Надевая купальную шапочку, ты, как обычно, гляделась в зеркальце без рамки, которое всегда носила с собой. Я стоял лицом к тебе и смотрел, как исчезают под красным сводом шапочки рыжие пряди. Я заглянул в зеркало и увидел перевёрнутое отображение твоего лица. Ты в зеркале была ближе, чем наяву, но твои глаза казались бесконечно далёкими, и меня не было в них. А может, виной тому несовершенство зеркального отражения. Ты бросила зеркальце на матрас и улыбнулась.
Мы долго стояли по колено в воде. Вода была прозрачной. Потом стали медленно входить в неё. Вдруг ты вскрикнула и показала рукой куда-то в воду. Я проследил твой жест глазами. Почти у самой поверхности, в двух шагах от нас, плыла серебристая рыба. Она была величиной с мою ладонь или чуть больше. Она, казалось, совсем не боялась нас и спокойно покачивалась в толще воды. Она была какая-то сонная.
Ты тихо охнула и сказала полушёпотом, от которого у меня мурашки шли по спине: «Какая красивая! Вот бы посмотреть на неё поближе» И я решил, что ты должна увидеть вблизи всё, что захочешь. Я выпустил твою ладонь и шагнул вперёд
Я подвёл под неё сомкнутые руки и стал медленно поднимать их вверх. Рыба ничего не заметила. Она и впрямь была какая-то сонная. Может, она наглоталась снотворного, которое кто-то выбросил с корабля. Я поднимал руки всё выше. Но когда я был готов схватить её, она вдруг изогнулась всем своим серебристым корпусом и ушла вбок. Но далеко не уплыла и остановилась рядом. Я повторил попытку, потом ещё и ещё, но каждый раз рыба в последнее мгновение уходила от меня. Я зашёл в море почти по грудь. Я боялся, что она уйдёт в расселину между камней или нырнёт в водоросли, и я не смогу уже её увидеть, но рыба плыла почти на поверхности. Она словно дразнила меня. Я начал злиться. Чем больше дразнила меня рыба, тем сильнее мне хотелось поймать её. Ненадолго я забыл о тебе и о том, что ловлю эту рыбу для тебя.
Рыба всё дальше уходила в море. Я опять стал подводить под неё сомкнутые руки. На этот раз я не должен был промахнуться. Я даже почувствовал её скользкий бок, но тут же что-то обожгло левую руку. Я поранил её о проволочный жгут, который ограждал стоянку водных велосипедов. Один из ржавых проволочных концов глубоко зашёл мне под кожу, а рыба, как ни в чём не бывало, сверкала серебром в дюйме от проволоки. Я рассвирепел и, наверно, благодаря этому злость придаёт мне силы, я это давно заметил молниеносно выбросил правую руку вперёд и прижал ничего не успевшую сообразить рыбу к проволоке. Я хватал пальцами её ускользающие бока и всё глубже вдавливал рыбу в проволоку, чувствуя, как податливо входит в металл мягкая плоть. Когда я стал помогать себе другой рукой, рыба уже не сопротивлялась.
Я побежал к берегу, держа добычу перед собой в вытянутых руках. Я добежал до берега и бросил рыбу в песок. Рыба раскрывала рот, жадно ловя воздух, и била по песку серебристым хвостом. Песок чуть подмок от крови, текущей из её пораненного брюшка. Мне не было её жаль. Я сильно поранил руку, и из неё тоже текла кровь. Я взял горсть песка и стал сыпать рыбе на голову. Она мотала головой, раздувая жабры.
Я вспомнил о тебе. Ты стояла вблизи, мокрая, в мокром купальнике, который стал от этого ещё алее, а загар ещё коричневее. Ты подошла совсем близко и посмотрела сначала на меня, потом на издыхающую рыбу Ты подняла на меня взгляд, и я увидел в твоих сине-зелёных, как южное море, глазах невесть откуда взявшиеся айсберги.
Ты повернулась и пошла прочь, оставляя уходящие вдаль, одинокие маленькие следы на песке. Набегала волна, размывая их очертания. Первые следы уже были почти неразличимы.
Я смотрел тебе вслед, как ты шла. Такой походки нет ни у одной женщины в мире. Твой алый купальник становился меньше и меньше. Твои вещи лежали рядом. Небо закрыли облака, и зеркало лежало на матрасе куском серого картона.
Несправедливость
Повесть
Маме
Нет справедливости. Одним всё, другим ничего. Одни бьются всю жизнь впустую, а другим с неба всё валится. Например, Лизе. Всегда везло. А я, что мне причиталось, горбом, зубами, ногтями и ещё чёрт знает чем. Как я устала, как намучилась! А она пташкой по жизни. Теперь угомонилась, сердешная. Спи спокойно, Лизок, а мы ещё посуетимся. И я, и твой муж, и твои дети, и все мы оставшиеся. Мы здесь, а ты там. Мы в настоящем и впереди у нас будущее, а ты в прошлом, ни будущего, ни настоящего у тебя нет, и всё, что с тобой связано, было, и ты была, была, была Порвалась связочка. Ты хочешь мне возразить? Ах, дети! Они ни капельки на тебя не похожи: сын копия мужа, а дочка ни в мать, ни в отца дурнушка Впрочем, ты тоже в детстве ходила гадким утёнком, а в кого сейчас превратилась Что я говорю, сейчас ты прах, ничто
Ты что-то ещё хочешь сказать?
Муж твой он уже не твой муж. Но ещё вполне. Не засидится. Мало ли желающих разделить скорбь вдовца с таким метражом и окладом? И внешность в придачу. Нет незаменимых, Лиза, нет.
А твоих детей мне жалко. Единственный случай, когда замена не заменяет. А если с мачехой им сильно не повезёт Я же говорю, мне их жалко. Только не думай, что они сохранят в своих сердцах светлую память о тебе все это надписи на могильных плитах, заросших бурьяном. Дочь ещё слишком мала, о тебе она вспомнит, когда ей одной придётся тащить эту баржу ячейку общества плюс общественно полезный труд. Бурлакам и не снилось. Вот тогда она тебя вспомнит, когда некому будет подменить её хоть ненадолго, и только потому-то и вспомнит. А сын У мужчин, тем более молодых, в голове такое не задерживается (как и почти всё остальное). Институт, друзья, подружки, подружка, жена, дети И работа, работа, работа Через десяток лет накрепко забудет. Так ты второй раз будешь похоронена, Лизок.
Что ещё? Твои больные? Твои статьи-монографии, диссертация? Насчёт печатной продукции положа руку на сердце, кому она нужна, кто её читает? Никто, кроме автора (и то не всегда сама писала, знаю) и корректора ему, бедняге, всё равно над чем терять зрение и получать геморрой. Диссертацию и оппоненты, что там оппоненты и руководитель не всегда имеет терпение дочитать до конца. Больные твои так они или вылечились и забыли о тебе (на что ты им, здоровым, теперь), а кто не вылечился те умерли, и их тоже нет, как нет и тебя. Вот так, Лиза, как ни ищи, никаких следов.
А как же тебе хотелось, чтоб остались! С самых детских лет. Может, и с пелёнок. Ну, в пелёнках я тебя не застала, а с девяти лет отлично запомнила.
* * *Неритмичный звук (скакалка по асфальту) режет ухо. Не получается, хоть все меня учили там, на старом дворе. А эти, чужие (мы сюда только переехали из коммуналки), стоят, смотрят и ехидно ухмыляются. Плакать хочется. Зря я согласилась на мамины уговоры («Иди-иди, скоро в школу, насидишься дома за уроками»). Не умею я знакомиться, а им это не нужно. Они тут все свои, для них я чужая.
Вдруг какая-то девочка с жёлтыми крысиными хвостиками прямо ко мне. Она так хочет научить меня, как будто от этого зависит её жизнь («Во даёт!»). И когда я, наконец, одолеваю проклятую скакалку, она радуется больше меня («Ненормальная!»), и я сразу забываю о ней, я уже своя среди них, мне не до неё. Вскоре она исчезает. «У неё мама больна, она надолго не выходит», говорят мне. «Она из другого двора, но мы дружим».
Она это Лиза.
Через неделю мы бежим в соседний двор смотреть похороны. Похороны я вижу первый раз в жизни. Второй раз в жизни я вижу Лизу. Хоронят Лизину маму.
Следующий день первое сентября. Кроме меня в классе ещё одна новенькая Лиза. Мы садимся вместе. Лиза одна в чёрном переднике.
Ты Чёрная? спрашивает учительница.
Да, кивает Лиза.
Поэтому ты надела чёрный передник в такой торжественный для всех нас день? острит учительница, и все весело хохочут.
Я вижу, как Лиза изо всех сил сжимает побелевшими пальцами крышку парты, как дрожат у неё губы, и думаю, что сейчас она разревётся, но она вдруг задирает подбородок к потолку короткие жёлтые хвосты достают до лопаток, и звонко, даже с каким-то весёлым вызовом выпаливает:
Поэтому!
Я одна знаю, отчего Лиза в чёрном. Но не буду же я выдавать её секреты может, она не хочет, чтоб об этом знали. Сказать учительнице после урока один на один? Но Лиза же не просит меня. Да она и сама могла бы.
Инцидент не отразился на её оценках. Она первая ученица. Я вторая. Совсем мне не нравится быть второй, хоть я, конечно, рада за подругу. Я занимаюсь как проклятая, страницы учебников так и мелькают. Сиднем сижу, не вставая. И днём, и вечером, и ночами. Сил моих больше нет. Тошнит от книжек. Как может Лиза заниматься больше меня? Как она высиживает ещё дольше? Она что сутки растянула часов на пять?
Я уже задыхаюсь, а Лиза всё впереди. Я хочу знать, что за методы такие, что за скорость. Напроситься позаниматься с ней вместе? Это запросто. Сегодня же попрошусь, скажу, что задачу решить не могу. Она не откажет. Она никому отказать не может.
На площадке, выходя из квартиры, сталкиваюсь с Лизой.
Мы теперь здесь живём, говорит Лиза и показывает на соседнюю дверь. Обменялись.
По поводу этого странного обмена у нас дома было много разговоров.