Муха и арестовывал Макс допивал кофе, даже кого-то застрелил, кажется. Молодец Макс успокаивал себя тем, что искусство рейха еще очень молодо:
У нас появятся новые мастера слова, не хуже Брехта. Новые художники, архитекторы. В конце концов, у рейхсминистра Геббельса хороший вкус, и фюрер любит живопись подумав о пасторах, Макс достал блокнот.
У него не доходили руки проверить, куда отправили бывшего соученика, отца Виллема, и детей из Мон-Сен-Мартена. Макс не хотел обременять братьев, работающих в Польше, канцелярскими обязанностями:
Надеюсь, они в Аушвице, пожелал Макс, и отец Виллем сдох от голода, как и его сироты. Праведник Макс едва сдержал ругательство:
В приюте жили близнецы, Мерсье. Надо спросить у Отто. Правда, близнецами занимается Менгеле, Отто мог их и не увидеть. Хотя он говорил, что приходит на селекцию Макс помнил светловолосых, голубоглазых мальчишек. Он записал себе: «Виллем».
Штандартенфюрер, нехотя, перевернул страницу. Макс не любил думать о докторе Горовиц. Проклятая еврейка исчезла, и могла быть сейчас где угодно:
Даже в Берлине, Макс заставил себя не комкать страницу, у нее арийская внешность. Она воспользуется своим лицом, мерзавка в гестапо Польши лежали фотографии, так называемой сестры Миллер, присланные из Амстердама:
Не станет она в гетто прятаться, она не дура Макс вздохнул, мне надоело оглядываться через плечо в Осло, несмотря на охраняемые апартаменты в крепости, Максимилиан плохо спал. Город кишел высокими, голубоглазыми блондинками. Он даже, несколько раз, останавливал машину, но качал головой: «Обознался».
На следующей странице Макс, четким почерком, записал два слова «Гейзенберг», и «папка». На аэродроме Темпельхоф он передавал тяжелую воду вооруженному эскорту СС. Вещество отправлялось в засекреченную лабораторию физика.
Фон Браун провел успешные испытания баллистических ракет:
Скоро у нас появится не одно оружие возмездия, а несколько довольно понял Макс, большевики лишатся Москвы. Мы забросаем столицу варваров ракетами, как и Лондон в Осло, ворочаясь в постели, он вспоминал 1103. Представляя женщину рядом, не выдерживая, он протягивал руку вниз. Это была 1103, молчаливая, с коротко стрижеными, рыжими волосами, с глазами цвета патоки. Тяжело дыша, Макс вытирал пальцы:
1103 давно труп, забудь о ней. Она мертва, и даже разгадки папки не оставила женщина писала в блокнотах шифром. На всякий случай, Максимилиан сложил тетради в сейф, но штандартенфюрер не питал надежд на то, что сможет понять заметки 1103. Тем не менее, он помнил карты, в папке:
В рисунках было что-то знакомое. Я видел такие очертания Макс решил принести досье леди Констанцы домой:
Генрих поможет, он отличный математик. И он не собирается болтать, разумеется уши заложило, самолет шел на посадку. Отдав стюарду, в форме СС, посуду, штандартенфюрер перегнулся через проход:
Хозяйственное управление отвезет вас на новую квартиру, поможет обустроиться Муху селили в милые комнаты, неподалеку от Кудам. СС не испытывало недостатка в площадях. Недвижимость берлинских евреев, покинувших город, давно реквизировали:
Я увижусь с семьей, завершил Макс, и завтра за вами заеду. У нас много работы, в Моабите откинувшись на спинку кресла, он улыбнулся:
И, конечно, нас ждет рождественский обед, на вилле. Встретитесь с моими родными самолет коснулся колесами взлетной полосы Темпельхофа. Макс посмотрел на далекие флаги, над мощной крышей аэропорта:
Дома, наконец-то он поднялся:
Думаю, рейхсфюрер захочет увидеться с вами, поздравить с новым званием лазоревые глаза Мухи восторженно заблестели. Он выкинул правую, раненую руку: «Зиг хайль, штандартенфюрер!». Стюарды несли к выходу багаж. Макс похлопал Муху по плечу:
Пойдемте. Я вас угощу кружкой настоящего, берлинского пива накинув сшитую в Милане шинель, Макс легко сбежал по трапу вниз, к служебной машине.
Берлинский санаторий общества «Лебенсборн» помещался на окраине города, на тихой поляне леса Груневальд. Милый, беленый особняк, с черепичной крышей, выходил на реку Хафель. Начало зимы стояло мягкое. Девушки с колясками гуляли по тропинкам, вокруг здания.
Экскурсию из женской школы СС разместили в пустующих палатах. Учениц ждало знакомство с комплексом рейхсканцелярии, и визит на Музейный Остров. Потом группа разъезжалась по домам, на рождественские каникулы. Фрейлейн Антония и несколько девушек, у которых не было родственников, оставались в Берлине.
Экскурсию из женской школы СС разместили в пустующих палатах. Учениц ждало знакомство с комплексом рейхсканцелярии, и визит на Музейный Остров. Потом группа разъезжалась по домам, на рождественские каникулы. Фрейлейн Антония и несколько девушек, у которых не было родственников, оставались в Берлине.
Впрочем, я здесь мало времени проведу Тони стояла у окна большого зала, после рождественского обеда, у Эммы, я начну появляться на вилле Тони не сомневалась, что кто-то из братьев Эммы начнет за ней ухаживать. Эмма не рассказывала о своей невестке, но Тони хмыкнула:
Наверняка, восторженная дура, как и сама Эмма. Нацистская пустышка. Эмма говорила, они ровесницы. Выскочила замуж, со школьной скамьи томно потянувшись, Тони подытожила:
С настоящей женщиной ей не тягаться. Активистки не умеют одеваться, поддерживать беседу. Они даже о фюрере не могут рассуждать, только о тушеной капусте и пеленках Тони, тайно, стенографическими крючками, делала пометки в блокноте:
После войны я напишу мемуары, решила она, Скрибнер с руками оторвет манускрипт: «Репортаж из сердца рейха» Тони предполагала, что издатель не расстался с рукописью ее книги об СССР:
Отложил пока в сейф, поняла Тони, США и Сталин союзники. Скрибнер, в таких обстоятельствах, не будет чернить коммунистов Тони ожидала, что после войны СССР и западные страны передерутся, за территории в Восточной Европе:
Сталин захочет создать социалистический щит, у западных границ страны Тони представила карту, а Германию они вообще могут разделить вермахт держал в блокаде Ленинград, но, по мнению Тони, неудачи большевиков ничего не значили. Она помнила упрямые, голубые глаза Волкова:
Русские погонят немцев обратно на запад. Союзники высадятся в Европе, они встретятся в Берлине Тони поняла, что улыбается:
От города и следа не останется, с бомбежками и обстрелами судьба Германии Тони волновала меньше всего:
Джону я что-нибудь объясню, и Питеру тоже небрежно решила она:
Ели Джон выживет, конечно. Он, наверняка, воюет мистер Кроу, изучавший в Кембридже бухгалтерию, вряд ли бы принес пользу армии:
Если только Питер в интенданты пойдет, в хозяйственную часть. Эмма рассказывала, что один из ее братьев тоже деньги считает Тони, довольно, прикидывала гонорары, от будущих книг:
Но Виллем обеспеченный человек. Элиза выйдет замуж, во второй раз. Можно с ней не делиться прибылями от шахт Тони была уверена, что профессор Кардозо, еврей, давно мертв.
Нам рассказывали о гетто, о лагерях в Польше, она скрыла зевок, с евреями все понятно. Не стоит о них вспоминать Тони хотела издать вторую книгу под псевдонимом:
После войны все бросятся писать об ужасах гитлеровского режима, о преследовании евреев, и антифашистов. Я навещала Моабит, я увижу Аушвиц в Моабите экскурсию провели по каменным коридорам. Ученицам показали несколько камер, но имен заключенных не говорили. Сменяя друг друга у глазков, девушки разглядывали коротко стриженых, исхудавших узниц, в серых, полосатых платьях. В СССР Тони не ездила в женские зоны, но все заключенные выглядели одинаково. В одной из камер, прислушавшись, она уловила русскую речь. Тони повернулась к надзирательнице: «Военнопленные?».
Крепкая женщина кивнула:
Они из Равенсбрюка, группу в Аушвиц отправляют светловолосая, высокая девушка, по виду ровесница Тони, сидела на нарах, обхватив руками острые колени, глядя вдаль, на серое, зимнее небо в зарешеченном окне. Кто-то позвал: «Надя!», девушка встрепенулась:
У нас даже глаза похожи, поняла Тони, тоже голубые. Надо ее запомнить. Мы можем встретиться, в Аушвице Тони пожалела, что у нее нет навыков медицинской сестры. Лекцию читал оберштурмбанфюрер Отто фон Рабе, работающий в экспериментальном, как объяснила Эмма, блоке лагеря:
Я могла бы попросить его о протекции, устроиться в тамошний госпиталь Тони вздохнула: «Ладно, придется поехать туда надзирательницей».
Эмма не знала, успеет ли ее старший брат, к Рождеству, вернуться в Берлин. Тем не менее, Тони подготовила историю о своей вербовке, в НКВД, о работе агентом в Германии. Она надеялась, что фон Рабе клюнет, не в силах устоять перед возможностью опорочить абвер, и заработать репутацию человека, склонившего на свою сторону сталинского разведчика: