Рассеянно перелистывая растрепанное издание гравюр Дюрера, Макс едва не выронил толстый том:
Не может быть такого с пожелтевшей страницы на него смотрела 1103, постаревшая на полсотни лет. На худом плече модели сидела сова, символ мудрости. Рассчитавшись с хозяином, дотащив Дюрера до ближайшего кафе, Максимилиан сверился с эскизом. Он никогда не расставался с Ван Эйком, хранившимся в надежном, прочном футляре, из особого сплава металлов:
Здесь нет и следов шифра Макс рассматривал лицо пожилой женщины, но это она, она в книге сообщалось, что гравюра хранится в фондах галереи Уффици:
Происхождение рисунка сомнительно, читал Макс, у нас нет сведений о пребывании Дюрера во Флоренции, в его итальянском путешествии, но манера автора схожа с рисунками мастера гравюру мог сделать один из учеников художника.
Галерея Уффици сейчас была Максу недоступна:
Но мне доступен месье Маляр Макс привез на последний плацдарм лист из книги, пусть он разберется в рисунках. Под моим наблюдением, разумеется он не хотел настраивать против себя товарища барона.
Охрана открыла дверь в железной стене. Макс повернулся к заключенному:
Он плохо выглядит, бледный. Он почти год сидит под землей, на поверхность его не выпускают. Распогодилось, даже солнце выглянуло. Пусть он увидит небо, подышит воздухом Маляр ничего не спросил о жене. Сомкнув упрямые губы, он смотрел вперед, даже не поинтересовавшись, куда они идут:
Он думает, что мадам Маляр жива. Пусть думает усмехнулся Макс, от него не стоит ждать никаких фокусов. Рядом охрана, опасности побега нет он открыл золотой портсигар:
Угощайтесь. Прогуляемся на свежем ветерке ловкие пальцы, в пятнах от чернил, взяли сигарету:
Американские, любезно добавил Макс, нажимая кнопку, настоящий виргинский табак. Он пахнет солнцем, которое вы сейчас увидите в шахте раздался шум:
Прошу вас, отступил Макс, наверху найдут какую-нибудь куртку пыхнув сигаретой, Маляр невозмутимо прошел в лифт.
Тщательно спрятанную вещицу Мишель нашел в глубине одного из ящиков.
Торопливая рука, вперемешку, побросала внутрь драгоценные безделушки, времен Ренессанса. Ящик заколотили, но содержимое не завернули. Обрамленное в золото, украшенное жемчугом яйцо страуса разбилось:
В те времена такие подарки купцы преподносили вельможам Мишель шарил по дну, в поисках крупных осколков скорлупы, только торговцы навещали Африку, Индию на него пахнуло жарким ветром пустыни. Яйцо бережно везли, в тюке, из местных, ярких тканей. На спинах верблюдов покачивались погонщики, безжалостно сияло солнце:
Шестнадцатый век Мишель, с лупой, изучал оправу, добравшись до мыса Доброй Надежды, Васко да Гама увидел Индийский океан. Конкистадоры шли на запад, к океану Тихому. В Европе появились диковинки, из Нового Света, из южных морей пальцы натолкнулись на что-то острое. От выцветшего, желтовато-розового коралла, осталось только золотое основание, и несколько обломанных веточек.
Мишель разобрал почти стершиеся, чеканные буквы, на латыни:
Дар синьора Пьетро Корвино великому герцогу тосканскому, Франческо Медичи Мишель подумал, что коралл, вероятно, находился в коллекции Студиоло, личного научного кабинета герцога:
Он тоже интересовался алхимией, как император Рудольф, в Праге. Где же манускрипт, за который император золотом заплатил Мишель хорошо помнил причудливые узоры, на раме зеркала, на эскизе Ван Эйка:
Пражского манускрипта я не видел, строго напомнил он себе, и неизвестно, какой в нем шифр. Никто не знает, где находится рукопись Мишель повертел коралл:
Ящик паковали во Флоренции. Немцы из города бежали в спешке. Хорошо, что они из Уффици ничего не вывезли Мишель решил, что безделушки побросали в ящик, не разбираясь в их происхождении:
Они интересовались только золотом и серебром, мерзавцы окаймленная серебром, выложенная гагатом и перламутром шахматная доска треснула. Фигурки, в беспорядке, тоже валялись в ящике. Мишель поднес к лупе черного короля:
Франческо Медичи, он даже улыбнулся, черты лица похожи. Доску хороший мастер делал ему стало интересно, кем был сеньор Корвино, преподнесший герцогу коралл:
Корвино, значит, ворон Мишель сидел с блокнотом на прохладном, металлическом полу ангара, может быть, это первый муж миссис де ла Марк, основатель «Клюге и Кроу». По легендам, он много путешествовал, а миссис де ла Марк якобы в гареме жила семейная хроника могла подождать.
Корвино, значит, ворон Мишель сидел с блокнотом на прохладном, металлическом полу ангара, может быть, это первый муж миссис де ла Марк, основатель «Клюге и Кроу». По легендам, он много путешествовал, а миссис де ла Марк якобы в гареме жила семейная хроника могла подождать.
Занеся в список остатки коралла, Мишель почесал ручкой, в белокурой голове. Метрах в трех от него болтали охранники:
Во Флоренции Волк меня через линию фронта перевел. Где он сейчас, где Меир, где Авербах? Где Россо и его Лючия Катарина родственники и товарищи по оружию могли быть давно мертвы.
Мишель, все равно, возвращался мыслями к погибшему в наводнении рисунку Дюрера:
Или не Дюрера. На нем изобразили женщину, позировавшую Ван Эйку он быстро написал в блокноте:
Дюрер ездил в Италию в 1494 году. Ван Эйк умер в 1441 году. Россо Фьорентино родился тоже в 1494 году. Его отца звали Якобом, по прозвищу Тедеско. Павел настаивал, что семья Фьорентино из России, отсюда и Россо. Они могли приехать из Нижних Земель предполагаемый рисунок Дюрера делал не Россо Фьорентино:
Он тем годом младенцем был. Интересно, когда и где появился на свет его отец? Мишель напомнил себе, что его раздумья бессмысленны:
Но женщина, женщина он вернулся к ящику, почему Дюрер или кто-то еще нарисовал сову, на ее плече? Сова, символ мудрости вытаскивая и описывая шахматные фигурки, он, для удобства, опустился на колени. Мишель сначала, не понял, что оказалось у него в руках. Охранники продолжали переговариваться. Он, едва дыша, вытянул вещь наверх. Мишель работал, как шахтер, с лампой, закрепленной на голове. Он вспомнил много раз прочитанные строки:
В эту пору мне попалось несколько небольших турецких кинжалов. Рукоять кинжала, как и клинок, были железные; также и ножны были железными. На вещицах высекли множество красивейших листьев на турецкий лад, очень тонко выложенных золотом. Это возбудило во мне великое желание попытаться потрудиться также и в таком художестве, столь непохожем на остальные. Видя, что оно мне отлично дается, я выполнил несколько работ на изящных, под женскую руку, ножнах, стояло клеймо Бенвенуто Челлини.
Мишель провел пальцем по золоченым лилиям:
Действительно, ему все отлично далось. Интересно, почему лилии? Может быть, кинжал предназначался для кого-то из Франции. Для Екатерины Медичи, она к той поре регентом стала, или для Маргариты Валуа лилии могли быть и любимым цветком неизвестной заказчицы мастера. Мишель никогда не видел семейный кинжал, до войны принадлежавший Эстер, но кузен Теодор описал ему оружие:
Он более раннего происхождения, середины шестнадцатого века. Но клинки одинаковые, дамасской стали Мишель вытянул со дна ящика потрепанный кусок шелка, где, видимо, и покоился кинжал:
Жаль кромсать вышивку времен Медичи, но что делать лезвие нисколько не затупилось. Остальное, как любил выражаться Теодор, стало делом техники.
Я сам сломал пишущую машинку, и сам же ее исправил Мишель спокойно покуривал, прислонившись к стенке лифта, сделал тайник, на всякий случай личные обыски ему не устраивали. Мишель ухитрялся держать кинжал при себе:
Он мне обещал куртку Мишель, незаметно, рассматривал загорелое лицо фон Рабе, очень хорошо. Правда, у меня нет никакой провизии. Вернее, есть, но совсем немного в подкладке зимней робы Мишель тоже устроил тайник, для сахара:
Зато воды вокруг хватает. Спичек нет он скрыл вздох, огонь не развести охранники приносили ему зажигалку:
Они боятся, что я подожгу ангар. Дураки, я лучше умру, чем уничтожу Янтарную комнату Мишель пожалел, что не шарит, как Волк, по карманам:
У фон Рабе зажигалка точно есть. Монах в него стрелял, в Мон-Сен-Мартене, и он выжил. И в Будапеште выжил, где его тоже ножом ударили. Но сейчас не выживет Мишель еще не знал, как сбежит, но другого пути у него не оставалось. Лифт, вздрогнув, замер. Заныл старый шрам, от пули фон Рабе, на груди:
Тогда он у меня украл Ван Эйка выходя из лифта, Мишель ткнул окурком в медную пепельницу, то есть не у меня, а у человечества вскинув голову, он пошел вслед за фон Рабе и охранниками по гулкому, пустынному коридору.
Максимилиан не собирался вести товарища барона дальше каменистых осыпей, на склонах холмов.
Обергруппенфюрер не солгал. С утра, действительно, выглянуло солнце, редкий гость в начале здешней осени. После баварского крема, Макс зевнул: