Мой дом бесконечность - Щедровицкий Дмитрий Владимирович 2 стр.

Сокрытой гранью глаза зрел я гурий.
Тот сад вне мира, ибо в скорлупе
Любая часть захвачена орехом.
И жаркие слова, подобно рекам,
Стекались к ним, когда отшельник пел.
Их слушали, безмолвно брови хмуря.

О, не летавший вовсе не жил,
И ждет бурлящая смола,
Иль холод ждет его. Но где же
Душа осуждена была
Летающая? Даже реже,
Чем в глаз вонзается игла, 
Случится то, что с Силой Зла
Произошло.
Недвижны межи
Меж тварью, что во тьме ползла
И той, что дни считала те же,
Раскинутые веси нежа
Под перекладиной крыла:
Такая, лишь смежила вежды, 
Из тьмы в нетленье перешла.
Простором медленного взлета
И ты, погибший, одарен:
Тебя носил счастливый сон
Из края в край, в ночах без счета,
И обо всем земном заботы
Ты оставлял внизу, лишен
Телесной тягостной дремоты.
Но был убит однажды кто-то
Тобой, и жил на свете он
Лишь день. Ты вышел на охоту,
Бежал и медлил, ослеплен
Той полнотой ожившей ноты,
Тем бытием двойного счета,
Каким убийца наделен
Бессрочно, как подруга Лота,
К вине соленой пригвожден, 
Как склеп под слоем позолоты,
Ты канешь в темный Аваддон!..

С ног сбивает, грозою разогнанный,
Лучших снов услаждающий гул.
Даже вылететь шумными окнами,
Даже с тучей влететь не могу.
Но какие фигуры выделывал
Сумасбродно танцующий гром
Скрой меня, непостижное дерево
Под обманным зеленым крылом.

Во мгле заграждали чешуйчатой грудью,
Встречались зимою и было теплей,
Мостами легли, берегли перепутья,
Ловили с обрыва, скрывали в дупле.
И слух, оглушенный первичной виною,
Очистился жертвой раскинутых рук
Великих деревьев, увиденных мною
В садах городских, и во сне, и в жару.
Приближу к губам умолкающим палец
И слышу, как бодрствует в мире ветла,
В молчанье зеркальной горой рассыпаясь
И Бога святя в сердцевине ствола.

 Полосатый, застывший в полете,
Золотой и усатый страж,
Разрешите спросить: что несете?
Где медовый владыка ваш?
Что за нитки в накидке бальной
У одной из жужжащих дам?
 Это тайна. А вы, случайно,
Не из вражеских ульев к нам?

Когда судьбу его листали
Как лист, он в осень был внесен.
Его одели в горностаи,
И в багряницу, и в виссон.
Там выступать ему велели
Надменным шагом короля,
Там успокаивали ели,
Ветвями плавно шевеля.
Там желтой завистью болели
Среди пылающей хвалы,
Там титульные листья тлели
И родословные стволы.
Но цел еще средь кружев рваных
Закатной гордости рубин
И он здесь первый среди равных
И зритель гибельных глубин.

Иссохшие в упряжи солнечной,
С дороги уставшие росной
Зрачки, распряженные полночью,
Притягивал ствол венценосный.
И, каждым натянутым волосом
Участвуя в пении чисел,
Луну поднимала над возгласом
Древесная царственность выси.
То милует ночь, то горчит она
И тянет пыльцою болотной.
Ты слышал, как иглы сосчитаны
И судьбы подогнаны плотно.

Там бегут заката нити
Красный облачный клубок,
Там в незнанье и наитье
Чуток сон и неглубок.
Там в прихожей мирозданья
Рано память не спала
Пережито все заранее
И оплакано сполна.
Там про будущее шепчут
И багульник на лугу
Я вослед звезде сошедшей
По поляне побегу.

Без ветра я не вижу.
Это он Несет навстречу полдень и размеры
Всех ароматов тайный эталон,
Рождающий в невидимое веру.
Едва к незримой скважине прильну,
Я слышу: он, подобно пьющей лани,
Подталкивает мелкую волну
Из глубины в каналы обонянья.
Фигуры возникают к сентябрю
Избытых судеб поредевшей бронзы,
И я на них сквозь изгородь смотрю,
Особенно когда темно и поздно.

В нотных и высоких классах птичьих
По опавшим и плывущим дням
Удивленных учат безразличью
Облака, к безумию клоня.
Ветер неуемный сборщик дани
Обегает сеть начальных школ.
У калитки ждет похолоданье
И уводит в прошлое пешком.
Все, что летом вслушаться мешает
И по зренью бьет, как футболист, 
Отлетает, как настольный шарик,
Этикетка и осенний лист.

В нотных и высоких классах птичьих
По опавшим и плывущим дням
Удивленных учат безразличью
Облака, к безумию клоня.
Ветер неуемный сборщик дани
Обегает сеть начальных школ.
У калитки ждет похолоданье
И уводит в прошлое пешком.
Все, что летом вслушаться мешает
И по зренью бьет, как футболист, 
Отлетает, как настольный шарик,
Этикетка и осенний лист.

Острые иглы составили нежную хвою,
Полдни опали, и памяти мягко пройти.
В этой дороге за все воздается с лихвою,
Выбери цель, а иначе недвижен твой тир.
Выбери образ, чтоб ожил и двигался долго,
Лишь не разбей скорлупу ледяную стрельбой, 
Пусть он глядит, словно волк из глубокого лога,
Пусть, словно коршун, висит высоко над тобой.
Много за лето настрижено в гнездах стрижиных
Птичьего пуха. Теперь снизойдет на меня
Шестиконечное благословенье снежинок,
Благословение дивного Божьего дня.

Мне мысли жег, томил мне жилы страх
С бесформенной стихией породниться,
Но я повис над морем на руках
И пробужденье было, как зарница.
Ты яви светлой в чашу мне долей,
А вы цветами ложе уберите:
Покуда день взошел я одолел
Седьмую часть блужданий в лабиринте.

Еще я сам не испытал,
Лишь слышал, как другие
Но нарастала высота,
Гремела литургия,
И дух, безбрежно воспарив,
Летя сильней и дальше,
Верша безудержный порыв, 
Насторожился вдруг, открыв
В звучаньи ноту фальши,
Но поздно, сумрак, и обрыв.

Напоите ее мускатным вином,
Умастите ее мускатом:
И сокройте ее под песчаным дном,
В той реке за холмом покатым.
Слишком бурно бил сок из стволов молодых,
На коре было много знаков,
И невиданно зрели в тот год плоды,
Напоив ее и оплакав.

И выходит юноша из моря
Он едва дорогу отыскал,
И в зрачки в чернеющие норы
Возвратилась смертная тоска.
Утвердись на суше, всадник пеший,
Потерявший пенного коня.
Ты морской, но я тебя утешу,
Брат мой, отлученный от меня.
Из Руки, вовеки совершенной,
Примешь снова черепаший лук
Созревая в пропасти душевной,
Сладко слово, сказанное вслух.

Я был знаком с высоким стариком.
Он говорил: «Встречаешься со всеми
И ничего не знаешь ни о ком:
Одни сошли с ума, другие немы.
И только раз, очнувшись ото сна,
Я удержал далекие раскаты
Дней, проведенных с нею Ведь она
Была подругой осени покатой 
Моих недавних лучезарных дней,
От нош ночных еще не одряхлевших.
Мы собирали травы вместе с ней,
В кустах и в людях узнавая леших.
Она учила, как варить настой,
Чтоб шел январь, а кровь не замерзала,
Она была морщинистой, простой,
И о себе ни слова не сказала.
И вот она приснилась мне теперь,
Кивала мне и пела мне средь света,
И открывала облачную дверь,
И возвращалась в огненное лето.
В тот самый день она и умерла.
А то с одним встречаюсь на бульваре,
А у него из плеч два топора,
И толпы обезглавленных кивали, 
Так снилось мне Растишь и катишь ком
Знакомств на этом ледяном обеде
И ничего не знаешь ни о ком.
Не помнишь даже, как зовут соседей».

1
Пребыть в Твоей целости,
Духом вместившей
Сияющей смелости
Крик и затишье, 
Чтоб, мысленным волосом
За тьму зацепившись,
Меж смертью и голосом
Не пасть, оступившись.
2
Прославляют Херувимы Его,
В твердой воле духом нежась.
Как легко нести Незримого
И Родившего всю тяжесть!..
3
Дрожь пред Лицом, голубиный трепет,
И на крыле уносит слова
Тот, Кто подвижные гнезда лепит,
Но умещается в них едва,
Кто, словно сладостный воздух, выпит,
Слился с душою в слезах, в крови

Там, внутри, плодоягодный жар, и не глуше,
Чем во внешнем саду, пробиваются дни.
Только зренье, как нищий, ночует снаружи,
И ему наливные стволы не видны.
Там раздумья, средь сумрака снов хорошея,
Капли памяти пьют, чьи черны черенки.
Кто же зренье, как странника, выгнал взашеи,
Чтоб его вместо крыльев несли сквозняки?
Пламенея, всмотрись сквозь глухие ворота
И заметь управителя злого следы:
Там, скрывая лицо, меж дорожками кто-то
Топчет сад, пилит сосны, срывает плоды.
Сколько летних недель он удерживал с визгом
Пересветы зениц на краю пустыря!
Но синицы слетаются, если он изгнан,
И в зрачки невечерняя глянет заря.