покражи. Чем объяснить такое сходство?
Думается, зарождение данного института можно отнести к тому времени, когда для противодействия преступности существовали первобытные, примитивные механизмы, как то: месть, саморасправа, вооруженный отпор и т.п. Воровство же, как преступление тайное, в силу своей специфики вызвало появление особых специалистов, занимавшихся поиском похищенного и выявлением воров. Постепенно, по мере складывания представления о правонарушении, их функции расширялись.