Не только она с ужасом взирала на Бездну Бездна тоже внимательно смотрела на Машу Бездна становилась Машей?
Не вздумайте снова впасть в отчаяние, голос Демона был как пощечина, которой приводят в чувство изнервничавшихся барышень. Да, вы тоже ощущаете эту болезнь. Но понимаете причины своего недомогания в корне неверно, Демон поджал губы, демонстрируя, что у них совершенно нет времени обсуждать ее страхи. Вы Киевица. Вы не можете заразиться или перетянуть болезнь при заклятии. Но болезнь затронула ваш Город, заразила его людей, киевлян. Болезнь подтачивает тело Киева Потому она беспокоит и ваше тело. Ибо ваш Город это вы.
Но начала было Маша.
Вы переживаете за свой Город, проживаете и его беды, болезни. Слепые, кажется, зовут это нынче эмпатией? Способность испытывать боль за другого. Чем больше вы сливаетесь с Городом, тем сильнее будете чувствовать это Где болит? спросил он. И стал похож на сурового доктора. Вот-вот из мрака теней появится черный саквояж, а из него лаковая черная трубка слушать Машино неровное дыхание, и блестящая ложка осматривать воспаленное горло.
Болей нет. Скорее уж, общее недомогание. Разве что печень. И чувство металла во рту, ответственно перечислила все свои болести Маша. И тяжесть в сердце, словно камни зашили.
И где в Киеве ваше сердце?
Я не знаю
Определитесь! нахмурился «доктор». Где сейчас ваше сердце там и беда. Или спасение. Или решение загадки. Ищите!
Маша неуверенно кивнула и виновато схватилась за бок.
Печень? уточнил «доктор». Это, пожалуй, Подол. Больше всего больных именно там. С утра не меньше двух-трех десятков.
Ты можешь узнать их адреса? встрепенулась Ковалева.
Вы не услышали меня, Мария Владимировна, Киевский Демон положил две тяжелые ладони ей на плечи. Вы не можете помочь каждому человеку, но вы можете помочь всему Городу. Вы и есть Город, одно из его воплощений. Вам не нужно бежать к больным, выяснять их имена, воскрешать. Вы должны прочесть Воскрешение для самой себя.
Воскресить себя?
Излечить. Это так же легко, как почесать себя за ухом. Пока у вас достаточно сил. И вместе со своим телом вы излечите ВЕСЬ Киев. Ибо Город и есть вы. И из Трех Киевиц лишь вы имеете подобную связь с Ним.
«Город это я», задумчиво повторила она про себя.
Маша не пыталась высвободиться из-под ладоней Демона своей тяжестью они словно придавали ей вес и уверенность в себе.
«Город это я».
Она не раз ощущала подобную связь. Но никогда не видела столь простой и практический смысл. Решив свою проблему, она может решить и проблему Города, и порой для этого вовсе не нужно выходить из Башни Киевиц.
Сколько у меня есть времени?
Когда у вас начнут отниматься руки и ноги, мадам Моровица победит. Но, полагаю, сутки в запасе имеются. До полуночи время есть точно. До конца дня в вашем Городе никто не умрет. Просто повторяйте самовоскрешение раз в два часа, он снова стал похож на чопорного дореволюционного доктора с обширной практикой.
А еще на учителя, и в его черных, непроницаемых как камень-оникс, глазах была одновременно незыблемая уверенность в ее бесконечной силе, даже легкое удивление перед размерами данной ей силы, и разочарование, словно Маша очередной раз дала маху.
А разве нет? Вместо того чтобы метаться полночи по Киеву и уничтожать последствия болезни, она должна была искать ее причину. Искать решение проблемы
В самой себе?
Вы это Город, повторил Киевский Демон.
А Маша плотно закрыла глаза двумя ладонями и попыталась считать свое тело. Представить себе, что весь Киев поместился у нее в животе. Прочувствовать Город как свой организм.
«Робин Бобин Барабек, скушал сорок человек всплыл в памяти старенький детский стишок. Скушал церковь, скушал дом, и кузницу с кузнецом. А потом и говорит: «У меня живот болит!»
И живот таки болит.
Сердце? Томится тяжестью, но упрямо молчит.
Хуже всего печень колет и колет Это Подол. Дорогожичи. Кирилловские высоты. Верхний и Нижний вал. Подобно колким занозам, вонзившимся, въевшимся в кожу, ее печень терзали три смерти трое мертвецов, ушедших за утро. И она уже не могла разглядеть их черты, определить их пол.
Чуть ниже, в ее поджелудочной, умирала целая семья Она видела их. Большую комнату в районе Контрактовой, вмиг ставшую неуютной, двух детей в кроватях, усталую, умученную мать. И отца, который вот-вот падет с ног не в переносном, в прямом смысле слова. Отец безуспешно пытался вызвать «скорую», но не мог назвать убедительных, с точки зрения нынешней реформы, причин он умрет через пять минут прямо с трубкой в руках.
Моровица. Черная смерть.
Маша лишь сейчас поняла, почему Смерть изображалась Скелетом с косой отец рухнет, словно кто-то невидимый отрубит ему лезвием ноги. Мать закричит, но уже ничем не сможет помочь.
Нужно спешить тяжелеет правая рука. Правый берег!
А левая легкая, почему-то на Левом берегу нет больных.
Какой страшный, ей единственной из Трех Киевиц, выпал дар принимать боль целого Города.
Маша вдруг поняла своего Демона, на дух не выносившего всех людей. Неужели он так же чувствует их? Их боли. Их глупость. Их страшные и дурные поступки, убийства, изнасилования, надругательство друг над другом и все это разъедает, мучает изнутри его тело, живот?
Робин Бобин Барабек
Скушал сорок человек,
А потом и говорит:
«У меня живот болит!»
Видит Бог, люди с их страстями, грехами, болезнями не самая здоровая и полезная пища.
Киевица сложила на себе руки крест на крест и прочла Воскрешение.
Ты, пришедший на эту землю испроси Того, кто тебя послал, вернуть мне жизнь рабы его, во имя Града моего, и блага земли его и небес его, и грешных чад его Ты, по левую руку от меня, испроси Ту, кем он стал, Землю-мать Отца-небо внемли Встань и воскресни!
Впервые ей довелось испытать Воскрешение на себе самой оно прошлось по телу волной, освежающей и жаркой одновременно. Вмиг тело вернуло безмятежную легкость, гибкость и силу. От тошноты, изнеможения, головокружения не осталось и следа.
Утратив боль, она утратила и связь с умирающими, с мертвыми. Но сама легкость свидетельствовала Мертвые восстали! Больные выздоровели!
А у нее есть два часа.
И еще сутки, чтобы отыскать свое сердце.
Киев, 1870 г.
Перехрестився старий ігумен та й одійшов собі. Став на високій могилі і принародно наложив на Танського таку клятву:
За те, що Антін Танський занапастив неповинні душі, втаїв церковні гроші, земля його не прийматиме! Добро його, придбане неправдою, щезне, яко воск од лиця огня, перейде і к чужим людям, і рід його нанівеч зведеться.
Митрофан Александрович «Антін Михайлович Танський»Обратный путь показался более длинным. Невзирая на резвую молодость, Алеша устал, больше душой, чем телесно от вида неисчислимых страданий людских. Проживая в обители, он слышал, что болезнь забирает по сорок, пятьдесят, а то и сто человек в один день, но до сего дня услышанное было только словами.
Он миновал Флоровский женский монастырь, где обитала когда-то княгиня-схимонахиня Нектария. И чтобы сократить путь, пошел от монастыря через высокую Флоровскую гору, через церковное кладбище, мимо Троицой церкви.
Многие могилы здесь были убраны цветами свежими, но уже увядшими от летней жары, источавшими сладкий запах гниения, и откуда-то справа из-за кладбищенской церкви доносился безутешный долгий плач.
И Алексей приостановился и удивленно расширил глаза никогда еще не доводилось ему видеть такого!
В полном безмолвии два десятка босоногих женщин в ослепительно белых намитках и рубахах сидели на могилах с куделями белоснежного льна, похожие на ведьм или русалок, на белых призраков, восставших из мертвых. Их пальцы сучили нити, их руки были быстрыми, как стремительные и мудрые птицы, и со стороны казалось, что руки исполняют некий волшебный танец.
«Обетное полотно», догадался Алеша. Обетное создают за один день. Если до конца дня бабы на кладбище успеют вместе спрясть, основать, выткать полотно и обвернуть им кладбищенскую церковь уйдет моровица. Так говорят. И покоробленный этим бабьим колдовством, Алексей не нашел в себе сил осудить их, лишь ускорил свой шаг.
Четверть часа спустя он вышел к скверу между двух монастырей.
Прямо напротив трехъярусной колокольни Злато-Михайловского словно чудесное зеркальное отражение высились колокольня святой Софии и купола храма Премудрости Божьей. И, проходя мимо, Алексей всегда осенял себя крестом при виде этого древнейшего храма, обители киевского митрополита.
Тем паче, что и в Софии, в отдельном ковчежце хранилась святыня.
Мощи Варвары, как писал Феодосий Сафонович, прибыли из Константинополя в Киев во времена древнерусских князей. Но левая рука мученицы осталась на земле греческой. И спустя много столетий прибыла во сребном киотце в Луцк, а затем и в Киев вместе с митрополитом Гидеоном. Познала в пути надругательства, была сожжена, но не сгорела в огне чтобы с подобающею честью быть положенной в Киевософийском соборе, совсем неподалеку от нетленного тела святой и ее правой рукой в Свято-Михайловском.