Так удобнее, хмыкнул старик, зажигалки со спичками не всегда надежны Лаура вспомнила:
Папа рассказывал, что на первой войне зажигалки из стреляных гильз делали она курила, подрагивающей рукой:
Я не имею права бежать, исчезать. Я должна вернуться к папе, он совсем один. Я должна найти Йошикуни, пусть он меня и испугается в лагерном госпитале, у Лауры невыносимо чесалось лицо. Доктора следили за процессом лечения. Иногда Лауре разрешали раздирать щеки ногтями. Врачи педантично заносили в тетради результаты:
Но иногда мне сковывали руки за спиной Лаура помотала головой:
Я просила врачей снять наручники, просила почесать мне лицо, а они отказывали в сердце поселилась похожая, раздирающая боль:
Я не имею права скрываться Лаура выбросила обжигающий пальцы окурок, Мишель, наверняка, бежал от нацистов. Он все мне расскажет, и надо уходить отсюда. Погоня может быть рядом. Уходить поодиночке. После такого, он не захочет со мной жить Лаура дернула искалеченной щекой:
Я ничего не скрою от Мишеля. Как тогда, перед венчанием. Пусть он решает, как быть дальше выпрямив спину, Лаура пошла к дому Ворона, на невысоком, зеленеющем пригорке.
Вокруг него витал тонкий аромат сухой травы.
Мишель, осторожно, пошевелил пальцами:
Я упал, на горном склоне. Вдали росла зелень, я слышал крики птиц, было тепло сейчас ему тоже было тепло. Подвигав левой рукой, он поморщился:
Еще болит. Но меня вымыли, перевязали он изучил бинты:
Это вовсе не бинты, а грубый холст. Лежу я на циновке высушенную траву сплели в прочную подстилку. Он провел ладонью по теплой поверхности:
Лежанку сделали. Меня нашли, какие-то люди он аккуратно открыл глаза. Потолок в хижине оказался низким, бревенчатым. Стены тоже срубили из дерева:
Пол здесь тоже настелили Мишель присмотрелся, что за чушь, в Антарктиде не растут деревья. Вряд ли подобравшая меня экспедиция успела вернуться в Патагонию Мишель понимал, что экспедиция не построила бы хижину из несуществующих в Антарктиде бревен:
Но это не могут быть немцы, успокоил он себя, немцы бы возвели такие конструкции, как на севере, в Новой Швабии Мишель много раз слышал название оазиса от охранников:
Мне ничего не говорили, но понятно, что, для отопления базы, они использовали подземные источники горячей воды поискав глазами, он не обнаружил в небольшой комнатке очага:
Но очаг и не нужен, здесь тепло, как летом. Тем более, это не единственная комната крепко сколоченная, закрытая дверь вела куда-то еще.
В ногах лежанки он обнаружил лагерную робу, и немецкую куртку с шапкой. На полу стояли ботинки. Потянувшись за одеждой, Мишель хмыкнул:
Все привели в порядок. По циновке я бы сказал, что здесь индейцы живут, но какие индейцы, в Антарктиде на лежанку бросили несколько тюленьих шкур и легкое, прочное одеяло:
Новая Швабия находится в семидесяти километрах от океанского берега, вспомнил Мишель, здешние жители, кем бы они ни были, явно бьют тюленей.
У предполагаемых индейцев, тем не менее, нашлась и дорогая шерсть. Мишель потрогал выцветшую, потрепанную эмблему, на ярлычке, в углу пледа: «Pringle of Scotland». До войны он тоже носил такие кашемировые свитера. Мишель узнал рисунок тартана:
В тринадцатом году дядя Джон женился на леди Элизабет, дочери герцога Девонширского. По материнской линии у нее шотландская кровь, Гамильтонов и Дугласов Мишель, с его профессией, помнил наизусть справочники аристократических родов континента и Британии. Тартан был клана Дугласов, темно-серый с черным. Все это могло ничего не значить:
Плед сюда попал случайно, как и кружка кружка с прохладной, чистой водой тоже стояла на полу. Мишель поискал фабричное клеймо. Лупы у него при себе не имелось, но он и так прочел английские буквы:
Viners, Шеффилд пальцы коснулись олова:
Кружка старая, сейчас такие не используют. Сейчас вся посуда стальная, а до первой войны кухонную утварь делали из олова и меди на стенах Мишель не заметил карт, или фотографий. Окна в комнате закрывали прочные, деревянные ставни:
Стекла здесь нет, окно шкурами задергивают. И это в Антарктиде, в сердце вечного холода прислушавшись, он уловил из-за двери шум. Трещали дрова, приглушенно гремела посуда. Ставни почти не пропускали света, в комнате царил полумрак.
Стекла здесь нет, окно шкурами задергивают. И это в Антарктиде, в сердце вечного холода прислушавшись, он уловил из-за двери шум. Трещали дрова, приглушенно гремела посуда. Ставни почти не пропускали света, в комнате царил полумрак.
Мишель подумал, что сейчас утро:
Утро, или день. Я отлично выспался, он пощупал лоб, жара нет, и голова не болит он не знал, кто нашел его на склоне горы и принес сюда:
Собаки лаяли, вздохнул Мишель, я думал, что у меня бред. Может быть, я вообще еще сплю он поморгал глазами, и вижу во сне плед клана Дугласов, шеффилдскую кружку Мишель напомнил себе, что с девятнадцатого года прошло немногим меньше тридцати лет:
Экспедиция сэра Николаса пропала, замерзла в снегах. Даже если кто-то выжил, он бы добрался до побережья, в поисках кораблей, а не сидел здесь выпив воду, Мишель понял, что очень голоден:
Сахар из куртки я съел, он обследовал карманы, там ничего не оставалось, одна пыль натянув лагерные штаны и робу, он немного постоял на месте. Голова слегка кружилась:
В партизанские времена я всегда голодным с акций возвращался, вспомнил он, сначала ел, а потом спал. Лаура смеялась, что я мог один котелок супа съесть, и просить добавки на него повеяло давним, почти забытым ароматом ландыша.
Темные волосы падали ему на плечо, он сонно целовал седую прядь, на ее виске. Лаура шептала:
Спи, пожалуйста. В лагере все тихо. Я просто так пришла, с тобой полежать он улыбался, сквозь дрему:
Ты знаешь, что просто так у меня никогда не выходит Мишель, нарочно, чтобы было больнее, стиснул пальцы на левой руке:
Фон Рабе мог убить Лауру еще в Германии. В Равенсбрюке она бросилась на стекло, кричала, что любит меня, всегда будет любить толкнув дверь, он замер на пороге. На костре, в каменном ложе, кипел медный котелок.
Сначала Мишель увидел волосы. Темные, распущенные, они покрывали стройные плечи, падая вниз, к талии. В открытом окне теплый ветер шевелил тюленью шкуру, поблескивало утреннее солнце. Седая прядь на виске играла чистым серебром. Не думая ни о чем, не видя ее лица, Мишель шагнул вперед, обняв ее, прижимая к себе:
Лаура, Господи, ты жива. Я не верю, не верю под рукой часто, прерывисто, билось ее сердце.
Врач, навещавший Мишеля на базе, говорил, что колено, простреленное фон Рабе, будет ныть, отвечая на изменения в погоде. Тогда его слова казались издевкой. Погода в подземных ангарах всегда стояла одинаковая:
Внизу не было солнца Мишель чувствовал на лице почти жаркие лучи, я боялся, что больше никогда не увижу неба небо на юге оказалось летним, пронзительно-синим.
Шелестела, гнулась под ветром трава. Шуршала прозрачная вода озера, отражая стайку легких облаков, оторвавшихся от северного хребта. Над берегом, россыпью серого камня, парили буревестники. Он потер колено, в холщовых, лагерных штанах:
Теперь ранение ноет, как и обещал врач пробираясь через горы, Мишель не обращал внимания на хромоту, но в тепле нога заболела сильнее. В пальцах у него дымился окурок самокрутки. Потрепанный, белый пес, с голубыми глазами, лежал поодаль, уткнув нос в лапы:
Внуки собак, что мы сюда привезли, в двадцатом году сильные с обломанными ногтями, руки быстро строгали дерево, или правнуки. В общем, потомки старик усмехнулся, в седую, прокуренную бороду. Мишель затягивался горьким дымом. Табак здесь рос крепкий:
Я тебе дам бритву, продолжил Ворон, к тебе, видимо, немцы парикмахера посылали на базе Мишелю не позволяли бриться самому. Парикмахер, из солдат СС, приходил каждую неделю:
У меня хорошая бритва, золингеновская Ворон будто говорил сам с собой, и ножницы я в порядке содержу. Не смотри, что волосы у меня длинные копну тоже седых волос он завязывал в подобие индейской косы, я такую прическу с шестнадцати лет ношу, как из школы сбежал несмотря на восьмой десяток, голос у него оставался красивым, сильным, глубоким.
Бороду я стригу, подытожил Ворон, и ты побрейся, все-таки жену встретил из палатки, стоящей поодаль, не доносилось ни звука. Сэр Николас протянул ему палку:
Между прочим, ради тебя, племянник, я доску с корабля взял. Здешнее дерево на такие работы не годится Мишель заметил корабельную мебель, во второй комнате хижины. На стене висели старомодные часы, на гирьках: