Мы обходим камеры и сканеры, обернулся на секунду Максим Андреевич. В сущности, наше путешествие вряд ли контролируют, но, береженого, знаете
Редкие прозрачные створки отъезжали под писк ключа.
Секции большей частью секции были пусты, и Бурдюков задавался вопросом, обычное ли это дело.
В рабочей зоне прошу ничего не трогать, вновь обернулся Максим Андреевич. Это никому не поможет, а нас погубит. Здесь.
Он становился перед самой обычной дверью. Табличка на ней гласила: «Зал 14». Все тем же ключом доктор открыл ее.
Входите, сказал он Бурдюкову.
Бурдюков шагнул внутрь. Максим Андреевич зашел за ним и прикрыл дверь.
Внутри царил зыбкий ртутный свет. Зал был длинен и весь занят странной формы, похожими на улиточные раковины креслами. По краю его и между рядами кресел шли желтые дорожки, видимо, как раз и разделяющие пространство на рабочие зоны, в которых что-либо трогать было нельзя.
Здесь ваши, сказал Максим Андреевич.
Он двинулся по дорожке, жестом показав следовать за ним.
Мои?
Бурдюков сутулился, поспевая за доктором. От кресел несло вонью так, что хотелось зажать нос. Доктор натянул маску.
Раньше каждый день делали санитарную обработку, сказал он, но потом начальство посчитало, что это лишнее. Теперь лишь раз в неделю проливают водой из шлангов. И никому нет дела. Все же и так работает.
Максим Андреевич скрипнул зубами.
Бурдюков смотрел на кресла. Сказать, кто находится внутри, было невозможно. Слишком уж хитро внутрь заворачивались бока. Правда, одно, украшенное кое-как стянутой скотчем трещиной, заставило его остановиться.
Кажется, в кресле кто-то лежал. Просматривался голый живот и рука. Бурдюков шагнул было с дорожки, но доктор за рукав халата потянул его обратно.
Еще насмотритесь, сказал он. Сейчас повернем и насмотритесь.
Там люди? спросил Бурдюков.
А кто же еще?
А почему они лежат, не работают?
Максим Андреевич издал смешок.
Как раз работают, Веня.
Дорожка отрастила перпендикуляр, и они перебрались на него. Кресла стали ближе, и главное теперь глазам Бурдюкова представали их внутренности, а не пластик внешней обшивки.
Смотрите внимательно, произнес Максим Андреевич, замедляя шаг.
В креслах полулежали люди. Они явно были из той массы, что вместе с Бурдюковым утром текла к зданию. Об этом говорили их грязные тела и накрученные вокруг тел тряпки и целлофановые клочья, создающие видимость одежды.
Бурдюков вглядывался в лица и видел, что все они спокойны и бледны. Глаза закрыты, губы раздвинуты в слабом оскале.
Они спят? спросил он.
В какой-то мере, ответил ему Максим Андреевич. Они подключены.
К чему?
Доктор постучал пальцем по лбу.
К управляющим контурам. Их мозги используются как вычислительные мощности, как командные кластеры. Я нисколько не иронизировал, ваши коллеги действительно работают.
Но
Потом, Вениамин, сказал Максим Андреевич. Нам надо обойти зал.
Кресел было много. Бурдюков был уверен, что число их доходит до тысячи штук. От зыбкого света и округлых ракушечных форм у него зарябило в глазах.
Вы понимаете, сказал Максим Андреевич, коротко обернувшись, это уже коллапс. Но никому нет дела.
Почему? спросил Бурдюков.
Потому что никому не надо. Санитарная обработка это, понимаете, лишнее. Без этого уже можно обойтись. Болванчикам оно к чему? Потерпят болванчики. Все равно ничего не заметят, не учуют и не оценят. Бессмысленная возня получается. То ли дело автоматический душ после!
Доктор взмахнул рукой.
Сахар, глюкоза тоже не нужны. Чего тратить драгоценные продукты! Колите ПОБС, дорогой Максим Андреевич! Не думайте. Думать вредно. Колите. А то что скорость обработки сигналов падает и процент сбоев растет из-за истощений, так болванчиков много. Один кувыркнулся, другой заменит. Автоматика только перераспределит процессы.
Как это кувыркнулся? спросил Бурдюков.
Умер, просто сказал доктор.
Бурдюков внимательней посмотрел на людей, лежащих в креслах.
Здесь?
Бывает и здесь, чаще на проспекте или в домах. В этом смысле, у нас полная демократия, широкий диапазон.
Сахар, глюкоза тоже не нужны. Чего тратить драгоценные продукты! Колите ПОБС, дорогой Максим Андреевич! Не думайте. Думать вредно. Колите. А то что скорость обработки сигналов падает и процент сбоев растет из-за истощений, так болванчиков много. Один кувыркнулся, другой заменит. Автоматика только перераспределит процессы.
Как это кувыркнулся? спросил Бурдюков.
Умер, просто сказал доктор.
Бурдюков внимательней посмотрел на людей, лежащих в креслах.
Здесь?
Бывает и здесь, чаще на проспекте или в домах. В этом смысле, у нас полная демократия, широкий диапазон.
Они снова повернули. Впереди обозначилась дверь.
Я не видел мертвых, сказал Бурдюков.
Именно, что не видели. Раньше мертвецов похоронные команды выносили, а сейчас уж и не знаю, может, трупы лежат у вас в спальнях и делят места с живыми людьми.
Я бы заметил, нахмурился Бурдюков.
Вряд ли, сказал доктор. И семья ваша, скорее всего, давно уже не настоящая ваша семья. Иные родственники, думаю, сменились по нескольку раз.
В смысле?
В том смысле, что вы зовете близкими совершенно чужих вам людей. Вам лишь кажется, что они ваша семья.
То есть, моя Магда не Магда?
Да.
А мой брат? Мой отец?
А вы узнавали их в измененном состоянии? спросил Максим Андреевич. Или их внешность все же разительно отличалась от вам привычной?
Отличалась, глухо сказал Бурдюков.
Вот видите.
Значит, у меня нет семьи?
Увы.
Они подошли к двери. Пискнул ключ. Выходя из зала, Бурдюков оглянулся. Под ртутным светом с этого ракурса зал походил на гигантское засеянное поле. Бутоны кресел всходили на тонких ножках, внутри червоточинами, загогулинами, может быть, семенами лежали худые и грязные люди.
С потолка сыпнули искры, и несколько метров далеко в стороне погрузились во тьму.
Сюда.
Вслед за Максимом Андреевичем длинным лестничным пролетом Бурдюков поднялся на следующий этаж. Следы запустения здесь бросались в глаза. Некоторые коридоры пугали полным отсутствием света, со стен облезала краска и мозаика, под ногами постоянно что-то похрустывало.
Ничего уже никому не надо, с горечью произнес доктор. На этот этаж, представьте, уже не ходят. А над нами их еще семьдесят.
И все пустые? удивился Бурдюков.
Да. Доктор остановился у одной из матовых рамок, украшающих стену. Сдул пыль с нижней части. А лет двадцать назад здесь было полно народу.
Он нажал на кнопку под рамкой, и она осветилась, полупрозрачный, из нее выдвинулся речной обрывистый берег, дерево склонило ветви, дымка поплыла над водой. Максим Андреевич провел сквозь пейзаж рукой, и рамка, порябив, погасла.
Ничего не работает, пожаловался доктор. Я удивляюсь, как это здание еще стоит. В прошлом году было два пожара, там, наверху.
Бурдюков поднял глаза, силясь проникнуть разумом сквозь толщи перекрытий.
Туда можно забраться?
Можно, кивнул Максим Андреевич. Только зачем?
Посмотреть.
Там не на что смотреть.
Некоторое время они пустыми, покинутыми коридорами шагали молча. Слева и справа то и дело обозначались кабинеты, двери некоторых были распахнуты, демонстрируя неприглядные внутренности в обрывках свисающих проводов и разбитых, осыпавшихся панелей. Заглянув в один, Бурдюков подумал о том, что отсюда, скорее всего, тащили все, что может пригодиться в хозяйстве. Он и сам бы, наверное, что-нибудь прихватил. Хотя бы целую плитку с пола. Грязь всегда можно отмыть, а плитка
Бурдюков вздрогнул, вспомнив настоящий, жуткий вид своей квартиры.
В моем доме также, сказал он.
Максим Андреевич, любопытствуя, сунул голову в комнату.
Все ободрали, скривился он. Но у вас не так. У вас изначально была голая коробка.
Почему?
Потому что зачем тратиться, когда можно сделать так, что любое помещение без удобств и мебели будет представляться вам дворцом?
Бурдюков нахмурился.
И давно это?
Лет пятнадцать. Я расскажу.
Они миновали забитый столами отрезок с узкой щелью прохода, дальше, составленные друг на друга, ножками вверх, вдоль стен потянулись стулья. Стульев было очень и очень много.