Мой отец несколько минут упивался этим спектаклем, разыгранным его супругой перед его глазами. Затем он потянулся к спящей жене и начал с целого набора медленных ласок невероятной деликатности. Он целовал её в шею, потом спустился к груди, задержавшись на бутончике соска, который он полностью обхватил своими губами, после чего продолжил свои спуск с поцелуями вниз, задержавшись на упругом животе, пока не достиг, наконец, рощи, скрывавшей вход в её пещеру. Моя мать стала вздыхать, как будто ей не хватало воздуха, чтобы дышать, затем она потянулась на спине, как будто во сне, ещё шире разведя свои ноги и принялась совершать странные движения бёдрами. Кровь прилила к моему лицу, мне стало стыдно от увиденного, как будто на моих глазах совершалось преступление, я хотела отвести глаза но не смогла, заворожённая дивным спектаклем. Когда мой отец, внезапно ускорил свои движения, подкрепляя их уже не столь нежными, сколько страстными поцелуями, моя мать открыла глаза, как если бы она внезапно проснулась только что, и сказала с глубоким вздохом:
Это ты, мой дорогой? Я мечтала сейчас о тебе во сне а ты явился ко мне наяву. Как приятно ты меня будишь! Тысячу и миллион добрых тебе пожеланий в твой день рождения!
Самое прекрасное из них это ты, ведь ты позволила мне тебя удивить. Как ты красива сегодня! Ты должна была бы видеть себя со стороны!
Ты застал меня врасплох! Ты закрыл запор двери?
Да, не бойся. Но если ты хочешь мне действительно пожелать добра и увидеть меня счастливым, позволь себе расслабиться, а мне действовать, моя прекрасная, моя дорогая, моя любимая женщина. Ты такая же свежая и душистая, как бутон утренней розы, полный росы.
Я тебе позволяю всё, мой ангел. Но разве ты не хочешь дождаться вечера?
Невозможно остановиться на полпути столь упоительной дороги. Ты можешь легко убедиться, что я не могу больше ждать. Я сейчас взорвусь от любви!
И поцелуи полились рекой, не желая заканчиваться Между тем, его рука становилась все более и более настойчивой, а её движения нежно-напористыми и ласковыми, и моя мать сладострастными вздохами и движениями тела отвечала на его атаки. Поцелуи превратились в жгучие и страстные покусывания. Мой отец целовал свою жену в шею, грудь, сосал её маленькие, уже багровые от возбуждения сосочки, ласкал их с жаром, говоря нежные слова любви, которые иногда прерывали приятную ласку его губ, и моя мать отвечала ему подобным же образом. Так как отец был обращён ко мне спиной, я не могла увидеть всё то, что он делал, но по страстным восклицаниям моей матери я понимала, что она ощущала чрезвычайное наслаждение. Её глаза закрылись, грудь ритмично вздымалась и опадала, все её тело непроизвольно вздрагивало. Она вздыхала и шептала урывками:
Какое наслаждение! Я тебя обожаю! Ты так любезен, так искусен в своих ласках! Ах! Это всё потому, что мы так любим друг друга! И затем послышались сладострастные ономатопеи!
Каждое из этих слов зафиксировалось в моей памяти. Сколько раз я мысленно повторяла их потом! Они меня заставили в последующие дни немало поразмышлять и помечтать! И мне кажется, что я до сих ещё слышу, как они звенят в моих ушах!
Затем, внезапно, они замерли. Мама оставалась неподвижной, с закрытыми глазами, расслабленным телом, а отец производил впечатление раненого солдата, который не может больше следовать за своей победоносной армией. Итак, у меня не было больше ни моего сурового отца, ни моей добродетельной и достойной матери. Я их лишилась в течении нескольких минут. Теперь я видела лишь пару существ, не соблюдающих правила приличия, бросившихся в каком-то ослеплении, в дурмане, в одно жгучее наслаждение, о котором мне до сих не было ничего известно. Отец остался на мгновение неподвижным, а затем сел на край постели. В его пылающих глазах стояло дикое выражение первобытного человека, которое я видела на цветных литографиях, и в них застыла животная похоть. Моя мать же вдруг снова стала сладострастно стонать. В течение этого спектакля моё дыхание отказалось мне повиноваться, я задыхалась от нехватки воздуха, а сердце оглушительно билось и буквально вырывалось из моей груди. Тысячи мыслей пробудились в моей голове, и я беспокоилась, боясь быть обнаруженной и не зная, как мне незаметно покинуть мой тайник. Моё сомнение длилось, между тем, совсем недолго, так как то, что я увидела только что, оказалось всего лишь прелюдией к основному действу. Видимо бог хотел, что бы я за один раз увидела достаточно, чтобы не нуждаться более в дальнейших уроках.
Отец сел рядом с моей бесстыдно раскинувшейся на кровати матерью. Теперь он был развернут ко мне лицом. Должно быть, отец страдал от жары, так как внезапно снял с себя рубашку и оказался передо мной совершенно голым.
Я буквально застонала, настоль меня возбуждало любопытство, ведь представшая передо мной картина была совершенно невероятной. Такого я не могла вообразить даже в самых смелых моих фантазиях.
Я, наконец, поняла, взглянув на моего отца, что живые мужчины могут быть сделаны иначе, чем маленькие мальчики или статуи, которые я уже видела прежде! Я прекрасно помню, как по моей спине пробежала прелестная дрожь при виде его тела мускулистого, с маленькими капельками пота на плечах и невероятного, толстого и длинного отростка с утолщением на конце, похожего на гриб, и этот гриб находился самый в том самом месте, где у нас был вход в пещерку. Отец продолжал оставаться недвижимым, он не брался вновь за дело, а лишь фиксировал свой взгляд на своей жене и партнёрше и, казалось, пытался совладать со своим собственным пылом и страстью, хотел их обуздать, как шаман дикого племени, пытающийся не испугать девушку, которую он собирается принести в жертву на алтаре, а она, одурманенная наркотическими запахами, разливающимися вокруг, изнемогает от желания в ожидании своего жреца.
Меня била все более сильная и глубокая дрожь, как будто со мной должно было что-то приключиться что-то, что неистово дразнило всю мою сущность, и неизведанное новое для меня, для моей плоти и духа.
Я уже знала по рассказам моих подруг, что эта часть мужского тела, впервые представшая моему взгляду наяву, не будет соответствовать тому, что я видела на картинах в музея и на литографиях в книгах, и превзойдёт то, что мне представлялось в моих ночных фантазиях после стыдливого лицезрения произведений скульпторов-классиков в музеях. Но как это было возможно? Я этого не могла понять, потому что мне показалось, что то что я увидела, нарушает и оскорбляет мои представления о классических пропорциях. Выждав несколько мгновений, мой отец схватил руку моей матери и страстно поднёс её к своим губам. Поначалу она позволила ему действовать с видом блаженного смирения, после чего встрепенулась, открыла глаза, томно улыбнулась, и вдруг набросилась с такой страстью на губы моего отца, что я поняла, что мне сейчас предстоит присутствовать при сцене, по сравнению с которой предыдущая покажется совершенно невинной. Они не разговаривали, а лишь обменивались необыкновенно жгучими поцелуями, внезапно разрушив ту завесу и пелену, которую цивилизация и холодный климат навязывает человечеству.
Затем моя мать опрокинулась на кучу подушек, как будто для того, чтобы вдруг надолго забыться во сне, но я заметила, что на самом деле она ищет наиболее благоприятное положение для своего тела, дабы иметь возможность беспрепятственно созерцать себя в зеркале, которое она утром заранее, до прибытия моего отца, предусмотрительно установила у подножия кровати. Отец этого не заметил, так как был всецело поглощён лицезрением прекрасного, сияющего страстью лица моей матери, обращал внимание на самую сущность моей матери которая в это мгновение нашла положение, которое искала и со сладострастным стоном раздвинула ноги, а мой отец встал на колени перед нею и направился, как новый Моисей к Земле Обетованной, или, как новоявленный Колумб к желанной Индии, или, как новый Монгольфье к небу, которого он хотел достигнуть, или, как Данте и Вергилий, страстно стремящиеся к аду1, к расселине между её ног, и она опьянённо проворковала:
Люби меня как можно нежнее, мой дорогой, чтобы наше счастье никогда не прерывалось. Сегодня, завтра и всегда всю нашу жизнь, до глубокой старости и даже, если это возможно (а я в этом не сомневаюсь), и после смерти, которая не сможет разделить эти настоль нежно и крепко соединённых сердца, как наши.
А я, бедная невежественная девушка, понимала ли я в то время, о чём говорила моя мать? Я лишь увидела, что когда она произнесла эти слова, они обнялись с юношеской нежностью и жаром. Вместо того, чтобы кричать от боли от такого жёсткого объятия, к чему я была внутренне готова, глаза моей матери блестели от радости. Она шептала самые нежные слова, которые я могла себе представить, и даже те, что я слышала впервые в моей жизни, и которые я вслед за ней повторяла, как маленький ребёнок. Её горящие от страсти глаза следовали за каждым движением и любым жестом, которые она видела в зеркале. Тысяча противоречивых чувств, которые тогда нахлынули на меня, не позволили мне признаться самой себе, что эти два сплетённых тела были прекрасны. Теперь я уже знаю, что такая красота крайне редка. Великолепие и живописность любовного переплетения тел всегда является достоянием сильных и здоровых существ, и очень немногие мужчины и женщины могут этим похвалиться в зрелом возрасте, ведь болезни, повседневные заботы, страсти, общие недостатки человеческого общества накладывают на них неизгладимый отпечаток и частично разрушают силу и красоту, дарованную в юности человеку богом и природой, и у большинства человеческих особей весна жизни очень рано близится к концу. Моя мать была немало взволнована происходящим и сладострастно улыбалась. Было видно, что страсть её возрастала и начинала захлёстывать сердце. К несчастью, я не видела лица моего отца, но по его движениям, восклицаниям, да и по дрожи, которая одновременно пронизывала эти два существа, столь идеально соединённые перед моим взором, я почувствовала, какое наслаждение испытывает мой отец. Вскоре, он перестал говорить, а моя мать, напротив, исторгала бессвязные слова, едва вразумительные, но которые мне позволяли, тем не менее, ухватить смысл того, что проходило между ними: