Вот тебе урок, Рита растянула в улыбке губы, Не будешь возить в чемоданах фамильные драгоценности своей бабушки. Теперь в них ходят марсельские потаскухи.
И парижские, сказала Вера, Я еще через Париж летела.
И московские, потому что через Москву.
И замолчали обе. В кустах послушно застрекотали кузнечики. Или это были цикады?
Чай нашел только такой, Олег вышел с дымящейся кружкой, Из пакетиков. Думаю, химия.
Мне все равно, сказала Вера, Мне все абсолютно все равно.
Слушай, Верочка-деточка, пойди и утопись, сказала Рита чуть резче нужного, Вон, в колодце. Или в пруду. Он тут тоже есть.
Ей надоела трагедия, созданная на пустом месте. Ну, чемодан. И что с того? Ведь не жизнь же потеряла.
А жизнь вот она! И Рита намазывала сливочное масло на кусок белого багета, к которому во Франции вдруг почувствовала вкус, клала сверху ломтик пахнущего свежестью огурца, а еще кругляш колбасы местного сорта, на вид похожей на докторскую. Она подтягивала к себе тяжелую деревянную доску с кусками сыра и отрезала от каждого понемногу, желая распробовать все четыре сорта, с местного рынка, в том числе и самый пахучий, с трюфелями. И пила кофе с молоком, и вскрывала йогурт, именуемый на французском как-то по-детски, и зачерпывала его ложкой побольше и опять ела, ела.
Хорошо быть никем, и это Рита сказала с аппетитом, Знай только живи.
Олег сказал «да», ее не слушая, а Вера ничего не сказала, потому что опять таращилась в свой телефон.
Все равно хорошо, повторила Рита.
В Провансе у нее прорезался аппетит, организм ее, обычно такой апатичный по утрам, теперь хотел всего этого, он был открыт еде, не стесняясь казаться только утробой; в том, верно, и есть смысл поездки в другие края, далеко позволять себе самые простые, примитивные желания: есть, пить, спать, трахаться.
Рита потянулась сладко, с растяжкой, чувствуя еще на себе и в себе следы беззвучной борьбы, с которой начался день: Олег терзал ее молча, не желая, чтобы услышала Вера, и молча вверялась ему Рита, и это было не очень похоже на секс, скорее, на схватку, в которой больше сна, чем яви.
Ты хотел бы здесь жить всегда? задала Рита Олегу свой обычный вопрос.
Я уже хочу, сказал он.
И зря, весело сказала Рита.
Почему это?
Ты же не хочешь быть как те, она напомнила, а он, умница, а не только красавец, все понял опять с полуслова.
Не обязательно, сказал Олег.
В первый день в этих местах они поехали в ближайшую деревню, там очутились на балконе двухэтажного старого дома, в летнем баре и долго сидели в потертых креслах, разглядывая щеголеватых людей красивых ленивых женщин с длинными волосами, их спутников, дружно одетых в льняные рубашки, дружно поднявших вороты их, также дружно закатавших рукава на загорелых мускулистых руках. У самого заметного седые кудрявые волосы были до плеч, они были напомажены. Он был в коротких шортах, а ноги его были тонкими тростинками, что Рите сообщило почему-то уверенность, что прибыли все эти люди сюда за мечтой, что они ее здесь старательно проживают, но не факт, что хватит их надолго. Она со смехом сказала обо этом Олегу, а он возразил. «Почему бы и нет?» сказал он. «Это деревня, глухая деревня, сказала она, Пусть даже французская», но согласилась, что выбор не самый плохой. Немолодые обеспеченные люди могли позволить себе красиво состариться, у них были и силы, и желание убедить себя, что именно так оно с ними и происходит.
Как ни крути, это был Прованс. И они поехали смотреть дома, веселясь все больше, и все дальше углубляясь в несбыточную мечту: как будут они здесь жить, как она откроет курсы чего-нибудь, а он займется другим каким-нибудь хобби, например, будет делать вино, которое, конечно, будет не хуже, а даже лучше других местных вин, зря что ли они бывали на виноградниках Новой Зеландии и Калифорнии, в Чили и в Италии, весело, и особенно потому прекрасно, что не сбудется никогда, а останется в памяти напоминанием о параллельной какой-то жизни, которая лучше чем эта, и в какой-то степени уже осуществлена. И если бы сейчас, сразу после завтрака, Олег подал ей руку и пригласил на танец, то она, Рита, не медля, согласилась бы, и они бы вертелись, он поднимал бы ее на руках к небу, а она, не стесняясь, изламывалась всем телом, и забыла бы хотя бы на время о дурацкой своей привычке глядеть на себя со стороны, себе не верить, просто была бы, и только.
И как из песни Прованс был нежен к ним этим утром, и камни дома выдыхали еще ночную тьму, и в углу двора, в прямоугольнике пруда, на свинцовой на вид водной глади лежал цвет желтый от солнца и цвет синий от тени. И старое все было такое старое, древнее, мудрое, что умней было бы просто покориться: есть, пить, спать, трахаться.
Вера пошевелилась на стуле и почесала нос. Согбенная, согнувшись крючком, она все глядела в свой аппарат, как в черную пропасть.
Учти, роуминг дорогой будет, сказала Рита.
Вера промолчала.
Неожиданная слабость подруги раздражала Риту, а сам факт раздражения был ей неприятен, потому что человек имеет право быть слабым, страшиться так очевидно, так явно, с беззащитностью человека, оставшегося вдруг без одежды, голым. Рита должна бы хотеть укрыть подругу, спрятать, а сама думала, что та могла б на пару дней приехать и с небольшой сумкой; ну, зачем было тащить с собой целый чемодан, на четыре дня, как на целую жизнь?
В новую жизнь можно и совсем без чемодана уж это Рита знала точно.
К Олегу, бросив одного очень хорошего человека, она однажды так и пришла. Предательство это умение жить без прошлого, и так тоже подумала Рита, и, спокойная, сытая, не стала уже жалеть хорошо пропеченной фразы. Пусть канет и эта, ей не жалко. Ничего не жалко, все идет, как идет.
Куда сегодня поедем? спросил Олег, Есть идеи? он посмотрел на нее выжидательно, с предвкушением детским.
Куда угодно, запросто ответила Рита, что означало то же, что и вчера, и позавчера, и позапозавчера: они возьмут карту со списком деревенских рынков и выберут точку не слишком отдаленную; они запрут обе двери, внутреннюю со стеклом и внешнюю глухую, срубленную, будто из цельного куска дерева; они сядут в машину и поедут, сделав краткую остановку возле мусорного контейнера на ближайшей развилке; они свернут направо или налево, в чем не будет принципиальной разницы; они пролетят мимо рощ и полей, слушая музыку из собственного айпода, подключенного к бортовой системе машины; они окажутся в какой-то деревне, где будут часа два гулять меж базарных лотков, рассматривая как впервые то, что уже видели и вчера, и позавчера, и позапозавчера: торговцы здесь кочуют из одной деревни в другую, предлагая сыр и колбасы, грубоватую пеструю керамику, поросят, чтобы их гладить, оливковое масло и вино, хлеб (непременно белый), сладости огромными блоками, разноцветное мыло, пахучие пучки лаванды, хрусткие цветные мешочки с нею же; они что-то купят опять, не очень сообразуясь с приблизительным планом, выпьют кофе в уличном кафе, таком же декоративном, подчеркнуто «провансальском», как и сами рынки, все сплошь напоминающие не очень талантливый спектакль.
А я все равно позвоню, решительно сказала Вера. Сверяясь с бумажкой, она набрала номер, крикнула «хай», и, внезапно испугавшись, протянула телефон Олегу.
Алло, сказал он.
Олег умел держать лицо, и живым, чувственным удовольствием было для Риты слушать, как, деловито понижаясь, голос его звучит плотнее, гуще, вместительней, подразумевая власть, право, силу, и неважно, на каком языке: Олег мешал французский с английским, добиваясь своего с неторопливой уверенностью человека, знающего, что все будет так, как он захочет. Рита любила видеть его таким.
Рита вообще его любила, что особенно ясно было ей этим летним утром, вначале длинного солнечного дня.
И что? с надеждой спросила Вера, когда он вернул ей аппарат.
После двенадцати привезут. Как погрузят, шофер сообщит, где мы должны его встретить.
И где же?
На карте они нашего дома не нашли, но рядом гостиница. Туда и привезут.
А они привезут? Точно?
Да, Олег ответил, не раздражаясь, не умея, вроде, вообще испытывать такие уродливые чувства.
Рита начала убирать со стола.
Итак, сегодня по милости Веры у них случился «лейзидэй», как называли они бездельные дни еще со времен Новой Зеландии, где пожили некоторое время, заодно, как репьев, нахватавшись и чужих слов.
Бонжур, месье Петиша, присев на корточки, сказал Олег.
К ним пришел тот самый соседский кот.
Зверь с готовностью выгнул узкую спину, задрал хвост и, вытягивая морду, будто толкаясь в узкое кольцо, начал тереться о голую ногу Олега.
С улыбкой блаженной не менее, Олег зарыл пальцы в расписанной арбузными полосами шерсти.