К ним пришел тот самый соседский кот.
Зверь с готовностью выгнул узкую спину, задрал хвост и, вытягивая морду, будто толкаясь в узкое кольцо, начал тереться о голую ногу Олега.
С улыбкой блаженной не менее, Олег зарыл пальцы в расписанной арбузными полосами шерсти.
Рита опять подумала о лишаях, блохах, клещах и других возможных опасностях, но на этот раз промолчала.
Нагулялся, Олег улыбался.
Пострекотав, кот со стоном повалился на бетонный пол террасы и, тараща желтые глаза, замер. Олег послушно погладил его и по желтому брюху.
Сейчас будет молока просить, пояснил он для Веры, которая без выражения глядела на эту сцену, Хочешь молока? кот согласно и коротко мявкнул, Хочешь? спросил Олег еще раз и, на сей раз ответа не получив, прошел в дом.
У него целый ритуал, сказала Рита, Вначале трется, ласкается, а как напьется, так уходит, даже «спасибо» не говорит, она пощелкала пальцами, подзывая зверя, а тот, пружинисто вскочив, подошел к порогу дома и застыл глиняной копилкой, А ко мне не идет.
Не любит, сказала Вера.
Наверно.
Так и понятно, он же твоя копия.
Почему?
А ты тоже как нажрешься, так и уходишь, Вера даже не сдобрила колкость улыбкой; она зачем-то напомнила Рите ее прошлое, зачем она ей сейчас его напомнила?
Нет, не похожи. Он мужчина. Ты его яйца шоколадные видела?
А ведет себя как ты, Вера догадалась, наконец, улыбнуться, потому что не затем же они сюда приехали, чтобы ворошить прошлое.
Он молоко любит, а не людей, Рита сама подошла к коту и, наклонившись, провела рукой по узкому хребту. Кот убегать не стал, но и не замурлыкал, просто замер, пережидая, когда его прекратят трогать.
Он не любил ее, это правда.
Увидев Олега, который с осторожностью, на вытянутой руке вынес на веранду блюдечко, кот заорал, заметался. Он начал требовательно толкать Олега мордой в ноги, а когда блюдце очутилось на полу, немедленно зачавкал, зафырчал, производя для тела столь малого удивительно много шуму. В блюдечке, как уже знала Рита, было не только молоко, но и немного теплой воды, чтобы кот не простудился, Олег умел ухаживать за зверями.
Жажда у человека, удовлетворенно сказал он Охотился, видать, всю ночь, а теперь сушняк.
А напьется, даже «спасибо» не скажет, повторила Рита и, сглаживая неприязнь (неприязнь к коту, смешно!), повторила, Но воспитанный. В дом не лезет.
Не его территория, сказал Олег, Правда, месье Петиша? он провел рукой по нервно подергивающейся полосатой шкуре.
Кот вылизал и блюдце, и каменный пол вокруг, а дальше, как по-писаному, подергал ушастой головой и удалился быстро, словно внезапно вспомнив о чем-то неотложном.
Говорю же, начала было Рита, но Вера, погруженная в себя, все сидела истуканом.
«Лейзидэй».
Рита ушла под олеандр, на лежак, и, время от времени с удовольствием поглядывая на лягушиный колодец в центре двора, долго читала, так долго, пока не услышала перезвон, а затем говор, гомон, счастливый взвизг их не обманули, чемодан был уже в пути. Олег с Верой бросились к машине, а исчезнув, вызвали у Риты чувство, что места сделалось больше.
Бонжур, махнула она тени, мелькнувшей за зеленой изгородью.
Против ожидания тень ответила не низким мужским, а ломким юношеским голосом. Это был не старик-рокер, а его сын (или гость?). И можно было подойти и спросить его, наконец, сын он или просто гость. Молодежь во Франции говорит по-английски, в отличие от родителей; Рита могла бы найти с ним общий язык, узнать, чем он занимается, и кто та длинноволосая девушка, которая приезжала на выходные. И пусть бы ей в унисон заквакали лягушки, Рита думала сценами, профессиональная деформация.
НАТ. ДВОР ДЕНЬ
Она подходит к изгороди.
ОНА
Хау а ю.
МУЖСКОЙ ГОЛОС
Айм файн.
Некоторое время она стоит молча.
А ветер мел, а деревья шумели, и распушенными лежали облака на синем блюде неба, и теперь Рите понадобилось усилие, чтобы втиснуть себя в мир книжный.
Бумажных книг Рита давно не читала, вся новейшая ее библиотека хранилась в «читалке», которую она, не любя новое слово, именовала «штучкой». Но тут, в саду до штучки дела не дошло потому что сел аккумулятор, и она взяла книгу Олега, детектив о мужчине, у которого пропала жена, и все подозревают его в убийстве.
Она давно не держала толстых бумажных книг, и рука ее быстро затекла. К тому же буквы были тоже увесисты, а поля велики, и Рита по привычке порывалась уменьшить их, сведя на странице пальцы в горсть, и, ловя себя на этом порыве, сама ж над собой подсмеивалась.
Книга была глупа.
Перестав зарабатывать писаниной, Рита должна была бы читать побольше, но не случилось и этого; испорченный работой глаз ее теперь видел швы, плохо заделанные разрывы, и растерянность автора, не знающего, куда бы увести сюжет; чтение перестало быть для Риты бездумным погружением в чужие глубины, оно превратилось в рукоделье, с той только разницей, что рука ее теперь не сама плела узоры, а по ним, вроде, лишь водила.
А книга была глупа.
Она попробовала заснуть, и не получилось, она попробовала просто смотреть впереди себя, настраиваясь на красоту, но и это оказалось занятием муторным. Обезлюдев, декоративный двор выглядел чужим, почти враждебным.
Она подумала, что хорошо было бы написать про дом с колодцем. Но для кого? Зачем? Привычка приберегать сюжеты, образы, слова сохранилась, но девать их было теперь некуда она выпала из обоймы, и неизвестно, понадобится ли ей впредь весь этот житейский мусор. Копить впечатления уже нет необходимости, надо учиться просто жить жить настоящим, без сожаления отправлять его в прошлое, гадать о будущем без желания его приблизить.
Перестать верить в судьбу. Быть хозяйкой своего счастья. Быть счастливой. Просто быть.
Рита отряхнула волосы, с дерева вся время что-то сыпалось. Нет, не листья, не цветы, а клейкая субстанция, оставляющая на пальцах грязный след. Вскочив, она затрясла головой, вытягивая из волос пальцами липкий сор.
Розовая цветочная кипень олеандра, такая красивая на вид, была убежищем тли под каждым соцветием виднелись десятки, а то и сотни беловатых точек, вокруг которых сновали черные мелкие муравьи.
Когда Вера с Олегом вернулись, Рита уже приняла душ и в свежей чистой футболке сидела на террасе в безопасной тени акации.
Прямо детектив, Вера весело плюхнулась на стул рядом, Приехали, а нас не пускают. У них там ворота с карточкой. И что делать? Мы отъехали за поворот и спрятались за кусты. Говорю же, детектив. Стали ждать. А сами не знаем даже, какая машина. Наверное, микроавтобус, только поди-пойми.
Нет, не микроавтобус, Олег затащил в дом чемодан Веры и сел на стул рядом.
Остановилась такая белая колымага. Мы выскочили, закричали, пуркуа бы не па, там парень молодой. Как он глаза на нас вытаращил, а? Вера поглядела на Олега, тот весело кивнул. И вот. Я спасена, откинувшись на стуле, она сложила руки на груди, Теперь можно жить. Я спасена!
Ура, сказала Рита, Надевай же скорей свое красное платье и иди соблазнять крестьян.
Да, кстати! Вера хопнула себя по лбу и убежала в дом.
Если там нет бриллиантов твоей бабки, я точно обижусь, крикнула ей вслед Рита.
Ха-ха, с готовностью сказал Олег.
Вера вышла скоро. На ней был сарафан. Короткий и узкий, во вспышках зеленого и алого. Волосы, вдруг о них вспомнив, она причесала и скрутила на затылке в акккуратый узел, чем обнаружила и длинную гибкую шею и заострившиеся бугры голых плеч. И облегченно вздохнула Рита: Вера стала Верой, прежней, к которой привыкла, которую любила. Поддавшись внезапному порыву, Рита вскочила, обняла ее, прижалась к ней и поцеловала в место самое щекотное, между ухом и волосами.
Что подумает муж, ты поосторжней, хихикнула Вера.
Он груш объелся, сказала Рита, но отстранилась и села.
Я не люблю груши, сказал Олег.
Я знаю, сказала Рита, а Вера вскрикнула «балда», хлопнула себя по лбу и снова убежала в дом.
Надо почаще чемоданы терять. Сколько потом счастья, сказала Рита, Прямо как на Новый год, и Вера вышла с кучей пластиковых пакетов и вывалила их все на стол.
Вот, сказала она с торжеством, Привезла.
Что это? спросила Рита.
Хлеб.
Хлеб?
Черный хлеб. Ты же просила.
Куда нам столько? Рита посмотрела, там было пять буханок.
Пять.
Я тебя русским языком спросила, чего привезти. Ты сказала, что тут нет черного хлеба.
Олег захохотал.
Чего ты? обиженно поглядела на него Вера.
Зато есть белый, сказала Рита, но смеяться не стала, потому что в жесте этом была вся Вера; она выполняет обещания.