Понятно.
Я откинулся назад и снова внимательно посмотрел на него. Я отдал бы «родстер» и пару покрышек в придачу, чтобы узнать, врет ли он. Он был так же непонятен мне, как и Пол Чапин. Мне явно было не по зубам то, что я в нем видел. Я зашел с другой стороны:
Не придете ли вы завтра в час дня на ланч с мистером Ниро Вулфом?
К сожалению, нет. Я буду занят.
В пятницу?
Нет, покачал он головой. Ни в какой день. Вы допускаете ошибку относительно меня, мистер Гудвин. Я вовсе не узел, который надо развязать, и не орешек, чтобы расколоть. Оставьте надежду, что я ввожу вас в заблуждение, как большинство остальных. Я действительно столь же прост, каковым и кажусь. И оставьте надежду доказать вину Пола Чапина в смерти Юджина Дрейера. Это невозможно. Я знаю, я там был.
Может, тогда в субботу?
Он покачал головой и улыбнулся, все так же грустно. Я встал, взял шляпу и поблагодарил его. Но прежде чем направиться к двери, все-таки поинтересовался:
Кстати, вы ведь читали то, второе предупреждение, что написал Пол Чапин ну или кто-то другой. Нитроглицерин и вправду маслянистый и сладковато-жгучий?
Я хирург, а не фармаколог.
Ну хотя бы предположите.
Он улыбнулся:
Нитроглицерин, несомненно, маслянистый. Говорят, со сладковатым и жгучим привкусом. Никогда не пробовал.
Я вновь поблагодарил его, вышел из кабинета, затем на улицу, сел в «родстер» и нажал на стартер. По дороге я размышлял о том, что доктор Леопольд Элкус относится именно к тому типу людей, которые зачастую привносят в жизнь досадные неприятности. Пока еще у меня никогда не возникало серьезных затруднений из-за отъявленного лжеца, но вот человек, который предположительно говорит правду, безусловный геморрой. И из-за состояния дела Харрисона, а теперь еще и этого я заподозрил, будто начинаю смутно осознавать, что состряпанный Вулфом меморандум вот-вот превратится в обычный лист бумаги, который можно будет использовать для всего, что только придет в голову, если нам не удастся расколоть историю Элкуса.
Ранее я намеревался снова остановиться возле Пятьдесят шестой улицы, чтобы еще раз взглянуть на галерею Дрейера, но, выслушав Элкуса, пришел к выводу, что лишь понапрасну потрачу время, учитывая произошедшие в нем изменения. Так что я направился домой. Лучшее, что на тот момент пришло мне в голову, это переговорить с Сантини. Полиция допросила его лишь раз, поскольку он отплывал в Италию вечером того же четверга, когда, естественно, предупреждения еще не были получены и особых подозрений у них не возникло. У Вулфа имелись связи в нескольких европейских городах, и в Риме проживал один довольно смышленый парень, неплохо проявивший себя в деле уитморовских облигаций. Мы могли бы телеграфировать ему, чтобы он занялся Сантини, и, может, тогда сдвинулись бы с мертвой точки. Мне оставалось лишь убедить Вулфа, что на трансатлантическую депешу стоит потратить около девяноста девяти долларов.
Было без четверти одиннадцать, когда я вернулся. В кабинете надрывался телефон, и потому я прошел прямо в пальто и шляпе. Хотя я и знал, что Вулф в конце концов ответит на звонок наверху, но все равно решил, что стоит снять трубку самому. Это оказался Сол Пензер. Я поинтересовался, чего он хочет, и он ответил, что хочет отчитаться. Я спросил о чем, а он сказал, ни о чем, просто отчитаться. Меня уже и без того все кругом раздражало, так что я взял язвительный тон. Выдал Солу, что если уж ему не удалось обнаружить живого или мертвого Хиббарда, то тогда, быть может, у него получится состряпать более-менее сносное чучело. Сказал, что сам только что обломался с другой стороной дела, и если его успехи такие же, как и мои, то ему лучше явиться в кабинет с колодой карт, а потом бросил трубку.
Мне потребовалось минут пять, чтобы обнаружить в папке адрес римского детектива. Вулф спустился вовремя, точно в одиннадцать. Пожелал мне доброго утра, принюхался к воздуху и уселся за свой стол. Мне не терпелось приступить к делу, но я знал, что придется подождать, пока он не просмотрит почту, не расставит орхидеи в вазе, не опробует ручку на предмет работоспособности и не даст звонок принести пиво. После всех этих деяний он прошептал мне:
Решил рискнуть выйти?
Я выкрался из дому полдевятого и только вернулся. Как раз звонил Сол. Еще пять центов потрачено впустую. Если желаете выпятить губы, то есть затруднения, над которыми стоит поломать голову.
Фриц принес пиво, и Вулф налил себе стакан. Я рассказал ему все об Элкусе, до последнего слова, даже про то, что нитроглицерин маслянистый и сладковато-жгучий. Мне подумалось, что в таком случае у него, возможно, появятся какие-нибудь мысли. Затем я выложил ему собственную мысль о римлянине. Как я и ожидал, Вулф сразу же заупрямился. Он моргнул, глотнул пива и изрек:
Можно телеграфировать за четыре тысячи миль ради факта или вещи, но никак не ради подобной тонкости. В крайнем случае ты или Сол Пензер могли бы позвонить мистеру Сантини во Флоренцию. Возможно, в итоге это и окупится.
Я попытался убедить его, поскольку каких-либо других дальнейших действий даже вообразить не мог. Значительного успеха в этом я как будто не добился, но все равно продолжал упрямо гнуть свое, особенно напирая на то, что вопрос заключался лишь в сотне долларов. И я совершенно позабыл, что мне еще надо было рассказать ему про тех троих из «Метрополитен», поставленных на Одиннадцатую улицу. Я являл собой само воплощение упрямства.
Где-то посередине моего выступления меня прервали звуки шагов Фрица, идущего открывать дверь. Я не попытался возобновить свои уговоры, а стал ждать, кто это явился.
В кабинет зашел Фриц, прикрыл за собой дверь и объявил, что с Вулфом хочет повидаться какая-то леди. Визитки не было.
Как ее зовут?
Фриц покачал головой. Обычно он проявлял бо́льшую корректность, но сейчас выглядел неуверенно.
Пригласи ее, Фриц.
Я тоже почувствовал себя неуверенно, когда увидел ее. Уродливее просто не бывает. Она вошла и остановилась, уставившись прямо на Вулфа, словно решая, как бы его укокошить. При этом в действительности уродливой она не была, то есть омерзения она все-таки не вызывала. Вулф верно подметил на следующий день: то было скорее трудноуловимое уродство, нежели явное, созерцание ее приводило в отчаяние, что уже никогда снова не увидишь хорошенькую женщину. У нее были маленькие серые глаза, взгляд которых, раз остановившись на чем-либо, уже никогда не сойдет с этого объекта. На ней было темно-серое шерстяное пальто и шляпка в тон, а на шее непомерно большой серый мех. Она уселась в кресло, которое я вытащил для нее, и громко произнесла:
Тяжело было добраться до вас. Думала, упаду в обморок.
Надеюсь, нет, отозвался Вулф. Немного бренди?
Нет. Леди судорожно выдохнула. Нет, благодарю. Она положила руку на мех и как будто попыталась дотронуться под ним до затылка. Я ранена. Вон там. Думаю, вам лучше взглянуть.
Вулф бросил на меня взгляд, и я подошел к ней. Она расстегнула мех спереди, и я оттянул его и снял. Затем судорожно выдохнул и сам. Не то чтобы мне не доводилось время от времени видеть кровь, но вот столь много все-таки нечасто, да к тому же так неожиданно. Изнутри весь мех сзади был мокрый, так же как и воротник пальто. Видок у нее был еще тот. Кровь продолжала сочиться из порезов на затылке. Я затруднялся определить, насколько глубоки они были. Женщина пошевелилась, и кровь потекла ручейком. Я сбросил мех на пол.
Ради бога, не шевелитесь! Не двигайте головой. Я взглянул на Вулфа. Кто-то попытался отрезать ей голову. Не знаю, насколько им это удалось.
Меня хотел убить мой муж, заявила она Вулфу.
Вулф смотрел на нее из-под прикрытых век:
Значит, вы Дора Риттер.
Она покачала головой, вновь хлынула кровь, и я немедленно велел ей прекратить шевелить головой.
Я Дора Чапин, ответила она. Я замужем уже три года.
Глава 10
Вулф ничего не ответил. Я стоял позади нее и ждал, готовый подхватить ее, если она начнет терять сознание и заваливаться вперед, так как не знал, насколько тогда откроются раны. Вулф же не шевелился. Он все смотрел на нее чуть открытыми глазами, а потом выпятил губы, втянул их и снова выпятил и втянул.
У него был припадок, произнесла она. Один из его ознобов.
Я и не знал, вежливо отозвался Вулф, что у мистера Чапина бывают припадки. Пощупай у нее пульс.
Я наклонился и взялся за ее запястье. Пока я считал, она начала говорить:
Точнее, это не припадки. Это выражение, которое появляется у него в глазах. Я и без того побаиваюсь его, но, когда вижу подобное выражение, просто прихожу в ужас. Прежде он меня и пальцем не трогал. Этим утром, когда я увидела этот его взгляд, я сказала кое-что, что мне не следовало Взгляните.
Она выдернула руку из моих пальцев и залезла в свою большую кожаную сумку. Извлекла из нее нечто завернутое в газету. Потом развернула бумагу и продемонстрировала кухонный нож, на котором все еще оставалась влажная красная кровь.