Интересный «юридический» обычай записал М. Забылин: «Если в доме случилась пропажа и признаков никаких не было, кроме одного подозрения, то вызывали ворожею или колдуна, и эти обличители присматривались к животу подозреваемого. Как это производилось, неизвестно, но, во всяком случае, нужно предполагать, что от этой ворожбы возникла пословица: плохо лежит брюхо болит»[174]. Это, несомненно, отголосок дохристианских языческих верований. Мы знаем, что князьям принадлежали судебные полномочия. Но князья у языческих славян нередко выполняли и роль верховных жрецов. Во многих славянских языках слова «жрец» и «князь» звучат почти одинаково[175]. Можно предположить, что в древности поиском воров и украденного занимались особые «ворожеи» жрецы, которые затем и выдавали воров князю, судившему их при участии рода или племени. Поиск воров сопровождался, вероятно, магическими действиями с тем, чтобы вызвать подношения, жертвы богам и т. п. со стороны заинтересованных лиц.
Институт «соков» можно связать и с институтом «законоговорителей», вещателей права, известным многим народам[176].
Так, в раннесредневековой Исландии на альтинге специальный «законоговоритель» ежегодно оглашал право[177]. У народов Северного Кавказа еще в XIX в. был известен титул «язык народа», дававшийся за доблесть, храбрость, участие в судебных разбирательствах, знание обычаев и красноречие[178].
Обратимся теперь к рассмотрению древнерусских «ябетников». Одной из проблем является происхождение самого этого термина. Отметим, что глагол «сочить», являясь по сути общеславянским, был известен как на юге Руси, так и на севере. Этот глагол встречается и в новгородских берестяных грамотах[179]. В более позднее время, во второй половине XVII в. Белозерском уезде, в особых документах «следовых записках» употребляются выражения «след высочили», «высочили след»[180].
В связи с этим возникает вопрос: почему Русской Правде известен «ябетник», а не «сок»?
О происхождении термина «ябетник» в XIX в. была высказано убедительное предположение: этот термин представляет собой ославяненное германское слово, означающее должностное лицо: Aembed (гот.) должность, Embede (дат.) должность, Ambtman (нем.) служитель[181]. Эта точка зрения разделяется и современными филологами[182]. По мнению П. Н. Мрочек-Дроздовского, «ябетники» являлись не земскими общинными, но княжескими «соками», в противном случае они удержали бы славянское название, как в южнорусских и западнорусских землях, где в Судебнике Казимира и I Литовском Статуте упоминается «сок»[183]. Н. А. Максимейко полагал, что «ябетники» в качестве княжеских чиновников выступали лишь на Севере в Новгороде[184], однако такой взгляд представляется спорным. М. Ф. Владимирский-Буданов приводил Витебский привилей 1503 г., из которого явствует, что «ябетники» «ябедники» являлись должностными лицами и в это время, причем их должность носила общественный характер. В случае злоупотребления со стороны чиновников наместнику предписывалось избирать в «подвойские» и «ябедники» «добрых людей», которые бы мещанам «любы были»[185]. Мы видим, что «ябедник» обладал здесь достаточно высоким правовым статусом и являлся не государственным, но связанным с городским самоуправлением чиновником. К началу XVI в. относятся известия и о смоленских «ябедниках», речь о которых пойдет ниже.
Упоминаются «ябетники» и в новгородских берестяных грамотах. Несмотря на их скудные свидетельства, грамоты позволяют дополнить представления о них. Так, в грамоте 235 (XII в.) некто Судита жалуется, что на него наслали «ябетника дова и пограбила мя в братни долг»[186]. Речь здесь идет, по-видимому, о «грабеже», как конфискации с санкции судебных властей. На «ябетников» возлагались, таким образом, судебно-исполнительные функции, что вполне соответствует юридическому порядку того времени, при котором не было четкого разделения судебной и исполнительной властей.
Грамота 421 (середина XII в.) содержит выражение «пошлю ябетника». Приведем ее текст: «От Боряте к Нежилу. Поиди сыну домовь, свободне еси. Пак ли не идеши, послоу на тя ябетник, я заплатил 20 гривн, а ты свободен»[187]. В более ранней грамоте 12 (первая половина XII в.) из Старой Руссы присутствует та же формула сохранились слова «а я солю ябетенике» («а я шлю ябетника»)[188]. На этом данные берестяных грамот о «ябетниках» исчерпываются.
