Пентаграммы - Аркадий Застырец 3 стр.

На медном алтаре дымится туша
Уже разъели с моря Карфаген
Любовь и соль да он почти разрушен:
Кой толк с такими бухтами от стен?
Вручая жизнь воинственным прикрасам,
Чей Пиренеи временный причал,
Девятилетний храбрый Ганнибал
Простёр ладонь над раскалённым мясом.
Все планы, оговорки и причины,
Как шелест волн, с луною отойдут
Тропою Марса шествуют мужчины 
Ни жёны их, ни матери не ждут.
Но Риму Ганнибал отворит жилы,
В родные бухты вломится спиной
И вновь бежит от суженой могилы
В малоазийский омут земляной.
В кольце врагов он твёрдо скажет яду:
 Мой Карфаген, я сдаться не могу
И грянут перевёрнутому взгляду
Слоны и негры с кровью на снегу.

Bonjour, bonjour, месье Клодель.
Входите, сон к полудню сладок.
Простите в мыслях беспорядок
И пыль, и смятую постель.
А как же вы Ах да, ключи!
Я сам их вам послал намедни.
Да, это мой сонет последний
Вы правы, точные сычи,
Кричат слова последней строчки.
Я вижу сам, о чем и речь!
А мнил хрустальные звоночки,
Когда вечор собрался лечь.
По-русски? Пробовал «Улитку»
И в «Лебеде» «Осенний день»,
Тачал, тачал да только нитку
Порвал, сшивая плоть и тень!
Но вы позволите умыться
И сюртуком сменить шлафрок?
За чаем проведём часок,
Другой Куда вам торопиться?

В холодной промоине пляшут
Над серой золой языки,
Январское облако пашут
Медведицы звёздной клыки,
И тонкую флейту настроив
Гремучей коробочке в лад,
Жонглёры Версаль себе строят
И роют под струнами клад.
И голосом в пламя напева
Ступает, махнув рукавом,
Небрежно одетая дева
В обнимку с улыбчивым львом.
Тоску разгонять мастерица,
Взлетев на невидимый стол,
Танцует и вихрем кружится
Засаленный алый подол!
В глазах у весёлых сверкает
Горячими искрами мох 
И кажется, им потакает,
Как детям, Отец их и Бог.

Вот и всё. Наконец, обмануть остаётся природу.
Что ж, бывает и так. На судьбу обижаться смешно:
Не накликал беду, а глядел будто в чистую воду.
Ну, да что толковать! Иль не всё перед этим равно?
Я спокоен, хотя жизнь меня баловала дарами:
Вроде есть, что терять, и скорблю о жене и друзьях.
Но надеюсь, что им я оставлю на добрую память
Мирный опыт ума и любовь, а не низменный страх.
Способ выбран уже. Я сперва задержался на яде
А потом показалось, что путь этот слишком уж скор.
Может, это каприз, но едва ли удастся с ним сладить:
Я хочу растянуть мой последний живой разговор
Потому решено: не спеша отворю себе жилы
И ленивую кровь подгоню разогретым вином,
Постепенно теряя мои невеликие силы
Между зыбкою явью и вечным безоблачным сном.
Напоследок хочу всё о том же: как много усилий,
Сколько жарких страстей у людей отбирает тщета!
Но без этого жизнь согласись, дорогой мой Луцилий! 
Может быть, совершенна, но и совершенно пуста.

Кверху задранные лица
Льются, пенится поток,
В блеске солнечном ярится 
Бивень, хобот и клинок.
Никому уже не страшен
Ослепительный оскал,
И летят с осадных башен
Стрелы, пакля и запал.
В череп, спину, брат на брата!
Режь, руби, давай вперёд!
Полководец шлёт солдата
В створ обрушенных ворот.
Жёны мечутся и плачут,
Чуя силу позади.
Рвётся нитка на груди 
И шары по плитам скачут.
Дождались победы часа:
На три дня кругом одно 
Кровь, огонь, живое мясо
Да тяжёлое вино.

Он был страшен, как шкаф в темноте,
Зашибала, водила, извозчик,
Морда морды не выдумать площе,
И весло на холодном хвосте.
Под язык он ко мне влез украдкой,
Чтоб положенный вынуть обол,
Поискал-поискал, не нашёл,
Не побрезговал пресной облаткой.
Лодка носом надрезала вал 
Оказавшись под лавкой четвёртым,
Я настолько прикинулся мёртвым,
Что одними глазами дышал.
Наконец, под снопами косыми,
Тех лучей, что сиять не должны
Из-за возчика мощной спины
Вырос берег в непахнущем дыме.
Точно сталью в живот стало дико.
Погоди, я колки подкручу
Эвридика моя, Эвридика,
Я ли плавать тебя научу?

