Кум сказал, чтоб шли к нему в управу не кучей, а с разных сторон деревни по одному или два человека с промежутками по времени и чтоб выдавали себя за беженцев, предупредила нас тётя Мотря.
На следующий день рано утром, выбравшись окольными путями за деревню и подождав, когда наступит день, мы двинулись в деревню с разных концов. Управу было видно издалека, над ней развевался флаг рейха.
На крыльце нам преградил путь рыжий полицай.
Куда прёшь, басота!?
Так регистрироваться, замялись мы, чтоб всё по закону
Без докладу не положено, проговорил полицай и, смерив нас взглядом и не обнаружив ничего подозрительного, юркнул за дверь. За дверью послышался его голос:
Желающих вас видеть уже семь человек накопилось. Их пущать по одному или как?
Они из каких будут? спросил староста..
По виду басота, а кто они там погорельцы, али беженцы, разве поймёшь.
Время у меня на разговоры нет. Заводи всех разом.
Тут же к нам вышел рыжий полицейский и сказал:
Входите! Герасим Ильич вас всех впустить велят.
Везение двенадцатое
Мы вошли в комнату и остались в ней один на один с этим Герасимом Ильичём. Старосте было за шестьдесят. Посмотрев на нас, он задал каждому несколько простейших вопросов: «Кто? Откуда? Зачем?». Затем вызвал полицейского и спросил:
Гришка, в селе много нуждающихся в работниках?
Так точно! гаркнул Гришка. Особенно среди зажиточных мужиков. Любят они на халтурку чего-нибудь построить, или поправить.
А бабам одиноким с малыми детьми помощники разве не нужны?
Нужны, господин староста, у некоторых плетни заваливались, огороды остались недокопанными Непорядок это. Мужские руки требуются.
Вот и я об этом же и староста многозначительно поднял палец вверх. Будем о своих сельчанах думать. Определим их жить в школу. Отведёшь и покажешь. И он строго посмотрел на полицейского.
Будет сделано, господин староста! отчеканил тот.
Через неделю зайдёте, я вам выправлю пропуска. Сказал Герасим Ильич, обращаясь к нам. Живите сколько хотите, только не озорничать и не воровать, девок не портить. Узнаю лично сдам в гестапо. Ступайте.
Мы понимали, что нам очень повезло. Ещё мы понимали, что староста специально разыграл эту сцену с приглашением полицейского, чтоб отвести от себя подозрение. Даже базу под свои действия подвёл. Умён, ничего не скажешь.
Через неделю пропуска были у нас в кармане. Мы живём в школе и ходим наниматься на работу в деревню к хозяевам, как мы тогда говорили к дядькам. Кто-то из нас подряжается за прокорм строить сарай, кто рыть колодец, кто строить изгородь и так далее. Работы в деревне хватает.
В школе нас живёт не семь человек, а гораздо больше. Кроватей в школе, разумеется, нет. Мы спим в шкафах, в которые вешали одежду дети. Сваленные на пол с закрывавшимися дверками, они служат неплохим укрытием от холода. Иногда мы эти шкафы кладём друг на друга, чтоб было теплее.
Понемногу стали обзаводится разной одежонкой, честно заработанной у хозяев.
Везение тринадцатое
Надзирать за нами в школе поручено голенастому полицейскому из местных, по кличке Сыч. Этот Сыч частенько приходит по утрам и проверяет, кто из постояльцев на месте, а кого нет. Такие обходы дают ему некоторую прибыль. Каждого, кто не был на месте из его списка, он обкладывает данью: один должен за это поставить ему литр самогона, другой убрать его подворье от навоза и так далее. Наша семёрка беглецов в школе распалась. Совершившие вместе побег, мы вскоре обросли новыми знакомствами и образовали новые небольшие товарищества в два-три человека. Сходились, как говорится, по интересам и характерам.
Я тоже входил в такую компанию. Так легче было найти работу и пропитаться. Потом, с моими ногами было вообще трудно в одиночку найти работу. Ноги ещё болят, устают, ломят и ноют. В группе это понимают, что копать огород лопатой я не могу, возить тачку и носить брёвна тоже. Мне находят работу полегче заплести плетень, заклепать вёдра, сплести корзины. Ещё я ремонтирую или делаю заново грабли, выстругиваю черенки для лопат, вил, топоров и так далее.
В нашу группу входят: я, Лёнька-сорвиголова и Володька. Лёньку мы зовём сорвиголовой за лихой характер, весёлость и общительность. Кажется, что он знает в деревне всех и вся. И вот однажды этот Лёнька говорит мне одному и потихоньку:
Слушай! Пётр. Пошли к немцам в полицейские наймёмся.
У меня от такого предложения округлились глаза.
А что ты так на меня смотришь? У немцев паёк, одежда, сапоги и карабин, продолжил он. Жить можно. Неужели так и будем в этих шкафах вшивых валяться. А морозы настоящие настанут Мы же эту школу не протопим. Отсюда даже клопы разбегутся.
Нет, я к немцам служить не пойду, твёрдо говорю я. Они меня убивали, сколько моих друзей побили, а я к ним служить
Значит не допёр, пожевав губы, говорит Лёнька, а я думал, что ты сметливее. Ладно, забыли, о чём шла речь, разговора меж нами не было. Живи, как знаешь. Прощевай, дружище. Он хлопает меня по плечу и уходит.
Его уход я сильно переживаю. В голове постоянно вертится: «Как это, Сорвиголова и у немцев!! Скажи это в школе, так никто не поверит».
Насельники нашей школы и деревенские потом говорили мне, что встречали Лёньку на вокзале с повязкой полицейского и немецким карабином. Я с ним тоже встретился, но гораздо позже и при других обстоятельствах.
Зима. Рыхлый и мягкий снег завалил округу. Я помогаю местному столяру-инвалиду вязать рамы, делать табуретки и столы. У него одна нога деревянная. Я работаю у него до весны, а рано весной пойду к его брату Трофиму ошкуривать брёвна для строительства дома. При ошкуривании, в основном, работают только руки. Ноги я продолжаю оберегать, хотя они меня стали меньше беспокоить. Время делает своё дело. У столяра я научился многому. Потом, после войны я в домашнем хозяйстве делал сам табуретки, лавки, квашни, маслобойки и даже клепал маленькие кадушонки.
Весна. Я продолжаю жить в школе, хожу вместе с Володькой к Трофиму на работу. Однажды Трофим попросил меня поехать с ним в район, чтоб купить там скобяные изделия для нового дома: гвозди, скобы, петли для окон и дверей и так далее. Земля уже освободилась от снега, пригревает солнце, тепло. В город мы едем на телеге. Приехали мы в этот районный город, Трофим пошёл в скобяной магазин, а я топчусь около лошадей. Откуда ни возьмись двое полицейских. Подходят: «Кто такой?». Я им пропуск показываю. Они пропуск посмотрели, положили себе в карман и спрашивают:
Беженец?
Беженец, отвечаю. У хозяина работаю. Он в магазин за покупками пошёл, а я коней стерегу.
Ты нам и нужен. Хватит, отстерёг ты его коней, топай вперёд и не оглядывайся, наставили на меня карабины и повели. Подвели к какому-то подвалу и втолкнули в дверь.
Подвал длинный, стены из красного кирпича, а народу в нём, как этих кирпичей в стенах. Прислушиваюсь к разговорам. Оказывается это теперь немецкая тюрьма. Вскоре вывели нас из этого подвала, построили и повели. Ведут нас мимо того самого магазина, где меня схватили. Смотрю, Трофим, около лошади ходит, меня высматривает. Я кричу ему, что здесь я. Только меня за этот крик полицай так шибанул прикладом, что мне кричать сразу расхотелось.
Вскоре нашу колонну пригнали к одному разрушенному бомбой кирпичному дому, вручили лопаты, ломы, тачки и приказали разбирать и возить кирпичный бой на дорогу, а хороший кирпич складывать отдельно. Его куда-то увозили. Охрана только полицейские. Их много, со всех сторон стоят, не убежишь. Немцев нет.
Неделя проходит, другая. Мы работаем. Я смотрю, что нас на допросы не водят, значит просто потребовалась рабочая сила вот и нахватали людишек, за которых никто и ничего не спросит. Цели могли быть разные. Начиная от бургомистра, который нахаляву себе дом решил построить, до поставок этого кирпича на военные нужды. Об этом не спросишь.
Самое главное в этом заключении пережить ночь. Мы ночью лежим вповалку на соломенной трухе, воздуха не хватает. Более пожилым совсем туго. А ещё нас донимают крысы. Они бегают по спящим людям и кусают за пальцы рук и ног, если обувь совсем никудышная.
За пальцы ног я не беспокоюсь. Трофим дал мне, хоть и старые, но ещё крепкие с коротко обрезанными голенищами сапоги. Тут крысам делать нечего, а вот руки я прячу в рукава. Ещё я боюсь, что укусят за нос. Вчера просыпаюсь ночью от того, что стало трудно дышать. Смотрю, а эта огромная тварь сидит у меня на груди и рассматривает моё лицо. Я шевельнулся, а крыса не убегает, ещё когтями цепляется, чтоб с меня не съехать. Со зла хватаю её за шкирку и бросаю в сторону. Кто-то, куда упала крыса, выругался.
Сегодня я расколачиваю старую кладку стен и избегаю возить тачку с боем на дорогу. С тачкой я совсем обезножу, нагрузка большая. Но сегодня мне не повезло. Один парень упал с тачкой и повредил колено. Полицейский подходит ко мне, берёт меня за шиворот, подводит к тачке и приказывает: «Вези». Я хватаюсь за ручки и везу, но до конца не довёз, резко заболели ноги, в глазах поплыли круги и я упускаю тачку. Ко мне бежит, ругаясь, полицейский. Подбежал, ткнул меня кулаком в лицо и велел очищать от извести целый кирпич.