Однако эти свидетельства дают основание предположить, что «ябетники» выступали и как частные поверенные, действовали не только лишь как агенты государственной княжеской власти, но и как представители частных лиц («я шлю ябетника»)[189]. Это может свидетельствовать о том, что «ябетники» в Новгороде могли быть как княжескими, так и общественными служителями, что соотносится со сведениями о полицких «прокураторах» и «соках».
Близкие аналогии такого порядка являет собой и Псковская Судная грамота. В качестве примера можно привести ст. 25, в которой говорится о вызове обвиняемого на суд особым лицом «позовником». «Позовник» либо княжий, либо псковский служитель, либо частный человек, нанятый истцом за свой счет[190]. И. П. Старостина пишет, что и западнорусский «cок» «не был урядником, но человеком, пользующимся общественным доверием, которого пострадавший нанимал за свой счет для отыскивания пропавшего»[191].
Перейдем к рассмотрению «ябедничества». Деятельность данных должностных лиц была связана, как уже отмечалось, с обвинением, а также с получением за свою деятельность денежного вознаграждения. Вследствие этого «соки», «ябетники» и др. могли использовать служебное положение в своекорыстных целях, а также заниматься ложными обвинениями, клеветой. Уже «Закон судный людем» запрещает тайное доносительство: «Во всяку пьрю и клевету и шьпты достоить князю и судии не послушати их бес свидетель мног». Эта норма присутствует во всех редакциях памятника[192].
В качестве примера одного из наиболее ранних проявлений «ябедничества» в восточнославянских землях можно привести данные древнейшей новгородской берестяной грамоты 247 (XI в.). Текст этой грамоты сохранился не полностью, однако речь в ней идет о том, что «смерды» побили «клеветника». По мнению Л. В. Черепнина, речь в грамоте идет о «поклепном» деле[193]. «Клеветник» грамоты, возможно, должностное лицо родственное «соку» (ср. «клевештин», «клевештарь» черногорцев). Само слово «клевета» означало «обвинение» и проделало сходную эволюцию, но, по-видимому, ранее[194]. В берестяной грамоте сохранились слова: «а продаи клеветника того», которые можно истолковать как призыв подвергнуть «клеветника» штрафу «продаже». У албанцев дознаватель «сок» в случае ложного обвинения оплачивал пропажу вместо вора[195]. У древних чехов ложных «соков» побивали камнями[196].
Итак, заметно стремление законодателя пресечь «ябедничество», оградить невиновных от ложных доносов[197]. Исходя из этого, и «ябедничество» Судебника 1497 г. можно объяснить как злостную клевету. Однако Судебник определяет за это преступление смертную казнь. Это побуждает предпринять попытку более тщательного рассмотрения данного преступления Судебника.
П. Н. Мрочек-Дроздовский отмечал, что в источниках первой половины XVI в. «ябедники» выступают и как лжесвидетели в суде, и как простые обвинители, и как подстрекатели к мятежам «кромольники» и в связи с «грабежом»[198]. Предшественниками «ябетников» в злоупотреблении своим служебным положением были «тиуны», также обладавшие судебно-правовыми полномочиями[199].
Как представляется, содержание «ябедничества» Судебника 1497 г. раскрывают следующие свидетельства источников, хронологически близких данному законодательному памятнику; это новгородская берестяная грамота 307 первой половины XV в., свидетельство Новгородской Первой летописи, относящееся примерно к этому же времени, а также сведения о «ябедниках» Смоленского привилея 1505 г.
В берестяной грамоте рассказывается о действиях ложных позовников. Приведем ее текст: «Осподену Одреяну Михайловицю, осподену Мыкити Михаиловицю, осподеже нашеи Настасеи Михаилове жене челом бею хрестьяне избоищине. Здесе осподо у вашей вълости является позовнице у Горотъне, и зде является (п)позовнице ложивы и зде осподо явлется рукописания лживые. А переписывают вашь не требу. И деяк позовниции рукописаниа лживые творяся. Печатале. И ва Парфе рукусаниуся[200]. А хрестьяне вашь вам своеи осподе цолом бею». В переводе: «Господину Андреану Михаиловичу, господину Никите Михаиловичу, госпоже нашей Настасье Михаиловой жене, челом бьют крестьяне из Избощ. Здесь господа появляются позовники в Городне. И здесь являются позовники лживые. И здесь господа являются рукописания лживые. А переписывают ваше имущество неправильно. И дьяк позовничий и рукописания лживые творятся. Печатал (дьяк). И в Парфе рукописания. А крестьяне ваши вам своим господам челом бьют»[201].