Я где-то их оставил, но где? Передал знакомому, священнику, или послушнику. Потом куда-то пошел дальше все покрывала белесая пелена. Он чувствовал боль в голове, сначала резкую, а потом тупую, ощущал холод, пробирающийся под рясу. Застучав зубами, Виллем разомкнул губы:
Кузина Эстер, где я он понял, что лежит на носилках, в полутемном шалаше:
Мы такие шалаши детьми строили, в скаутах. У нас текла река, горная, порожистая. Амель называлась он опять нахмурился:
Или не Амель, другая река. Еще было озеро, море он помнил пляж, белого песка:
Мы с Элизой и родителями в Остенде ездили. Или не в Остенде кузина Эстер, ласково, коснулась его плеча:
Послушайте меня, кузен Авраам Виллем помотал головой, сразу об этом пожалев. Затылок разломило тупой болью, Эстер попросила:
Не двигайтесь, пожалуйста. Я вам недавно сделала операцию. У вас пуля в голове застряла, вы больше года провели, потеряв память. Но сейчас все хорошо у нее была уверенная, надежная рука с длинными пальцами.
От входа в шалаш доносились распоряжения Блау. Оставаться на поляне было опасно, но разведчики нашли неподалеку отличное ущелье. Эстер приказала перевести отряд в тамошние пещеры, и послать гонцов в соседние отряды, предупреждая о возможном появлении русских. Почти весь отряд снялся с места, Авраама переносили последним, в сопровождении Эстер. Временные шалаши давно разобрали, оставив один, где лежал больной. Кроме следов от кострищ, на поляне больше ничего не выдавало присутствия здесь партизан.
Эстер поднесла к губам кузена немецкую флягу:
Сладкий кофе. Немного вам можно Виллем почти забыл вкус кофе:
Даже не помню, когда я его пил, в последний раз. Хотя нет, помню. В Аушвице. Но откуда я мог достать кофе, в Аушвице выслушав кузину, он поморгал рыжими ресницами:
Нет, все не так. Я уехал из лагеря с детьми, а кузен Авраам остался, под именем Войтека Вольского ветки зашуршали, Виллем увидел знакомое лицо:
Он подтвердит, обрадовался мужчина, это капо барака, где Авраам сидел. Пан Конрад Блау, по прозвищу Копыто. Он обещал помочь Максиму бежать из лагеря Виллем добавил:
Максим еще один наш родственник кузина кивнула:
Я знаю. Пан Конрад сдержал обещание Виллем заметил, что кузина и Копыто обменялись быстрым взглядом.
Интересно, как Копыто сюда попал, подумал Виллем, тоже, что ли, из лагеря бежал? Или его освободили? Он уголовник, к ним немцы по-другому относятся. Но почему он с партизанами? Он вор, торговец краденым, что ему здесь делать он почувствовал, что хочет спать:
Кузина Эстер сказала, что меня ранили, что я год скитался по стране. Надо вспомнить, где я оставил группу, из Мон-Сен-Мартена. Там ее мальчики, Иосиф и Шмуэль Виллем слегка улыбнулся, отличные у нее парни. На нее похожи, как две капли воды он устало закрыл глаза: «Я посплю, и все вспомню, обязательно».
У выхода из шалаша Эстер посмотрела на хронометр:
Незачем вам здесь болтаться, пан Конрад поляну заливало закатное солнце, забирайте Циону и остальных, поднимайтесь наверх, к пещере у Блау отросла борода. Несмотря на форму вермахта, немецкий автомат на плече и гранаты у пояса, пан Конрад напомнил Эстер раввинов, виденных ей в Эсноге, во время развода:
Теперь заметно, что у Блау еврейская кровь есть пан Конрад, недоуменно, сказал:
Он до сих пор считает, что он Виллем, пани Звезда Эстер вздернула бровь:
Три дня с операции прошло. Опухоль спадает, но выздоровление может затянуться она скрыла вздох:
Мне надо узнать, где мальчики. Ладно, когда отряд уйдет, станет безопасно, и я при оружии поляна помещалась на склоне уединенного, поросшего соснами холма. Мягкий, сухой мох пружинил под ногами, внизу тек чистый ручеек. Девушки собирали лесную малину и орехи, кто-то из парней нашел гнездо диких пчел.
Провизию вы мне оставите, велела Звезда пану Конраду, я не хочу трогать Авраама с места, пока он окончательно в себя не пришел. Устраивайтесь наверху она махнула в сторону гор, я и Авраам к вам присоединимся, позже Блау обещал, каждый день, присылать гонца:
Не беспокойтесь, уверила его Эстер, думаю, недели на выздоровление доктора Судакова хватит. За Ционой присматривайте Блау, в который раз, обещал себе поговорить с женой, как он называл, про себя, Циону:
Я ее старше, опытней. Я объясню, что так для всех лучше. Никому отродье нациста не нужно, и ей, в первую очередь Эстер тоже напомнила себе, что надо, до отъезда в столицу, посидеть с племянницей:
Но сначала надо об Аврааме позаботиться пожав ей руку, Блау порылся в кармане рубашки:
Я малины собрал, для Ционы он, немного, покраснел, возьмите, пани Звезда. Аврааму, наверное, сейчас сладкое полезно. Для мозга, добавил Блау, Гитлер сладкого не ест, говорят. Поэтому он такой дурак. Эстер расхохоталась: «Верно».
Шаги Блау стихли среди деревьев, она нырнула в шалаш. Авраам спал, повернувшись на бок, слегка посапывая. Эстер, медленно, разжевала ягоду. Доктор Горовиц провела ладонью, по небритой, в рыжей щетине щеке мужчины:
Кажется, статья у меня не получится. Жаль, она устроилась под боком у кузена, случай интересный. Только методы лечения у меня сомнительные в шалаше пахло нагретой хвоей. Сонно пробормотав что-то, Авраам придвинул ее к себе. Свернувшись в клубочек, слушая, как бьется его сердце, Эстер поняла, что опять улыбается: «Он все вспомнит, я уверена».
Ему еще никогда не было так тепло. Виллем не хотел открывать глаза:
Наверное, просто сон. Сейчас все закончится, опять придет холод, боль он прикоснулся губами к мягкому, нежному:
Я помню, помню, что это он услышал близкий треск дров в костре, повеяло ароматом леса:
Словно в детстве, когда мы с ребятами на холмы убегали его окутала жаркая, темная южная ночь. Издалека кричали, хлопали крыльями птицы, небо усеивали крупные, близкие звезды. Звенела гитара, у огня, поднимающегося вверх, уходящего к яркому серпу луны. Рядом шуршали волны:
Пятнадцать лет мне исполнилось. Или четырнадцать он попытался вспомнить, как звали девушку:
Нет, я забыл с сожалением подумал доктор Судаков, она моей ровесницей оказалась. Мы тогда весь Израиль прошли, из конца в конец, с палатками. Ночевали в кибуцах, в полях. Она в Дгании жила, на берегу Кинерета. Песня, она пела мне песню он понял, что улыбается. Ласковый женский голос шептал в его ухо знакомые слова. Он велел себе не поднимать веки:
Если это сон, пусть он продолжится вечно Авраам обнял женщину. Она говорила на иврите с каким-то акцентом:
Не как у Розы, нет. Кажется, она из Британии, или Америки. У Аарона похожий акцент он провел губами по сладкой, стройной шее. Коротко стриженые волосы щекотали его щеку:
Девушка обещает сшить парню рубашку Авраам целовал сухие губы:
Я построю для тебя дом, обязательно. Я давно тебя искал, так давно он вспомнил Регину и Розу:
Они меня не любили. А она, кто бы она ни была, любит он был уверен в этом точно так же, как в том, что его зовут доктор Авраам Судаков:
Мне тридцать два целуя ее, медленно расстегивая пуговицы рубашки, Авраам повторил:
Тридцать два, весной исполнилось. Сейчас лето, кажется. Из Аушвица я с детьми в феврале уехал. Точно, еще снег лежал. Мы с Виллемом поменялись одеждой, Виллем остался в лагере, в польском бараке, под именем Вольского. И Максим остался. Максим знал, что у Копыта мать еврейка, а Копыто все скрывал. Что с ними сейчас, со всеми Авраам старался вспомнить, что случилось с детьми из Мон-Сен-Мартена:
До Кракова я их довез, но что потом было? Я пошел к Шиндлеру, мы пили. Он девушек пригласил, я с подружкой Гета в спальне заперся. Явился сам Гет. Он в меня стрелял, я в окно выпрыгнул Авраам, внезапно, ощутил боль в голове, страшный, пронизывающий холод:
Не хочу о таком думать. Но надо вспомнить, где дети, обязательно. В группе были мальчишки кузины Эстер. Да, все правильно, Леон в столицу отправился, помогать с восстанием, а я подставился под облаву, как Вольский. Когда мы уезжали из лагеря, меня комендант Хёсс к себе пригласил. Зачем? этого доктор Судаков не помнил, как не мог он вспомнить, что случилось с малышами, из Мон-Сен-Мартена:
Надо подумать, только не сейчас сейчас он ни о чем не мог думать, кроме той, что была рядом. Она хихикнула:
Подожди, не торопись Авраам пробормотал:
Не могу. Не могу ждать, и не буду. Иди, иди сюда она коснулась, губами его закрытых глаз:
Ты был ранен. Я сама все сделаю, слушайся меня, пожалуйста Авраам, с готовностью, отозвался:
Хоть всю оставшуюся жизнь, любовь моя. Всегда буду слушаться у нее была худая спина, острые, выступающие лопатки, маленькая грудь, поместившаяся в его ладони. Он понял, что женщина одного с ним роста: