Облачившись в пижаму и тапочки, я устроился в своем самом удобном кресле под торшером, поставил молоко рядышком на столике с керамической поверхностью и принялся за книгу Пола Чапина. Я подумал, что пора ликвидировать пробел в моих знаниях и сравниться в этом отношении с Вулфом. Пролистав роман, я обнаружил, что отмеченных им мест довольно много: иногда лишь несколько слов, иногда целое предложение, а то и длинный отрывок из двух-трех абзацев. Я решил сосредоточиться на них и принялся перескакивать по книге, выбирая их наугад.
«не силой своего желания, но единственно лишь врожденным побуждением действовать, творить, вопреки всем сдерживающим соображениям
Здесь у Алана выбора не было, поскольку он знал, что ярость, растрачивающаяся на слова, есть лишь мычание идиота за периферией реальности»
Я прочел еще с десяток, зевнул, хлебнул молока и снова продолжил.
« Поэтому я и восторгаюсь вами произнесла она. Вы не из тех, кто брезгует разделывать собственную плоть.
и презирал весь этот скулеж, скорбящий об ужасных зверствах войны. Ибо истинный протест против войны есть не кровь, коей она пропитывает траву и жаждущую почву, не кости, что она сокрушает, не плоть, что она калечит, и не теплые питательные внутренности, что она предлагает невинным птицам и зверям. Все это обладает собственной красотой, компенсирующей скоротечные страдания того или иного человека. Беда с войной заключается в том, что ее возвышенные и трепетные волнения превышают способности нашей изнеженной нервной системы. Мы недостаточно человечны для нее. Она обоснованно требует для своих высочайших жертвоприношений кровь, кости и плоть героев. А что мы можем ей предложить? Этого жалкого труса, того жирного плаксу, все эти полки малодушных ничтожеств»
И подобного было множество. Я читал один отрывок, переходил к другому, а потом к следующему. Когда начинало надоедать, перелистывал страницы. Попадались некоторые места, казавшиеся даже интересными: кое-какие диалоги и сцена с тремя девушками в яблоневом саду. Однако Вулф там не сделал никаких пометок. Где-то в середине книги он отметил почти целую главу, в которой рассказывалось о парне, зарубившем топором двоих, причем с пространным объяснением психологической подоплеки. Вот это для сочинительства мне показалось отменной работой. Потом мне попались места вроде этого:
«поскольку имело значение не почитание насилия, а его применение. Не бурные и смешанные эмоции, а действо. Что убило Арта Биллингса и Кёрли Стивенса? Ненависть? Нет. Гнев? Нет. Ревность, мстительность, страх, враждебность? Нет, ничего подобного. Их убил топор, направленный мускулами его руки»
В одиннадцать часов я сдался. Молоко закончилось. К тому же вряд ли мне удастся найти в книге то, что уже обнаружил Вульф, даже если бы я и просидел всю ночь. Мне подумалось, что там и сям я обнаружил намеки на достаточную кровожадность автора данной книги, но на этот счет у меня и без того уже имелись подозрения. Я бросил книгу на столик, хорошенько потянулся, зевнул, открыл окно и стоял у него, глядя на улицу, пока пронизывающий холодный воздух не загнал меня под теплое одеяло.
Субботним утром я вновь принялся за дело. Для меня это был черствый хлеб, и, полагаю, работу я выполнял погано. Если один из тех парней и припрятал некий факт, который мог оказаться нам полезным, вряд ли я смог бы его заметить с моим-то тогдашним подходом. И все же я не останавливался. Посетил Элкуса, Ланга, Майка Эйерса, Адлера, Кэбота и Пратта. В одиннадцать позвонил Вулфу, но распоряжений для меня у него не оказалось. Тогда я решил как следует взяться за Питни Скотта, таксиста. Быть может, моя дикая догадка в тот день была верной: вдруг он и вправду что-то знает об Эндрю Хиббарде. Но мне не удавалось отыскать его. Я позвонил в таксомоторную компанию, где мне сообщили, что его отчет ожидается лишь в четыре часа. По их словам, обычный радиус действия Скотта простирался от Четырнадцатой до Пятьдесят девятой улицы, но он мог оказаться и где угодно. Я прокатился по Перри-стрит, однако там его не обнаружил. Без четверти час я снова позвонил Вулфу, ожидая приглашения домой на ланч, но он подкинул мне горяченькое дельце: велел перекусить где-нибудь и смотаться в Минеолу. Ему, видите ли, позвонил Дитсон, сообщил, что у него имеется десяток клубней мильтонии, только что доставленной из Англии, и предложил Вулфу парочку, если тот за ними пришлет.
Серьезно я задумывался о вступлении в коммунистическую партию лишь в подобных случаях, когда в самый разгар дела Вулф посылал меня охотиться за орхидеями. Я ощущал себя чертовски глупо! Однако на сей раз поручение не показалось мне таким уж никчемным, поскольку все равно текущие разъезды выглядели лишь тратой времени. Тот субботний день выдался холодным и сырым, и дело явно шло к снегу, но я все равно открыл оба окна «родстера» и наслаждался свежим воздухом, несмотря на поток машин на Лонг-Айленде.
Я вернулся на Тридцать пятую улицу около половины четвертого и отнес клубни в кабинет показать Вулфу. Он ощупал их, внимательно осмотрел и попросил отнести наверх Хорстману, велев ему не обрезать корешки. Я сходил и вернулся в кабинет, намереваясь задержаться лишь на минутку, чтобы занести клубни в учетную книгу, а затем вновь отправиться на поиски Питни Скотта. Однако Вулф обратился ко мне:
Арчи По его тону я понял, что сейчас он разразится речью, и потому вновь уселся, а он продолжил: Время от времени у меня возникает впечатление, что ты подозреваешь меня в пренебрежении той или иной частностью нашего дела. Обычно ты ошибаешься, что вполне естественно. В лабиринте любой стоящей перед нами задачи мы должны выбирать самые многообещающие пути. Если мы попытаемся следовать всем сразу, то никуда не придем. В любом искусстве а я художник или же никто одним из глубочайших секретов мастерства является распознавание излишеств. Естественно, это трюизм.
Да, сэр.
Да. Возьмем искусство сочинительства. Допустим, я описываю действия моего героя, который бросается навстречу своей возлюбленной, только что вошедшей в лес. «Он вскочил с бревна, на котором сидел, выставив левую ногу вперед, причем одна штанина опустилась, а другая так и осталась задранной. Он побежал ей навстречу, сначала ступив правой ногой, затем левой, потом снова правой, потом левой, правой, левой, правой, левой, правой» Как ты понимаешь, кое-что из этого, несомненно, можно исключить, а вообще-то, даже нужно, если герой собирается обнять свою возлюбленную еще в той же главе. Поэтому художник должен гораздо больше исключать, чем включать, и одна из его главнейших забот не исключать в своей работе ничего важного.
Да, сэр.
Уверяю тебя, только что описанная мной необходимость является моей непрестанной заботой, когда мы расследуем какое-либо дело. А если ты подозреваешь меня в пренебрежении, то в некотором смысле даже прав, так как я действительно игнорирую огромное количество деталей и фактов, которые другому человеку не станем уточнять, кому именно, могли бы показаться для нашего дела важными. Но я был бы тысячу раз не прав, если бы упустил какой-либо факт, назвав его пустяком, который в действительности оказался весьма значительным. Вот почему я открыто признаюсь в своей ошибке и хочу принести свои извинения.
Пока я еще ровным счетом ничего не понимаю, произнес я. А за что извинения?
За плохое качество работы. Возможно, окажется, что она вовсе и не была провальной или даже что все это несущественно. Однако, пока я сидел здесь днем, обдумывая свои успехи и отделяя грехи, мне кое-что пришло в голову, и я должен спросить тебя об этом. Ты, возможно, помнишь, как вечером в среду, шестьдесят пять часов назад, ты описывал мне мысли инспектора Кремера.
Ага, ухмыльнулся я.
И ты сказал, что он считает, будто доктор Элкус нанял детектива следить за мистером Чапином.
Угу.
А потом ты начал предложение. Кажется, ты сказал: «Но один из этих детективов» что-то вроде этого. Я проявил нетерпение и оборвал тебя. Мне не следовало этого делать. Моя импульсивная реакция на то, что я считал вздором, ввела меня в заблуждение. Мне надо было дать тебе закончить. Прошу же, сделай это сейчас.
Ага, помню, кивнул я. Но поскольку вы все равно выбросили дело Дрейера на помойку, какое имеет значение, действительно ли Элкус
Арчи, черт побери, мне нет дела до Элкуса! Я хочу лишь услышать твое предложение о детективе. Какой детектив? Где он?
Разве я не сказал? Который следит за Полом Чапином.
Один из людей мистера Кремера.
Я покачал головой:
У Кремера тоже есть там человек. А у нас сменяются через каждые восемь часов Даркин, Гор и Кимс. Кроме них, есть этот тип. Кремер заинтересовался, кто ему платит, и пригласил его на беседу, но тот сущий упрямец, ни слова не говорит, только ругается. Я думал, что, может, он из агентства Бэскома, но нет.