Лагерь помещался на огороженной территории бывших железнодорожных мастерских, в бараках закрытого депо. В двадцатых годах Прушкув стал конечной станцией на первой электрифицированной дороге в Польше. Отсюда до Варшавы ходил пригородный поезд. Сейчас пути перерезали танковые дивизии вермахта и подразделения власовцев.
День был воскресный, тихий, но колокола костелов не звонили. Церкви в Прушкуве закрыли, подозревая ксендзов в связях с повстанцами, в пылающей столице. Красная Армия пока находилась далеко, передовые отряды большевиков стояли на востоке, за Вислой, однако командующий двадцать девятой гренадерской дивизией СС, бригадефюрер Каминский, строго распорядился проверять документы у каждого прохожего. Любая деревенская бабка могла оказаться шпионом красных или восставших поляков.
Подчиненные Каминского работали, как выражался бригадефюрер, в западных районах столицы, Воле и Охоте. Они прочесывали квартиры, расстреливая подозрительных личностей на месте. Прушкув Каминский оставил на попечение командира особой бригады РОА, оберштурмбанфюрера Воронцова-Вельяминова. Вчера вечером, во главе своей бригады, Петр Арсеньевич вернулся из Варшавы. По его подсчетам, за три дня, с начала восстания, его бойцы казнили десять тысяч поляков. Людей убивали на улицах, без суда и следствия, целыми семьями.
Власовцев отвели в Прушкув на отдых, их сменили люди Каминского. Почти все дома гражданских лиц в городке реквизировали под нужды вермахта, но Петр Арсеньевич не собирался тесниться с подчиненными. Он вытребовал себе апартаменты главного врача больницы, разделив их с коллегой Каминским.
Осматривая квартиру, в отдельном флигеле госпиталя, Петр Арсеньевич, невольно, вспомнил комнаты, в которых он жил в Девятом Форте, в Каунасе. Здесь тоже стоял мраморный камин, с бронзовой решеткой, и люстры, венецианского хрусталя. Командир танковой дивизии вермахта, раньше размещавшейся в Прушкуве, держал квартиру в порядке. Полковник сообщил, из штаба, что гости могут чувствовать себя, как дома, и пользоваться его винным погребом.
Петр Арсеньевич, впрочем, предпочитал польскую водку.
Вчера они с ребятами хорошо посидели, вспоминая три дня, проведенные в западных предместьях города. Согласно приказу высшего командования, пленных власовцы не брали. Тем более, не было смысла тащить в Прушкув женщин и девушек:
В лагере и без того хватает баб, хохотнул кто-то из ребят, надзиратели нас приглашали в гости после полуночи подчиненные Петра собрались в бывшее депо, однако сам Воронцов-Вельяминов таким не занимался, ни здесь, ни в Варшаве:
У меня есть жена, говорил себе Петр, венчанная супруга. Это грех, надо себя сдерживать. Я найду Эмму, верну ее на супружеское ложе новости из Берлина пока приходили неутешительные. Жена Петра, с вдовой изменника Генриха, и его малолетним сыном, пропали без следа. Если верить местной полиции, на острове Пёль никто не появлялся, яхта стояла на месте. Однако женщины могли перебраться в Швецию, воспользовавшись помощью датских бандитов:
Они жидов оттуда вывозили, через пролив. Степан в Копенгагене подвизался проснувшись с тяжелой головой, Петр велел вестовому, как называл его оберштурмбанфюрер, принести колбасы, польских, соленых огурцов, и холодной водки.
День обещал стать жарким. Сняв китель, Воронцов-Вельяминов положил ноги, в начищенных сапогах, на стол. Фюрер, на портрете, висевшем над камином, ласково смотрел на Петра Арсеньевича. Опрокинув первый стаканчик водки, грызя огурец, Воронцов-Вельяминов занялся бумагами. Никто не составлял списков расстрелянных подпольщиков, и их пособников, однако немцы требовали доложить, хотя бы, общее число уничтоженных людей.
Реквизированное золото и драгоценности посылали, особыми поездами, из Варшавы в Берлин, в рейхсбанк. Ребята Петра вернулись из столицы не с пустыми руками. После расстрелов обитателей квартир, апартаменты грабили. У каждого власовца имелся мешочек с золотыми часами, браслетами и кольцами. На драгоценностях запеклась кровь, власовцы отрубали кисти рук и пальцы у трупов, а часто, и у живых людей.
Впрочем, даже женщины долго не жили перед Петром стоял деревянный ящик, набитый ожерельями, золотыми, довоенными монетами, и часами, ребята зря времени не теряли, как говорится он захрустел огурцом. В транзитном лагере документация велась отлично, всей бюрократической работой занимались немцы. От персонала РОА такой дотошности не ожидали, да и невозможно было узнать имена убитых за четыре дня людей.
