Чернилами добра и зла - Алексей Козлов 2 стр.

Платья метафор  в грязь!
Жизнь обнажает слог.
В банях не говорят
Высокопарных слов.
И позвонив друзьям
Из своего угла,
Не зарифмую в ямб
«Как, мол, у вас дела?»

Мой карандаш, свинцов,
Трудится на столе
С острым концом-словцом,
Чтобы не путать след
Петлями «нет» и «да»,
Или  не «да», не «нет».
Боже, бумагу дав,
Дай и кричать на ней!

Господи, дай мне мочь,
Рубище под сумой,
Силу любить и ночь 
День беспросветный мой.
Если, тебя забыв,
Модный приму пошив 
Правую отруби,
Левую иссуши.

Пусть распознают те 
Запертые в окне 
Красочность в простoте
Серости дна вовне,
В звяканье стеклотар
Там, где подъезд жильцов 
Водка, брынь-брынь гитар,
Галич,
Высоцкий,
Цой;
В строках, на вид простых,
В судьбах, на вид хромых,
В личных и «я», и «ты»,
Что не мычат от «мы».

Бездушен,
мёртвый интеллект,
Задумался о жизни
На той земле, где много лет
Отпускников Отчизне

Не возвращает самолёт 
Бесстюардесны рейсы,
В которых есть автопилот
Без кнопок интерфейса.

Ни окон нет и ни дверей,
Ни тесных туалетов,
Нет крошек, пятен на ковре
И нет ковра,
при этом

Прохода нет.
И нелюдим
Салон  не пассажирам,
Кричащим: «Браво, командир!
Мы на земле и живы!»

Отчизны нет, курортов нет,
Остались пляжи, море,
Не посещаем Интернет,
Где мат  как на заборе.

Пески Бодрума и Сиде
Остыли от увечий
Верхов, низов и их идей,
И их противоречий;

Нет ощущенья, что конец
Вначале был предвещен
И скачет в небе на коне,
Что так бесчеловечен.

Надежды нет, как нет «авось»
В авоськах с овощами.
Базар в пределах Кольцевой
Никем не посещаем.

Всё оцифровано, как век
И год, и час.
Не помнит
Тот интеллект без груза век,
Что есть стихи и полночь.

Напишу очень колко.
А как ещё
Рассказать о прошедшем столетии?
Поутру я беремен кактусом.
По нутру мне клинки со стилетами.

Кто-то трезв, тошнотою беременный,
Кто-то бремен под утро текилою 
Пойлом, в чане лобастом перегнанным,
Забродившим от собственной кислости.

«Маргарита»  коктейль, а не лезвие.
Каждый носит и дарит, что можется.
Подарю Маргаритам железные
Сапоги от испанских сапожников.

Пусть потерпят, умерших приветствуя,
Tех убийц, что милы поколениям.
Прут по лестнице мощи советские 
Обнажённая Крупская с Лениным,

Сталин с ручкой усохшей и трубочкой,
Кегэбешники с голыми жёнами,
Не своими, а  зеков, что трудятся
На державу, в правах поражённые;

Вот Хрушёв с кукурузой за пазухой,
Следом  брови над сиська-масиськами
И с лафетов восставшие разные,
Их супруги с обвисшими сиськами.

***

Маргариты столетия полночи,
Не бегите надеть свои лифчики!
Может быть, и желанья исполнятся
Силой правды, что зла и улыбчива.

В коробке мозг  как в первом круге,
Где осуждённым (но на кой, а?)
На одиночество досуга,
Луну стихами беспокоит
И ищет друга 

Чтоб рядом был и не был вроде,
Соседом жил, не опостылев,
Прося до четверга на водку,
А имя было бы простым и,
Как «Бог», коротким.

***

Дабы зыбучие ответы
Песок мне в глотку не загнали,
Я между знанием и верой
Над недоверием к незнанью
Завис не первым.

В краю, где стоимость иметь
Привыкло всё, включая смерть,
Где тлеть дешевле, чем сгореть
Со сметою для траурных услуг,
Я экономлю, жизнь влача,
Что продлеваю у врача,
И лотосом нирваня на полу.

А если ценник по цене
Дороже шубы по весне,
То, фокусом польстив стене,
Я думаю о рейтинге валют,
Обменных курсах, и часы
С деньгой бросаю на весы
И вижу за весами абсолют.

Там, где трудней воды испить
Или найти траву в степи,
Чем степь саму в кредит купить,
Всё видится иначе, чем в краю
Со степью общею, поди 
Плати за вход и поброди,
И внемли сказкам с «Баюшки-баю».

А там, где дёшевы дрова,
Дрова дороже воровать,
Дешевле жизнь свою ковать,
Не доверять искусству кузнеца 
Там можно жить своим гнездом,
Где  сын и дерево, и дом,
Не зная ФИО первого лица.

Там принца датского вопрос,
Что сквозь столетия пророс,
Где жизнь со смертью, зло с добром,
Переосмыслен в «Брать или не брать?»,
Решён по весу на весах,
Где деньги или словеса
Не перевесят значимость добра.

В нём светлое и тёмное давно
Описаны, как серое рядно
Под слоем любознательной коры.
Творение природы  человек,
С добром и злом рождённый в голове,
Чтобы сыграть и выйти из игры.

Пожизненно на нейронарах в нас
Заключены и Бог, и сатана.
Но не везде преобладает хам.
Где есть закон, там сносна и тюрьма,
Где нет  параша, мордобой и мат,
А Бог  шестёрка, сатана  пахан.

Довольствие, условия бытья
Разнятся  и разнимся ты и я,
Хоть равными и родились к игре.
Но всё  кому кричать, кому молчать,
Кому доносы подлые тачать 
Зависит от столетья на дворе.

В ночи был дождь.
Порол, косой,
Атеистические крыши.
Гроза катилась колбасой
Всё дальше, тише

Окно, скользнув по потолку,
За поворот умчалось шиной.
Сознанье спало на боку
И сны вершило 

Вслепую, следуя клише,
Связало крест от фар, погоды
С кантатой в трубах о душе
Водопроводных.

А электрический укол
Уже вдали лечила вата,
Но крест, стуча протезом в пол,
Достиг кровати.

И тело, весть признав благой,
А плед  камзолом Иоганна,
Ударило босой ногой
В педаль органа.

И жабы, и змеи, и белые цапли,
Деревьев умерших стволы,
Как мачты без крон, не шумят парусами,
Недолго клониться им, скоро устанут
И рухнут в комарные мглы.

А гной пузырится нарывом и, лопнув,
Пугает лягушек-цикад.
Здесь озеро зеркалом сосны влекло, но
Закисло, сбродилось в гнилое болото,
И быть таковым на века.

У глади рябой ночевала избушка,
Дневала на крае земли,
А в ней и в лесу куковали кукушки.
И так бы часы и текли на опушке,
Да пеплом ветра разнесли.

Немало сторон, где озёра и сосны,
И срубы похожи на вид,
И листья весенние падают в осень,
Но в памяти те чистота и несносность
Любви у костров-пирамид.

В раздумья погрузившийся о том,
Где провести оставшиеся годы
(Точнее  обмануть),
в своих угодьях
Жую над глобусом прилежным ртом
Названия известных вкусных мест
С приятными природой и погодой,
И с теми, кто не трудится, но ест.

Не буду о расценках говорить 
Билет недёшев, если безвозвратный.
А взвесив варианты многократно,
Я выбрал бы Антиб, а не Париж,
Откуда  караван «Стогов» Моне.
Пусть  море, где пираты и караты,
Прибой с бутылкой и надеждой в ней.

Но где бы ни осел, в любых краях
Мне видеть мир под лампою настольной,
Оседлым у столешницы настолько,
Что жизнь  галлюцинация моя,
Воображение её и те же сны
Об обнажённых девушках атоллов,
Чьи волосы в бикини сплетены.

Хрустеть способен, брюки не надев,
И корочкой на киевской котлете,
И палочкой парижского багета,
И стерлингами лондонских дождей.
Могу с пожарной каской на ушах
Отведать дым безжалостного лета,
Пожары в Калифорнии туша.

Не хочется прижиться у морей,
Прижаться к Альпам, приложиться к Сене,
Отведать австралийского спасенья
Или потеть в бразильском январе.
Останусь там, где стопка на столе
Бумаги, над которой я рассеян
По всей покоя ищущей земле.

В револьвере  шесть смертей,
Жизнь в груди  одна.
Он  устройство без затей.
Сердцем грудь сложна.

Он под мышкою висит,
Незаметен, тих,
Словно мышка для PC,
С вектором в сети,

Где, как в жизни  не дела,
А галдёж, безлик.
Мышка стрелку навела,
Выстрелила  клик!

Те, кого стихи пьянят,
Не боятся зла.
Может, мышь и на меня
Стрелку навела.

Может, револьверный ствол,
Шесть смертей тая,
Видит освещённый стол 
Тот, что вижу я,

Только ближе.
Поздний час
В кресле укачал.
Страшно правду замолчать,
А не прокричать.

В руке такая пустота
Уж лучше б ты вложила камень 
«Прощай» на четверти листа.
Ты уходила потолками,

Весь мир перевернув со мной.
Побелка сыпалась молчаньем,
Как на́ голову снег весной,
И только каблучки стучали.

Их телеграфный алфавит,
Передавая многоточьем
«Конец любви, конец любви»,
Стучал в висках пустою строчкой.

Сжимался вечер в кулаке
В одну потерю, как ни странно 
И шпилек след на потолке,
И капанье воды из крана.