Отшельник, чиновник и мальчик-слуга,
сосна на утёсе и низкое небо,
и негде взлететь птице гнева, и где бы
тут реки венозные скрыть кулака?
Уж как тяжела смертоносная сталь!
Я трогал не раз колоссальные бритвы 
кто их миновал, из безумия битвы
до смерти глядел в эту реанэмаль
и пальцами гладил разумного пса,
рисуя письмо в императорском стане
Когда мы умрём и дрожать перестанем,
наш скрежет зубовный взорвут голоса!
Когда мы зайдём, умерев, за утёс
и вечность прижмётся щекой к изголовью,
и кисть невесомая впитанной кровью
окрасит далёкой воды купорос
Когда оседлаем своих журавлей,
порхающих в танце на кромке вселенной 
агония канувших станет степенной
неспешной походкой бесстрашных людей.

Усильем смутных век
Глазам открыто утро,
Где светит первый снег
И яшмовая сутра,
Где молодой Урал
В туман вонзает скалы,
Никто не умирал,
Ничто не перестало.
Мой прадед, вняв стеклом
Взволнованному свету,
Листает за столом
Хрустящую газету.
На сковородке соль
Потрескивает рядом,
И генерал де Голль
Командует парадом,
Звон золотой струны
Страну Советов будит 
И не было войны,
И никогда не будет.

Я не стану попусту гадать,
Лишь о том скажу, что знаю твёрдо,
Нарисую в толстую тетрадь,
Будто схему хитрого аккорда,
Шаг за шагом выверенный путь 
Маму, домик, дерево и птицу
В книжке сладко мне перевернуть
За страницей мятую страницу,
Фонарём китайским осветив
Глубину событий невозвратных,
Паутинкой мыслей аккуратных
Заплетя спасительный мотив.
А потом по светлому пятну
На горбу ночного одеяла,
Обнаружат жизнь и старину,
Скажут:  Стой в дремоте у причала!
Отберут фонарь и в темноте
Напоследок, шёпотом, сердито:
 Школа ждёт, кофейник на плите,
Молоко вскипело и разлито!

Над Австрией дожди. Дунай переползают
Коньячная мигрень и облаков гряда.
Я чувствую спиной, как с лошади слезают
Два Штрауса отец и сын. «Сюда! Сюда!» 
Со стапелей вопят румынские поморы,
Да так, что, русским, нам ни слова не понять;
И в ящиках несут большие помидоры,
Бананы и абсент. Здесь главное не спать!
Не просто крепок сон от воздуха свободы:
Пока рассудок спит, чудовища ползут
И, кожистым крылом нащупывая броды,
Заходит Люцифер в сверкающий мазут.
Mit lachen springen sing бродячие лютнисты,
И ворохом купюр наполнен их футляр.
Качает катера восторженная пристань,
И дышит ресторан, красивый, как пожар.
Не видит враг врага, и друг целует друга,
Под тентом на столе спит розовый Франц Хальс,
А Штраус-сын торчит на клавишах упруго,
И под его ребром клокочет венский вальс

Я увлечён бываю, как пчела 
Ковровым многоцветием июля,
Ища слова. Быстрей, чем в доме пуля,
Душа метнётся, глядь уже нашла.
Но если ставни прежде распахну
В огромный день, в грозу и хищный ливень,
На юг и север, звёзды и луну,
На мамонта сорящий крошкой бивень,
На страшной битвы пламенный пейзаж,
Где бритвы молний даже не скорее
Атаки с фланга, залпа батареи,
На штурм идущих или абордаж
На океана серое плечо,
Вертящее простором и ветрилом
То до ночи по-адски горячо,
То льдом границу ставя нашим силам
Тогда увы иной раз не могу
Пригодные сыскать цвета и звуки
Вдали тепла, опешивший в разлуке,
Испуганный и бледный, ни гу-гу

Я помню плюшевую ширму
Хрущёвки нашей поперёк,
Когда в мой пятый день рожденья
Давали кукольный спектакль
Отец и мать, и дядя Йося,
Хромой и с чёрной бородой.
Я по двору ходил и детям
Билеты даром раздавал.
И вот их в комнату набилось
Числом не меньше сорока,
И бабушка взяла будильник
И подала им три звонка.
И я со всеми и с открытым
От счастья и восторга ртом
Над ширмы нежным плюшем видел
Двоих весёлых медвежат

Потом конец, но деда Боря,
Когда уж начало темнеть,
Пришёл и мне вручил в подарок
Искрящий кремнем самолёт.