Доев огурец, пропустив еще стаканчик водки, Петр понюхал кусочек свежей колбасы:
Примерно десять тысяч, и это только наши достижения. Надо подождать, пока вернется коллега Каминский, и подать общую цифру он полистал папку, с фотографиями Холланда и доктора Горовиц. Снимки имелись у всех подразделений РОА и СС, однако ни жидовка, ни британский посланец в Варшаве пока не появлялись. Твердое лицо женщины смотрело прямо в камеру, светлые волосы покрывала докторская шапочка:
Такие люди, как она, опаснее всего, напомнил себе Воронцов-Вельяминов, она притворялась немкой, арийкой, и сейчас может это сделать. У Холланда тоже есть еврейская кровь рассматривая брата покойной жены, Петр понял, что он, неуловимо, напоминает доктора Горовиц:
Жидовское влияние никуда не денешь. То ли дело Эмма, у нее чистое происхождение он почувствовал тоску по жене:
Но где ее искать? Впрочем, у гестапо и пограничников есть все сведения подумав о пограничниках, он записал в черный, на резинке блокнот: «Связаться с лагерем Штутгоф». Петр был больше, чем уверен, что брат утонул в проливе Эресунн, однако с распоряжениями бригадефюрера фон Рабе не спорили. Брата могли подобрать рыбаки, и сдать в концлагерь на морском побережье, под Данцигом. Документация в таких местах велась на совесть. Папку брата, обязательно, снабдили бы фотографией:
Если он в лагере обретается, подытожил Петр, я его лично расстреляю. Или повешу, как его светлость повесил изменника Генриха. Арийская кровь не предполагает жалости к мерзавцам, даже собственным родственникам оберштурмбанфюрер захлопнул папку, но не мог избавиться от ощущения, что большие глаза доктора Горовиц следят за ним:
На редкость неприятное лицо решил Петр, она тоже может пикой для льда орудовать едва он прожевал колбасу, как в дверь постучали. Выслушав ординарца, Петр потянулся за кителем: «Сейчас спущусь».
Остановившись у зеркала, он провел рукой по каштановым, без седины вискам:
Я уверен, что Эмме надоест прятаться. Она верна фюреру, она меня любит. Ее одурманил брат, заставил бежать. Я ее прощу, она ни во что не замешана оберштурмбанфюрер поправил повязку, со свастикой, на рукаве:
Посмотрим, что за бродячего монаха нелегкая принесла. Ляхам, как и жидам, доверять нельзя. Католики всегда хотели прибрать к рукам Россию закурив сигарету, насвистывая власовский гимн, Петр Арсеньевич пошел через ухоженный двор к главному зданию госпиталя. На ступенях, в сопровождении патруля, действительно, болтался монах, в черной рясе, с капюшоном, надвинутым на бритую голову.
Отводя глаза от документов поляка, Петр, все время, натыкался взглядом на разбитый, поношенный, пыльный ботинок. Оберштурмбанфюрер не знал местного языка. В немногих разговорах, он пользовался услугами приданных власовцам коллаборационистов, из так называемой, синей полиции. Через переводчика Петр поинтересовался, не знает ли брат Антоний, как звали монаха в паспорте генерал-губернаторства, французского, или немецкого языка. На английский в здешнем захолустье Петр не рассчитывал.
Mogę mówić po łacinie высокомерно ответил монах. Петр, и без перевода, понял, о чем он говорит. Покойная шлюха, обманывавшая его, знала латынь:
Она смеялась, что быстро выучила язык, по книгам брата. В Итоне мальчикам преподают латынь Петр помнил только несколько распространенных предложений, но никогда не упускал возможности ввернуть их в разговор. В Русской Освободительной Армии Петр считался высокообразованным человеком, настоящим русским аристократом. Он всегда замечал, что, после восстановления в России исконной, монархической формы правления, образование для детей тоже изменится.
Мы вернемся к гимназиям, реальным училищам Воронцов-Вельяминов только читал и о тех, и о других, но это не мешало ему рассуждать об уроках греческого языка, латыни, и Закона Божьего. Он, с сожалением, видел, что не все солдаты новой русской армии посещают церковь, или соблюдают посты:
Виновата коммунистическая зараза, напоминал себе Петр, большевики отравили целое поколение ложью. Ребятам трудно стряхнуть красное, безбожное воспитание. Мне и самому было нелегко. Должно пройти время, русский народ изменится лицо монаха было невозмутимо спокойным. Паспорт выдали в Тарнуве, неподалеку от Кракова, на юге страны: