Циона Судакова. Она ранила Максимилиана. Она очень близко к нему подобралась от доктора Кроу Марта услышала семейные новости:
Ей мама все рассказала женщина ворочалась на полке, в феврале этого года у доктора Горовиц родилась девочка, Фрида. Покойную жену дяди Теодора звали Фредерикой все могло быть совпадением, но Марта посчитала на пальцах:
Сходится. Бедная девочка, она не смогла избавиться от ребенка. Доктор Горовиц и Авраам знают, а больше никто Марта, не задумываясь, прервала бы беременность от Мюллера:
Но это другое она прижимала к себе спокойно спящего Уильяма, девочка влюбилась в Макса. Она дитя тогда была, семнадцати не исполнилось. Но если Макс знает, если он жив Марта замерла, он землю перевернет, а найдет дочь. И он отыщет Циону Марта успокоила себя тем, что Циона, еврейка, не свяжет жизнь с беглым нацистом:
Максу место на скамье подсудимых, в Нюрнберге, Марта, аккуратно, читала газеты, и он там, в конце концов, окажется. Или я его лично пристрелю она прятала пистолет и образ Богоматери в подкладке сумочки. Иногда Марта навещала с Уильямом церкви:
Пока Сталин играет на чувствах верующих, она оглядывала толпу, но я уверена, что и здесь все утыкано осведомителями товарищ Шевелева была осторожна. С попутчиками женщина почти не говорила, отделываясь краткими репликами.
В Астрахани Марте, как она считала, повезло. Она хотела двинуться дальше на юг, к иранской границе, но сначала надо было устроиться на работу. Деньги от матушки заканчивались. Астрахань, большой город, кишел милиционерами, оставаться здесь было опасно. На базаре Марта узнала о сезонных колоннах грузовиков, отправляющихся на восток, с будущими целинниками. В рейсы требовались поварихи и судомойки:
Не бойся, через Караганду машины не проезжают усмехнулась Марта, заметив недовольное лицо Уильяма, ты туда больше не вернешься мальчишка выпятил губу:
Только через мой труп, тетя Марта хихикнул барон де ла Марк.
Колонна везла пять сотен молодых людей и девушек. На привалах варили обеды на кострах, и мыли алюминиевые миски в стылой, ледяной воде рек и ручьев. У Марты покраснели и огрубели руки, со щек не сходил зимний румянец:
Чем дальше на восток мы заберемся, тем лучше она оглядывала пустынные степи, из кабины грузовика, и мы, все-таки, в кабине едем, а не в кузове устроившись между ней и шофером, склонившись над исписанной тетрадкой, Уильям кусал химический карандаш. Каждый день Марта занималась с мальчиком математикой, и, когда никто их не слышал, языками.
Распрощавшись с колонной в Семипалатинске, она поехала на дизеле дальше на юг, в Усть-Каменогорск. Начальник колонны выдал товарищу Шевелевой отличную характеристику. Марта, с легкостью, устроилась кухонной рабочей, в столовую цинкового завода. Из соображений безопасности, она не воровала, но заведующая производством разрешала девушкам, как она звала вдов, уносить домой кости, обрезки овощей и горбушки черного, тяжелого хлеба.
Марта торопилась домой, через мост, над быстрой, темной Ульвой, прижимая к себе увесистый пакет:
Еще немного потерпим она мысленно считала деньги, в тайнике, в купленном на горьковской барахолке фибровом чемодане, и двинемся к границе. Любовь в Китае на свет появится опустив голову, она не заметила, как натолкнулась на встречного прохожего.
Марта поскользнулась, ахнув. Уверенная рука поддержала ее под локоть. Пакет выпал на обледенелое дерево моста. Высокий казах, в ватнике и меховой шапке, с темной бородой, заметно покраснел:
Я подберу с акцентом сказал он, подождите Марта отмахнулась:
Не стоит, товарищ. Это она нашлась, для собаки нашей на досках валялась морковка. Марта рассудила, что, по нынешним временам, пес обрадуется и морковке. Костей было жалко, но Марта вздохнула:
Ладно. Уильям должен был суп сварить она пошла к домишкам шанхая. Подождав немного, казах направился за ней.
У Наума Исааковича всегда закладывало уши, когда самолет начинал снижаться.
Над Усть-Каменогорском висело облако черного, тяжелого дыма. Кроме цинкового завода, и будущей гидроэлектростанции, на Иртыше, в городе заложили закрытый, металлургический комбинат. Цинковый завод получил новейшее оборудование и пленных немецких инженеров, с родственного, как весело говорил Наум Исаакович, предприятия, в Магдебурге. Инженеров держали на особом лагерном пункте, шарашке, куда привозили и арестованных советских специалистов.
Бросив в рот швейцарский леденец, с травами, он открыл толстую, потрепанную папку:
Здесь разведали магний, титан, бериллий, тантал, торий Рудный Алтай славился редкоземельными месторождениями. Курчатов настаивал, что торий может стать источником ядерного топлива, для проектируемых энергетических станций:
Ворона с ним соглашалась Эйтингон, внимательно, просматривал американские записи Вороны, но энергетические станции нас интересуют меньше всего, по крайней мере, сейчас сидя в строго охраняемом коттедже, в дебрях Печорлага, на Северном Урале, Ворона, наотрез, отказывалась работать. Кроме набросков, сделанных на московской даче, женщина больше не подносила пера к бумаге:
То есть она подносит, желчно сказал себе Эйтингон, она составляет учебник арифметики, для малышей Ворона, казалась, издевалась над советским правительством и товарищем Сталиным, прохлаждаясь в благоустроенном особняке, с каминами, на берегу озера:
Рядом какие-то якобы священные места, для местных жителей, зевнул Эйтингон, гора, на которую нельзя подниматься. Чушь, шаманские суеверия Наум Исаакович себя суеверным человеком не считал. Тем не менее, он появился на новый год в поселке Де-Кастри один. Несмотря на распоряжение, отправленное Саломее, проклятый инвалид Гольдберг оставался в живых. Девушка сообщила, что Ягненок запечатал палату госпиталя Ротшильд-Хадасса, в Иерусалиме, где лежал калека:
Он боится мести, со стороны Лехи читал Эйтингон расшифрованные строки, к Монаху никого не подпускают, и готовят ему отдельно ходить инвалид не мог, но от паралича рук почти избавился:
Он пока не разговаривает, кисло подумал Эйтингон, но Саломея сообщила, что он все слышит. Тетя ей рассказывает о госпитале доктору Горовиц, одной из немногих, брат разрешил навещать Гольдберга:
Еще в палату пускают его лечащих врачей, и руководство ишува Эйтингон сдержал ругательство, в котором у нас агентов нет он, в очередной раз, подумал, что вербовка Рыжего могла бы принести связи в будущем правительстве Израиля:
Он с детства знает Бен-Гуриона, он вхож в самые высшие круги страны, если можно так выразиться Рыжий, вкупе с великим архитектором, Федором Петровичем Воронцовым-Вельяминовым, и остальными беглецами, бесследно исчез. Эйтингон велел каждый день подавать сведения о бандитских вылазках, в Прибалтике и на Западной Украине. Радиограмм приносили столько, что бумаги загромождали стол, но следы Волка и его товарищей по оружию, как мрачно говорил Эйтингон, пропали:
Матвей, впрочем, написал, что его светлость и Питер благополучно добрались до Лондона с хрустом прикончив конфетку, Эйтингон закурил «Мальборо», наверняка, мерзавцы воспользовались помощью бандитов лесным братьям, как себя называли партизаны в Прибалтике, и украинским националистам отвешивали сроки в четверть века лагерей. Наум Исаакович, искренне, желал, чтобы все они передохли:
Мы раздавим подонков, получающих деньги с Запада министр Берия, на каждом совещании, напоминал о важности укрепления государственных границ СССР. Восточная Европа плясала под дудку Советского Союза. Оставались страны Переднего Востока и Азия. На обитом бархатом диване, рядом с Эйтингоном, лежала еще одна папка. Стряхнув пепел, он поморщился:
Не сейчас. Лучше я подумаю о приятном деле приятным были летние испытания атомных бомб, на атолле Бикини. Генерал Горовиц заведовал подготовкой проекта. Военно-морской флот хотел узнать, как новое оружие действует на корабли:
Понятно, как, хохотнул Эйтингон, получив радиограмму, из посольства в Вашингтоне, от развалин и следа не останется, если судна поместят в эпицентре взрыва официально, корабли пригоняли на испытания пустыми, или с подопытными животными. Матвей сообщил, что на одном из судов, тайно, помещают японских военнопленных:
У американцев появились хорошие данные, по лучевой болезни, задумался Эйтингон, надо передать досье Кардозо, пусть займется из Усть-Каменогорска Наум Исаакович летел дальше, в столицу Казахской ССР. В Алма-Ате его ждали пять тщательно отобранных аспиранток, биологов или врачей. На остров можно было привезти только одну из них. Ошибка грозила тем, что девушку пришлось бы подводить под расстрельную статью. Не желая ненужной канцелярщины, Эйтингон предложил профессору сделать короткие киноленты, с каждой девушкой: