Несмотря на хрупкие запястья, изящные щиколотки, и веснушки у носа, графиня фон Рабе напоминала нунцию тяжелый танк.
Вытащив рекомендательные письма, с весомыми подписями, она долго распространялась о горе женщин, не могущих произвести на свет ребенка:
Дети вырастут в любви к фюреру, и рейху, заверила Марта нунция, они станут гордостью Германии монсеньор откашлялся:
Фрау фон Рабе, надеюсь, вы понимаете, что если святой отец Виллем подозревается в сомнительных знакомствах, то я не могу, и не буду спорить со службой безопасности рейха. Отец де ла Марк не ребенок, ему тридцать лет письмо из ватиканской канцелярии лежало в папке у Орсениго. Речь шла о внуке канонизированных бельгийских святых, и о десятке детей, из католического приюта. Справившись во внутренних документах Ватикана, нунций узнал, что святому отцу в этом году исполнилось тридцать:
Он сан поздно принял. Сначала был инженером, потом в Конго работал, в приютах, с отцом Янсеннсом Орсениго пока не стал связываться с Принц-Альбрехтштрассе. Отца Виллема обвиняли в укрывании партизанского связного, радиста, пойманного с передатчиком.
Марта сказала свекру:
Главное, найти святого отца и детей. Группу могли разделить, послать малышей в приюты, а отца Виллема в Дахау, в бараки для священников. Но если он в лагере, то мы о нем позаботимся. Будем отправлять передачи, в Дахау подобное разрешают. Детей разберут по семьям, после войны они вернутся к родителям голубые, в мелких морщинах, глаза свекра, грустно посмотрели на Марту:
Может быть, их родители мертвы, милая моя. Не забывай о депортациях
Марта помнила:
Тем более, надо разыскать малышей, твердо сказала девушка, мы с Генрихом взяли бы мальчиков она махнула на восток, но такое опасно. Нет сомнений, что Макс навещал приют. Он мог запомнить близнецов Марта выучила наизусть имена и возраст детей. Сведения пришли отдельным письмом из Ватикана, лично ей в руки:
Жозеф и Себастьян Мерсье, повторяла она, шести лет от роду выслушав нунция, Марта вежливо согласилась:
Разумеется. Если отец де ла Марк был вовлечен в сеть людей, измышляющих нанести вред рейху, он заслужил наказание. Но дети Марта промокнула глаза шелковым платком с монограммой, дети, невинные создания. Мое сердце будущей матери преисполнено жалости Марта выбила из нунция обещание начать розыски группы.
Она шла вдоль берега Ландвер-канала:
Все будет хорошо. Родится дитя, Красная Армия отбросит вермахт от Волги. Скоро англичане и американцы высадятся в Европе, дети вернутся домой. Мы с Генрихом возьмем маленького, Аттилу, и поедем в Геттинген. Эмма выйдет замуж, дядя Теодор будет возиться с нашими ребятишками. Макса и Отто повесят, вместе с остальной бандой Марта наступила носком туфли на зеленую, сочную траву:
Почему союзники не бомбят Польшу, и Пенемюнде? Летом был налет на Кельн, другие города рейха тоже пострадали. Почему они не атакуют лагеря, или полигон фон Брауна? Мы передали все нужные сведения Марта понимала, почему:
Всем нужны баллистические ракеты, и никому не нужны евреи горько подумала она:
Глобочник может хоть всех евреев Польши уничтожить, никто и палец о палец не ударит. После войны союзники передерутся за фон Брауна и Гейзенберга, за машину Цузе и так называемые медицинские исследования, из лагерей Марта положила руку на крестик:
Надо делать свое дело, приближать победу. Потом станет понятно, что случится. Одно ясно, с мамой мы больше никогда не встретимся она издалека заметила знакомую, лысую голову на уединенной скамейке, у канала. Присев рядом, Марта поставила между ними коробку с пирожными:
Берите, святой отец. Свежие булочки, только из кондитерской за ними возвышался шпиль закрытой церкви. Легкий ветер гнал по Ландвер-каналу золотые листья. Небо было серым, низким. Марта решила:
Летом покатаю Генриха на самолете. Пока не удалось, с его командировками. И малыша надо к воздуху приучать Бонхоффер смотрел на упрямый очерк подбородка. Темные, длинные ресницы девушки слегка дрожали:
Все равно, подумал пастор, рождаются дети, даже в самые темные дни, даже в долине смертной тени у Марты в сумочке нашелся чистый носовой платок. Он вытер пальцы:
Очень вкусные пирожные. Все просто пастор, отчего-то, вздохнул, купель из церкви не вынесли. Приедете с графом Теодором на машине, после темноты свекор был крестным отцом ребенка, и окрестим малыша, тоже Теодором, или Анной зеленые глаза взглянули на него. Марта улыбнулась:
Летом покатаю Генриха на самолете. Пока не удалось, с его командировками. И малыша надо к воздуху приучать Бонхоффер смотрел на упрямый очерк подбородка. Темные, длинные ресницы девушки слегка дрожали:
Все равно, подумал пастор, рождаются дети, даже в самые темные дни, даже в долине смертной тени у Марты в сумочке нашелся чистый носовой платок. Он вытер пальцы:
Очень вкусные пирожные. Все просто пастор, отчего-то, вздохнул, купель из церкви не вынесли. Приедете с графом Теодором на машине, после темноты свекор был крестным отцом ребенка, и окрестим малыша, тоже Теодором, или Анной зеленые глаза взглянули на него. Марта улыбнулась:
Теодором-Генрихом. Мой муж еще не знает, она помолчала, но мне кажется, что так лучше, святой отец. Я вам позвоню, из автомата, на аппарат в кафе Марта никогда не вела с виллы подозрительных разговоров. На квартире Бонхоффера, в Веддинге, телефона не было. Пастор договорился с хозяином кафе, на первом этаже дома, тоже христианином, сторонником запрещенной церкви. Марта пожала руку священнику: «Счастливого Рождества!».
Бонхоффер перекрестил узкую спину, в темной шубке. Она несла шляпку в руке, помахивая сумочкой. Волосы, покрытые каплями дождя, немного блестели. Она ступала легко, будто плывя над травой:
Марта, услышав, что идет Иисус, пошла ему навстречу Бонхоффер поднялся. За церковью не наблюдали, ключи лежали у него в кармане. Он хотел помолиться о будущем ребенке:
И о ней, и о Генрихе. Обо всей Германии. Господи, дай нам исцеление, избавь нас от морока этих лет тяжелая дверь церкви захлопнулась. Ветер взметнул над травой бронзовый, палый лист.
В общем вагоне поезда из Оберенхайма, подходившего к вокзалу Цоо, было тепло. Девушки расстегнули форменные, серо-зеленые шинели, сбросив их на деревянные сиденья. Многие учащиеся школы СС никогда не навещали столицу рейха. Они приникли к окнам, расспрашивая уроженок Берлина о зданиях, проносящихся мимо.
Экскурсию устроили, как рождественский подарок. Девушки, на каникулах, разъезжались к родным. Те, у кого не было семьи, оставались в Берлине. Группу селили в одном из домов общества «Лебенсборн», на окраине города.
В начале осени, курсантки успели навестить подобный дом в Эльзасе, где располагалась школа. Их познакомили с девушками, ожидающими детей, провели по аккуратным, чистым помещениям для младенцев. Главная медицинская сестра прочла лекцию, об уходе за младенцами. В Оберенхайме, кроме занятий по нацистской идеологии, физической подготовки, и технических дисциплин, преподавали кулинарию и домоводство.
Начальница школы, SS-Fuhrerin, ее светлость принцесса Ингеборга фон Шаумбург-Липпе, наставительно поднимала палец:
Вы должны брать пример с образцовых арийских жен и матерей. Ваша работа на благо рейха только начинается, дорогие девушки. Замужество и рождение детей, есть истинное призвание любой женщины, верной дочери партии и фюрера ее светлость Ингеборга носила на лацкане форменного жакета золотой значок НСДАП. Она была родственницей обергруппенфюрера, принца цу Вальдека унд Пирмонта, руководителя СС в Касселе. Дети ее светлости Ингеборги выросли, начальнице школы было за сорок. Она ласково встретила Эмму фон Рабе:
Очень хорошо, что ты, дорогая моя девочка, последовала примеру братьев. Твоя покойная матушка была бы рада, узнай она, что ты отдаешь свои силы работе на рейх и фюрера графиня Фредерика была связана с домом Шаумбург-Липпе, родственными узами.
Несмотря на хорошее отношение к ней начальницы, и аристократическое происхождение, Эмма старалась не выделяться среди товарок. Впрочем, в первом наборе в школу, почти все учащиеся происходили из семей офицеров СС. Многие знали друг друга, по конференциям Лиги Немецких Девушек, партийным съездам, где они маршировали со знаменами, и летним лагерям. В Оберенхайме школа размещалась в здании католического монастыря, закрытого после аннексии Эльзаса и Лотарингии. Девушки жили по несколько человек, занимая бывшие кельи. Партайгеноссе Ингеборга поддерживала строгую дисциплину. Девушек будили в шесть утра, на зарядку, уборку помещений, и утренний развод, во дворе монастыря. Дежурные по школе поднимали флаг СС. Ученицы пели «Хорста Весселя», отдавая нацистский салют, и строем шли в столовую.
На медицинской комиссии, при поступлении, врачи придирчиво измеряли рост кандидаток. Эмма окидывала взглядом столовую: