Европейская поэзия. Избранные переводы - Юрий Лифшиц 5 стр.

Что есть король, спросил ты? Существо,
питается которым каждый шут;
живой мертвец, которого грызут
пиявки, облепившие его;

преступник, пойманный за воровство,
лукавый турок, не избегший пут,
когда по шею вкопан в землю плут,
чтоб каждый пес бросался на него.

Монархи вечно ощущают гнет
ненужных слов, погашенных страстей
и роскоши, и страхов, и невзгод;

и, умерев, не могут средь полей,
под солнцем отдохнуть от всех забот,
раздавлены угрюмостью церквей.

Журчанье рек и гул морских валов
заключены в древесности твоей,
молитвы тишь в стенах монастырей
и нежный шелест буковых лесов.

В тебе  жужжанье пчел среди цветов,
напев цыганский, ржание коней,
предсмертное прощанье лебедей
и плач людской, и Этны грозный рев.

Сокрыто это все в тебе одной,
и если можно отпустить в полет
трепещущий и вялый дух людской,

пусть нежный голос твой растопит лед
пещерных душ, взирающих с мольбой
на мрачный и Всесильный Небосвод.

Сплетались грозы. Молнии челнок
сверкал на фоне ткацкого станка
тяжелых туч,  и смерть наверняка
ждала того, кто духом изнемог.

А ты  Титан бесстрашный  подстерег
удар молниеносного клинка
и приручил зарницы на века,
и обеззвучить громы дал зарок.

Но мне взлететь сквозь толщу облаков
на огненной квадриге суждено,
для мира сделав главный из шагов.

Судьбою с Фаэтоном заодно,
я к участи своей давно готов
коней не приручив, пойти на дно.

Ты умерла. Но трупа твоего
под белоснежным саваном войны
Зиме не скрыть, а светочам Весны
не воскресить Свободы торжество.

Трепещешь ты, хоть все в тебе мертво,
но в час затменья солнца и луны
покойники в гробах обречены
ворочаться, пугая естество.

Мертва, мертва! Отныне ты фантом,
способный устрашить любой народ,
когда пирует он особняком:

повеет тишью, холодом пахнет,
в испуге все оглянутся кругом, 
а призрак твой безмолвный  у ворот.

В моей руке лежит моя страна:
листок иссохший  бурое пятно,
как сгусток крови, высохшей давно,
господства моего величина.

Сухой листок, мне сквозь тебя видна
империя, ушедшая на дно;
твой прах  ее последнее звено,
моих высоких замыслов цена.

Бушует шторм  во мне притушит он
терзаний боль. Грохочет ураган,
как пушек гром. Воздушный легион

средь облаков идет под барабан 
не устоит небесный бастион
Терзай, стервятник,  пригвожден Титан.

Считать, что жизнь  кормушка для могил,
когда бежит и скачет все кругом;
томиться пробуждением и сном,
когда с рожденья белый свет не мил.

Ни свежим ветром остудить свой пыл,
ни прошагать по травам прямиком,
ни по стерне пройти за косарем,
ни лечь у древа, чтоб набраться сил

Как тяжко, тяжко, а зимой  стократ,
когда ты слышишь только скрип шагов
(хрустящий звук остуженных дорог), 

и как рябину птицы теребят
Но если Муза мой находит кров, 
Отчаянье выходит за порог.

О Фаусте вещают испокон,
что перстень колдовской с его руки
Лукреция стянула воровски,
пока он спал, красив, как Аполлон;

и что распад  внезапный, словно сон, 
его чела коснулся и щеки,
и сеть морщин опутала виски,
и дряхлым старцем обернулся он.

Есть перстень Жизни, злато в золотом,
волшебный символ Веры и Добра, 
не тронь кольца  иль все пойдет вверх дном,

не тронь  иначе, словно мишура,
поблекнет Жизни лик: всему кругом
внезапно одряхлеть придет пора.

О Фаусте вещают испокон,
что перстень колдовской с его руки
Лукреция стянула воровски,
пока он спал, красив, как Аполлон;

и что распад  внезапный, словно сон, 
его чела коснулся и щеки,
и сеть морщин опутала виски,
и дряхлым старцем обернулся он.

Есть перстень Жизни, злато в золотом,
волшебный символ Веры и Добра, 
не тронь кольца  иль все пойдет вверх дном,

не тронь  иначе, словно мишура,
поблекнет Жизни лик: всему кругом
внезапно одряхлеть придет пора.

I

Когда на содрогнувшийся Кавказ
бог изливает ярости фиал,
перуны мечет в каждый перевал,
ища Титана; и свирепый глас

громов плененных пробивает лаз
в небесной тверди; и внезапный шквал
поет свои пеаны между скал, 
стон испускает Прометей тотчас.

И следом, заглушая ураган,
несется крик такой больной души,
исполненной таких жестоких ран,

и раздается хохот из глуши,
такой смертельной мукой обуян,
что ангелы дрожат в ночной тиши.

2122 октября 2014

II

Невидим Прометей. Но по ночам,
когда от молний вспыхивает бор
между уступами Кавказских гор,
и пламя бьет с высот по ледникам,

взметая снег багровый к облакам,
и из ущелий рвется на простор
испуганных орлов визжащий хор,
тогда назло взбешенным небесам

там, на горящем кряже, предстает
Титана тень в кипящей полумгле,
и вновь, как если б годы не прошли,

он, дерзкий взор вперяя в небосвод,
грозит рукой, прикованной к скале,
Зиждителю уродливой земли.

Жизнь пикантна и щедра;
Смерть при ней как сутенер:
Жизнь приходит в номера;
Смерть  подъездный бузотер.

Сколько ты с ним ни хитришь,
он обманет в свой черед,
не упустит свой барыш
и за Жизнь предъявит счет.

Саданет тебя в висок
и коленом вдавит в пол.
Заскулишь ты, как щенок,
Жизнь хватая за подол.

Слыша все не в первый раз,
тихо дверь запрет она.
Ты резвился  а сейчас
дельцу твоему хана.

Что для Времени слава?
У Него на глазах
Города и Державы
обращаются в прах.
Оттого через годы
из Земли, кроме трав,
пробиваются всходы
Городов и Держав.

Не придется Нарциссу
за каких-то семь дней
заглянуть за кулису
прошлогодних страстей.
На пороге могилы
жизнью он опьянен
и в незнании силу
гордо черпает он.

Время необратимо.
Для Него мы  цветы.
Никуда не уйти нам
от своей слепоты.
Но, уже отлетая
в запредельную высь,
тени шепчет другая:
«Мы не зря родились!»

В обед, когда играли в вист,
домой сорвался Джок,
а между робберами вновь
приперся наш дружок.

Орал он песни, скалил рот,
как будто сам не свой,
партнера даму приложил
десяткой козырной.

И тот старик с тузом в руке
сказал ему: «Мой друг,
сияет рожа у тебя.
С чего бы это вдруг?»

Хихикал Джок, кривлялся Джок,
мигал, как дурачок.
«Так часто наливают тут:
я перебрал чуток».

«Но в Галашилсе ты глушил
и виски, и коньяк.
Вином огонь в твоих глазах
не распалить никак».

«Тут волосок прилип к тебе:
куда он кажет путь?»
«Терьер лохматый сиганул
сегодня мне на грудь».

«Терьер, конечно, страстный зверь,
терьер  что надо пес,
но сроду длинных золотых
он не имел волос».

«На левом лацкане твоем,
похоже, пудры след?»
«Нет, это пепел от сигар,
что я курил в обед».

«Ты куришь, Джок, такую дрянь
по скудости своей,
но даже пепел от гаван
не может быть белей».

«Пора бы нам с тобой кончать
никчемный разговор.
Вчера еще ты басни плел,
а нынче  перебор».

«Мы не пьяны, пьяны не мы,
никто из нас не псих!
Понятно всем: уходишь ты
из банды холостых».

Он пал, как отцвели цветы,
дни съежились вконец
Пошив костюм, купив кольцо,
стал Джоки под венец.