В Бреслау Тупица ходил воровать. В монастыре жили бедно, а за сигареты или русские рубли, можно было достать провизию. Сестрам он объяснял, что получил милостыню, по дороге. Авербах видел плакаты и узнал имя Штерны. Он не помнил женщину, лечившую его в Варшаве, но решил:
Не надо близнецам о матери говорить пока Иосиф и Шмуэль не замолчали, Авербах слышал от них о докторе Горовиц, впрочем, они ничего и не поймут на близнецов махнули рукой, не заставляя братьев ходить на занятия. Иосиф и Шмуэль мылись, заправляли постели, работали на кухне и в огороде, как другие дети.
Только они всегда молчат. То есть не всегда ночами, Авербах, улавливал легкий шепот, в большой спальне мальчиков, у них свой язык есть он избегал смотреть в большие, голубые, пустые глаза близнецов. Тупице, иногда, становилось страшно рядом с ними.
Отбросив окурок, он, уверенно, заявил:
Штерна прилетит по воздуху, из Израиля. В гетто болтали, что она умеет летать, и пробираться под землей вытерев нос, кивнув приятелям: «Увидимся», мальчик скрылся среди развалин. Расчищенные, узкие ходы вели к городским окраинам.
Холщовый мешок, за спиной Авербаха, оттягивали банки тушенки:
Хорошо, что мы не в городе, подумал Тупица, сестры за девчонками следят. Здесь бы они давно по кривой дорожке пошли в бельгийской группе были и подростки. Старшие ребята хотели вернуться домой, но путь, через едва освобожденную Европу, был опасен. Авербах всегда заявлял, что ждет отца. Он был уверен, что папа приедет:
Я помню его говорил себе мальчик, мама рассказывала, что я на него похож пошарив по карманам, найдя окурок, он обрадовался:
На дорогу хватит, а потом меня подвезут Авербах бойко болтал на немецком и польском языках. На идиш он говорил только с парнями в Бреслау:
Все ждут посланцев, из Израиля июньское солнце припекало, приедет Штерна, с моим папой, и мы отправимся на юг Тупице хотелось увидеть море и пальмы. Насвистывая «Сурка», он нырнул на почти незаметную, виляющую среди камней тропинку.
Мальчики, подпиравшие стенку вокзала, разбежались по площади. Плотный, коренастый парень, в хорошей, но потрепанной кепке, курил, прохаживаясь между рядами. К нижней губе прилипла шелуха от семечка. Он посверкивал золотым зубом, иногда прицениваясь к разложенному на ящиках барахлу. Парень тоже видел плакаты о розыске командиров Армии Крайовой. По снимку Штерну не опознал бы и ее собственный муж:
Хорошо, что так Блау почесал небритый подбородок, но торопиться не стоит. Надо сначала разведать, что в Требнице делается пан Конрад не рисковал наткнуться в родном городе, на старых знакомцев:
Ни один дурак здесь не останется он не преминул заглянуть на развалины собственного, довоенного дома, все мои подельники давно на запад отправились. Но нас ждет дорога на юг он проследил за русским военным грузовиком.
Машина шла к рыночной площади. В кузове сидел темноволосый мужчина, в гражданском костюме:
НКВД в кузовах не ездит, презрительно хмыкнул Блау, очередной коммунист появился Копыто присмотрелся к расчищенному шоссе, на востоке. По дороге, среди руин бывших особняков, мчалась закрытая, черная эмка:
НКВД сюда явилось, на нашу голову не дожидаясь появления на площади чекистов, как называл их Авраам Судаков, пан Конрад сбежал по ступеням подвальной пивной.
Окунувшись в полутьму, где приятно пахло жареной, кровяной колбасой и деревенским самогоном, заказав стопку водки, он чиркнул спичкой:
Я лучше здесь пережду по радио гоняли речи польских коммунистов. Вытянув ноги, надвинув кепку на нос, Блау опрокинул стаканчик, толстого, зеленого стекла:
Заберем детей, возьмем здешних евреев, и будем таковы. Авраам обещает, что к осени мы до Израиля доберемся осенью Блау надеялся поставить хупу. Выпустив колечко сизого дыма, взглянув на часы, он велел: «Еще стопку». Блау не хотел показываться на улице, пока там отирались русские.
В эмке Наума Исааковича приятно пахло медовым, трубочным табаком.
Дороги в Польше чинили, шоссе из Бреслау на восток считалось стратегически важным, но машина, все равно, делала едва ли шестьдесят километров в час. Триста пятьдесят километров, отделяющих Варшаву от Бреслау, с остановкой на обед, в штабе советской части, они тащились почти весь день. Наум Исаакович с товарищем Яшей менялись за рулем. Эйтингон не хотел брать шофера.
В Бреслау, им помогал отдел контрразведки местной военной администрации, а в остальном миссия была секретной. Наум Исаакович и товарищ Яша прилетели в Польшу вдвоем. Особый рейс взял курс с закрытого аэродрома НКВД под Москвой на запад, в Варшаву. В Бреслау, где расквартировали авиационную часть, Эйтингон, не желая привлекать ненужного внимания, прибывать не хотел.
В самолете, за кофе, отбросив газету, он зевнул:
Король Хаакон возвращается в Норвегию. Они сейчас Квислинга будут судить. Мы тоже этим займемся, с нашими доморощенными Квислингами Эйтингон оставил строгое распоряжение известить его, буде так называемый Воронцов-Вельяминов даже позвонит в советское посольство, в какой-нибудь из нейтральных стран. Чутье Эйтингона никогда не подводило. Он был уверен, что Воронов рядом, в Европе:
Он бежал не дальше Швеции или Швейцарии хмыкнул Наум Исаакович, раскуривая сигару, он не уедет на край света, пока не заберет мальчика. Еще один хороший отец, как и наш подопечный подопечный обустраивался в личной лаборатории и апартаментах, на уединенном острове в Аральском море.
К удивлению Наума Исааковича, профессор Кардозо, с января, быстро оправился. Холеное лицо дышало здоровьем. Профессор безжалостно гонял приданных ему НКВД лаборантов и заказывал завтраки с икрой и свежими сливками. Тщательно отобранные, знающие языки, лаборанты, понятия не имели, с кем работают. Персонал комплекса на острове подписал пачку бумаг, по которым любое разглашение военной тайны каралось расстрелом. Научный институт находился в подчинении армии, безопасность базы обеспечивали работники НКВД. Остров патрулировали вооруженные катера, на берегу построили собственную, взлетно-посадочную полосу. Наум Исаакович оставил Кардозо в хорошем настроении:
Отличная исследовательская база, одобрительно заметил профессор, и вообще, здесь тихое место. Проблемы быта он слегка поморщился, почти решены, остается только погрузиться в науку тихо шелестел сухой камыш, среди белых песков берега. На острове было не так жарко, как на пустынных берегах моря. Для Кардозо сделали свой, закрытый пляж, и бассейн, в апартаментах.
По возвращении из Польши, Наум Исаакович хотел устроить отдельные комнаты, для детей профессора. Кардозо обещал учить мальчиков сам:
Это обязанность отца, мистер Нахум, они прогуливались вдоль кромки воды, впрочем, русского языка я пока не знаю. Но я его выучу, конечно, небрежно добавил Кардозо, для образованного человека новый язык не представит затруднений. Однако в быту он, со значением посмотрел на Эйтингона, при ежедневном использовании, лучше схватываешь детали в машине, просматривая досье, Наум Исаакович буркнул себе под нос:
Он забыл, как его уголовники у параши держали. Женщину себе требует. Ничего, пусть подождет Эйтингон не хотел привозить на Аральское море непроверенные кадры:
То есть проверенные, вздохнул он, не составит труда найти молодого ученого, и даже хорошенькую девушку, при этом. Но ведь она может болтать по опыту Наума Исааковича, только мертвые люди не представляли опасности. Он ехал в Польшу за решением проблемы, обременявшей профессора.
Благодаря Пауку, у Эйтингона имелся адрес католической обители в Требнице, где, якобы, обретались близнецы, Иосиф и Шмуэль Кардозо. Правда, за три года, с детьми могло случиться что угодно:
Они могли сбежать из монастыря, их могли спрятать где-то еще, послать в рейх, на усыновление Эйтингон почесал висок:
И не отправишь туда никого, из Бреслау, даже в гражданской одежде. Дуболомы из бывшей фронтовой контрразведки только избивать умеют, а операция очень деликатна Наум Исаакович предполагал, что пани Штерна сейчас тоже на пути в Требниц:
Зимой она была жива Паук сообщил о звонке женщины покойному доктору Горовицу, но с зимы много времени утекло на юге от Бреслау лежали Судетские горы, с пещерами, оставленными при отступлении базами вермахта, и, как был уверен Эйтингон, складами оружия:
Штерна не покинет Польшу без детей строгое, красивое лицо доктора Горовиц, неожиданным образом напомнило ему покойную Кукушку, можно не сомневаться. А если она с братом связалась, с мистером Ягненком, так сказать? Он в армии Паттона обретался. Полковник, кавалер Медали Почета, в тридцать лет. Ничего, скоро он у нас на электрический стул пойдет. В СССР тоже не церемонятся с изменниками, будь они хоть дважды Герои Советского Союза сестра и брат, объединившись, могли вывезти на юг, в горы, не только пару близнецов, но и половину Польши.