Думаю, это просто отмазка, сказала вдруг Анна.
В смысле? уточнил Дэвид подчеркнуто спокойно, словно она перебила его, не дав завершить предложение. Вышибить свиней?
Ё-моё, сказала Анна, да это пустые слова.
О чем ты, мля, вообще говоришь? он словно обижался.
Но она молчала, сидела, обхватив колени, и курила, выпуская дым через ноздри. Я встала и принялась собирать тарелки.
Меня заводит, когда она так наклоняется, сказал Дэвид. Четкая у нее задница. Я большой ценитель задниц. Джо, ты не думаешь, что у нее четкая задница?
Можешь забирать, бросил Джо.
Он, все еще злясь, выравнивал песчаную горку, которую построил.
Я высыпала остатки крошек в духовку и вымыла тарелки, окрасив воду красновато-синим, как вены. Ввалились остальные и расселись за столом; они были не в настроении для бриджа и принялись читать детективы и старые номера альманахов «Маклинз» и «Нэшнл джиографик», причем некоторые десятилетней давности. Я читала их все, так что просто взяла свечку и ушла в комнату Дэвида и Анны в поисках других номеров.
Я забралась на кровать, чтобы достать до полки. Там была стопка книг; я сняла ее и поднесла поближе к свечке. Сверху лежали романы в бумажных обложках, обычное чтиво, но под ними оказалось кое-что, чего я там совсем не ожидала увидеть: коричневый кожаный фотоальбом, который должен был валяться на городской помойке вместе с нетронутыми свадебными подарками мамы потускневшей серебряной посудой и кружевными скатертями, и альбомы, в которых мы рисовали, когда шел дождь. Я думала, она их выбросила; мне стало интересно, кто принес их сюда, кто из них.
Альбомов было несколько; я уселась на кровать и открыла первый попавшийся, с таким чувством, словно открываю чей-то личный дневник. Это был альбом брата: взрывы красным и оранжевым, солдаты, разрывающиеся в воздухе, самолеты и танки; в то время он, наверное, ходил в школу и знал достаточно, чтобы рисовать маленькие свастики на боках армейских машин. Дальше были летающие люди с капюшонами, как в комиксах, и исследователи другой планеты он часами разъяснял мне эти картинки. Лиловые джунгли, которые я забыла, зеленое солнце с семью красными лунами, животные с чешуей, и гребнями, и щупальцами; и растение-людоед, заглатывавшее неосторожную жертву, изо рта которой выходил пузырь, похожий на жвачку, со словом «ПОМОГИТЕ». Другие исследователи спасали напарника, используя свое оружие: огнеметы, пистолеты с раструбами, лучевые пушки. На заднем плане виднелся их космический корабль, пестревший приборами.
Следующий альбом был моим. Я внимательно просмотрела его, выискивая что-нибудь такое, в чем могла бы узнать себя: откуда я пришла или где свернула не туда; но в альбоме совсем не было рисунков, только вклеенные иллюстрации, вырезанные из журналов. Это были фотографии разных «леди»: с банками моющих средств, за вышиванием, они улыбались, демонстрируя туфли на шпильках с открытым мыском и нейлоновые чулки с темными швами, а еще шляпки-таблетки с вуалью. Леди это тот образ, который ты одевала на Хеллоуин, когда не могла придумать ничего лучше, а быть привидением не хотелось; а еще ты прибегала к нему в школе, когда тебя спрашивали, кем ты хочешь быть, когда вырастешь, и ты говорила: леди или мамой и то, и другое было безопасно; и это не было ложью, я действительно хотела этого. На некоторых страницах были женские платья, вырезанные из почтовых каталогов, одни платья.
Я открыла другой альбом: тоже мой, более ранний. Там были рисунки ярко раскрашенных пасхальных яиц, по одному и кучками. Некоторые были с человекообразными кроликами, залезающими на них по веревочной лестнице; кролики, по-видимому, жили в яйцах, поскольку сверху на них были дверцы, и кролики могли втянуть за собой лестницы. Там имелись яйца и поменьше, соединенные с большими мостиками, это были нужники. Страница за страницей были изрисованы яйцами и кроликами, травой и деревьями, нормальными и зелеными, с цветами вокруг них, и на каждом рисунке в верхнем правом углу светило солнце, а в левом на том же месте луна. Все кролики улыбались, а некоторые надрывно смеялись; несколько кроликов ели мороженое, восседая на пасхальных яйцах. Никаких монстров, войн, взрывов, никакого героизма. Я совершенно не помнила, чтобы рисовала эти картинки. Я разочаровалась в себе: «по-видимому, в детстве я была гедонисткой», подумала я, и весьма заурядной, не увлеченной ничем, кроме внешнего благополучия. Но, возможно, это было мое видение Рая.
Кто-то вошел в комнату у меня за спиной. Это был Дэвид.
Эй, леди, сказал он, что ты делаешь в моей постели? Ты клиент или как?
Извини, попросила я.
Я положила фотоальбом обратно на полку, но альбомы с рисунками забрала к себе в комнату и засунула под матрас я не хотела, чтобы друзья увидели их.
Глава одиннадцатая
Ночью Джо не поворачивался ко мне он не собирался мириться. Я провела пальцами по его волосатой спине, давая понять, что хочу перемирия, чтобы наши границы вернулись на прежнее место, но он оттолкнул меня, недовольно что-то промычав, и я оставила его в покое. Я устроилась поудобнее и постаралась отключиться от мыслей о нем: он был в кровати всего лишь чем-то случайным, вроде рюкзака или большой репы. Как говорил отец, есть разные способы ободрать кошку; меня это озадачивало я не понимала, зачем кому-то обдирать кошку хотя бы одним способом. Я уставилась в стену и стала вспоминать поговорки: как ты со мной, так и я с тобой; жениться впопыхах жить в грехах; меньше слов, больше дела расхожая мудрость, от которой нет никакой пользы.
За завтраком он игнорировал меня, как и остальных, склонившись над своей тарелкой и отвечая сквозь зубы.
Что это с ним? спросил Дэвид.
Он отпускал бороду, появилась бурая поросль на подбородке.
Тихо ты, сказала Анна.
Но при этом взглянула на меня вопросительно, возлагая на меня ответственность за разлад, в чем бы ни была причина.
Джо вытер рот засаленным рукавом рубашки и вышел из дома, не позаботившись придержать сетчатую дверь на пружине.
Может, у него запор? предположил Дэвид. Люди от него куксятся. Ты уверена, что он как следует испражняется? и хохотнул пару раз, как моряк Попай, оттопырив уши.
Дуралей, Анна с нежностью взъерошила его волосы.
Эй, не делай так, сказал он, а то все выпадут.
Он подскочил к зеркалу и пригладил волосы, уложив как прежде; раньше я не замечала, что он прикрывает намечавшуюся лысину.
Я собрала шкурки от бекона и хлебные крошки и вынесла птицам. Там были сойки, они увидели, что я несу еду и сообщили остальным резким чириканьем. Я тихо стояла, вытянув руку, но они не подлетали; они пикировали надо мной, проводя разведку. Может, я шевелилась незаметно для себя нужно было убедить их, что ты просто вещь и не представляешь опасности. Наша мама это умела мы смотрели на нее из окна; она говорила, что мы их пугаем. Когда-то люди верили, что полет птиц несет в себе знамение ауспиция.
Я услышала комариное жужжание лодочного мотора, высыпала крошки на поднос и пошла на мыс смотреть. Это была лодка Поля, белая и неказистая, самодельная; он помахал мне с кормы. С ним был еще один человек, сидевший на носу спиной вперед.
Они причалили к мосткам, и я сбежала к ним по ступенькам; поймав канат, привязала лодку.
Осторожно, сказала я им, когда они стали выбираться на мостки, тут кое-где дерево прогнило.
Поль привез мне здоровый куль овощей со своего огорода: он вручил мне букет листовой свеклы, ведерко зеленой фасоли, пучок моркови, цветную капусту, большущую, точно мозг, причем сделал это с чрезвычайно смущенным видом, словно боялся, что я могу отказаться. По сложившейся традиции мне полагалось вручить ему в ответ аналогичную кучу со своего огорода. Я подумала с досадой о хилой капусте и редиске, уже пошедшей на семена.
Вот человек, сказал он. Его направляют мне, потому что знаю твоего отца.
Он отступил назад, устраняясь, и едва не свалился с мостков.
Малмстром, произнес человек, словно назвал базу ВВС, и вскинул руку в мою сторону.
Я переместила листовую свеклу к локтю и, протянув руку, ответила на доверительное пожатие.
Билл Малмстром. Пожалуйста, зовите меня Билл.
У него были коротко стриженные седые волосы и аккуратные усы, как в рекламе рубашек или водки; одежда на нем была походная, довольно поношенная, выглядел он человеком бывалым. На шее у него висел бинокль в замшевом футляре.
Мы прошли к берегу, он вынул трубку и стал раскуривать ее. Я подумала, не из правительства ли он.
Поль тут рассказывал мне, начал он, оглядываясь на Поля, какое у вас замечательное место.
У моего отца, уточнила я.
На его лице отразилось наигранное соболезнование; если бы он был в шляпе, то снял бы ее.
Ах да, сказал он. Такая трагедия.
Я ему не доверяла: я не могла определить его акцент, но фамилия казалась немецкой.