Блажишь ты, матушка, вот что я тебе скажу.
Сам же ты меня напугал цыганами: «Занимаются конокрадством, воровством». Я и боялась, что они впотьмах к нам влезут в купе.
А в отворенной двери купе супругов уже стоял один из мужчин соседнего купе, средних лет жгучий брюнет в золотых очках, с густой бородой, прибранной волосок к волоску, в клетчатой шелковой дорожной шапочке, и с улыбкой, показывая белые зубы, говорил:
Мадам есте русска? Господине русский?
Да, да, мы из России, отвечала Глафира Семеновна, оживляясь.
Самые настоящие русские, прибавил Николай Иванович. Из Петербурга мы, но по происхождению с берегов Волги, из Ярославской губернии. А вы? спросил он.
Срб отвечал брюнет, пропустив в слове «серб» по-сербски букву «е», и ткнул себя в грудь указательным пальцем с надетым на нем золотым перстнем. Срб из Београд, прибавил он.
А мы едем в Белград, сообщила ему Глафира Семеновна.
О! показал опять зубы брюнет. Молим, мадам, заходить в Београд на мой апотекрски ладунг. Косметически гешефт тоже има.
Как это приятно, что вы говорите по-русски. Прошу покорно садиться, предложил ему Николай Иванович.
Я учился по-русски Я учился на Нови Сад в ортодоксальне гимназиум. Потом на Вена, в универзитет. Там есть катедр русский язык, отвечал брюнет и сел.
А мы всю дорогу вас считали за немца, сказала Глафира Семеновна.
О, я говорю по-немецки, как эхтер немец. Многи србы говорят добре по-немецки. От немцы наша цивилизация. Вы будете глядеть наш Београд совсем маленьки Вена.
Да неужели он так хорош? удивилась Глафира Семеновна.
О, вы будете видеть, мадам, махнул ей рукой брюнет с уверенностью, не требующей возражения. Мы имеем универзитет на два факультет: юристише и философише (Брюнет мешал сербскую, русскую и немецкую речь.) Мы имеем музеум, мы имеем театр, националь-библиотек. Нови королевски конак
Стало быть, есть там и хорошие гостиницы? спросил Николай Иванович.
О, как на Вин! Как на Вена.
Скажите, где бы нам остановиться?
«Гран-Готель», «Готель де Пари», «Кронпринц готель» гостильница престолонаследника, перевел брюнет и прибавил: Добра гостильница, добры кельнеры, добро вино, добра еда. Добро ясти будете.
А по-русски в гостиницах говорят? поинтересовалась Глафира Семеновна.
Швабы Швабски келнеры, собарицы србви Но вы, мадам, будете все понимать. Вино чермно, вино бело, кафа, овечье мясо чаша пива. По-србски и по- русски все одно, рассказывал брюнет.
Ну, так вот, мы завтра, как приедем, так, значит, в гостинице престолонаследника остановимся, сказал жене Николай Иванович. Что нам разные готель де Пари! Французские-то гостиницы мы уж знаем, а лучше нам остановиться в настоящей славянской гостинице. В котором часу завтра мы в Белграде будем? спросил он брюнета.
Как завтра? Мы приедем в Београд сей день у вечера на десять с половина часы, отвечал брюнет.
Да что вы, мосье! Неужели сегодня вечером? радостно воскликнула Глафира Семеновна. А нам же сказали, что завтра поутру? Николай Иваныч! Что ж ты мне наврал?
Не знаю, матушка, не знаю, смешался супруг. Я в трех разных местах трех железнодорожных чертей спрашивал, и все мне отвечали, что «морген», то есть завтра.
Может быть, они тебе «гут морген» говорили, то есть здоровались с тобой, а ты понял в превратном смысле.
Да ведь один раз я даже при тебе спрашивал того самого кондуктора, который от нас с гульденом сбежал. Ты сама слышала.
Ну, так это он нас нарочно надул, чтоб испугать ночлегом в вагоне и взять гульден за невпускание к нам в купе посторонних. Вы, монсье, наверное, знаете, что мы сегодня вечером в Белград приедем, а не завтра? спросила Глафира Семеновна брюнета.
Господи! Аз до дому еду и телеграфил.
Боже мой, как я рада, что мы сегодня приедем в Белград и нам не придется ночевать в вагоне, проезжая по здешней местности! радовалась Глафира Семеновна. Ужасно страшный народ здешние венгерские цыгане. Знаете, мосье, мы с мужем в итальянских горах проезжали, видали даже настоящих тамошних бандитов, но эти цыгане еще страшнее тех.
Брюнет слушал Глафиру Семеновну, кивал ей даже в знак своего согласия, но из речи ее ничего не понял.
На Везувий в Неаполе взбирались мы. Уж какие рожи нас тогда окружали и все-таки не было так страшно, как здесь! Ведь оттого-то я к вам и бросилась спасаться, когда мы в туннель въехали, продолжала Глафира Семеновна. Мой муж хороший человек, но в решительную минуту он трус и теряется. Вот потому-то я к вам под защиту и бросилась. И вы меня простите. Это было невольно, инстинктивно. Вы меня поняли, монсье?
Брюнет опять кивнул и, хотя все-таки ничего не понял, но думая, что речь идет все еще о том, когда поезд прибудет в Белград, заговорил:
Теперь будет статион Карловцы и Фрушка гора на Дунай-река А дальше статион град Индия и град Земун Землин по-русски.
Всего три станции? Как скоро! удивилась Глафира Семеновна.
В Землин будет немецка митница[2], а в Београд србска митница. Пасс есть у господина? Спросят пасс, отнесся брюнет к Николаю Ивановичу.
Вы насчет паспорта? Есть, есть Как же быть русскому без паспорта? Нас и из России не выпустили бы, отвечала за мужа Глафира Семеновна.
Брюнет продолжал рассказывать:
Земун семо, потом Дунай-река и мост, овамо Београд србски Опять паспорт.
Стало быть, и у вас насчет паспортов-то туго? подмигнул Николай Иванович.
Есть. Мы свободне держава, но у нас везде паспорт.
Разговаривая с брюнетом, супруги и не заметили, что уж давно стемнело и в вагоне горел огонь. Николай Иванович взглянул на часы. Было уж девять. Брюнет предложил ему папиросу и сказал:
Србски табак. На Србия добр табак.
А вот петербургскую папироску не хотите ли? предложил ему в свою очередь Николай Иванович. Вот и сама мастерица тут сидит. Она сама мне папиросы делает, кивнул он на жену.
Оба взяли друг у друга папиросы, закурили и расстались. Брюнет ушел в свое купе, а супруги стали ждать станции Карловиц.
Карловцы! возгласил кондуктор, проходя по вагону.
После станции Карловиц Глафира Семеновна стала связывать свои пожитки: подушки, пледы, книги, коробки с закусками. Ей помогал Николай Иванович.
Скоро уж теперь, скоро приедем в Белград, радостно говорила она.
Нет визы
Подъезжали к станции Землин австрийскому городу с коренным славянским населением, находящемуся на сербской границе. Вдали виднелись городские огни, в трех-четырех местах блестел голубовато-белый свет электричества.
Николай Иванович и Глафира Семеновна стояли у окна и смотрели на огни.
Смотри-ка, огни-то как разбросаны, сказала она. Должно быть, большой город.
Да. Это уж последний австрийский город. После него сейчас и Белград, славянское царство. Прощай немчура! Прощай Гуниади Янусы! проговорил он.
Как Гуниади Янусы? быстро спросила Глафира Семеновна.
Да ведь это венгерская вода, из Венгрии она к нам в Россию идет. Ну, я венгерцев Гуниади Янусами и называю.
Да что ты! То-то она мне так противна бывает, когда случается ее принимать. Скажи на милость, я и не знала, что эта вода из цыганской земли идет! По Сеньке шапка. Что люди, то и вода На черномазого человека взглянешь, так в дрожь кидает, и на воду ихнюю, так то же самое. И неужели они эту воду Гуниади так просто пьют, как обыкновенную воду?
Николай Иванович замялся, не знал, что отвечать, и брякнул:
Жрут.
Да ведь это нездорово, ежели без нужды.
Привыкли, подлецы.
Ужас что такое! произнесла Глафира Семеновна, содрогаясь плечами, и прибавила: Ну, отныне я этих венгерских черномазых цыган так и буду называть Гуниадями.
Убавляя ход, поезд остановился на станции. В купе вагона заглянул полицейский в австрийском кепи и с тараканьими усами и потребовал паспорт. Николай Иванович подал ему паспорт. Полицейский вооружился пенсне, долго рассматривал паспорт, посмотрел почему-то бумагу его на свет, вынул записную книжку из кармана, записал что-то и, возвращая паспорт, спросил улыбаясь:
Студено на Петербург?
Ах, вы славянин? Говорите по-русски? оживился Николай Иванович, но полицейский махнул ему рукой, сказал: «С Богом»! и торопливо направился к следующему купе в вагоне.
Все славяне! Везде теперь братья-славяне будут! торжествующе произнес Николай Иванович и спросил жену: Рада ты, что мы вступаем в славянское царство?
Еще бы! Все-таки родной православный народ, отвечала Глафира Семеновна.
Да, за этих братьев-славян мой дяденька Петр Захарыч, царство ему небесное, в сербскую кампанию душу свою положил.
Как? А ты мне рассказывал, что он соскочил на Дунае с парохода и утонул?
Да. Но все-таки он в добровольцах тогда был и ехал сражаться, но не доехал. Пил он всю дорогу. Вступило ему, по всем вероятиям, в голову, показались белые слоны, ну, он от страха и спрыгнул с парохода в Дунай.
Так какое же тут положение души?
Так-то оно так Но все-таки был добровольцем и ехал. Признаться, покойник папенька нарочно его и услал тогда, что уж сладу с ним никакого в Петербурге не было. Так пил, так пил, что просто неудержимо! Пропадет, пропьется и в рубище домой является. Впрочем, помутившись, он тогда и из Петербурга с партией выехал. А и поили же тогда добровольцев этих страсть! Купцы поят, славянский комитет поит, дамы на железную дорогу провожают, платками машут На железной дороге опять питье В вагоны бутылки суют. Страсть! Я помню покрутил головой Николай Иванович, вспоминая о прошлом.