А я ничего интересного не увидел. Здание, как здание. Ну, пять этажей, стекло, бетон. Плоская крыша с громаднейшей, неоновой надписью: «Юбилейная». Таких домов в Москве пруд пруди. Нашли, чем удивить.
А капитан продолжал визуальную экскурсию:
Смотрите чуть дальше: здание пединститута. Моя жена там на физмате училась. Сейчас в первой школе математику ведет Речное училище Судоверфь
Честно говоря, мне всё это было неинтересно. Терпеть не могу, когда, к примеру, прихожу в музей или на выставку живописи и мне начинают читать лекцию. И никто не спрашивает, интересно мне слушать или нет. А, может, я пришёл просто посмотреть на всё своими глазами. Именно своими, а не чужими. Так и тут. Я бы, может, и дальше бы любовался городом, но Егор Иванович так достал меня своими речами и постоянным дёрганьем за рукав, что я плюнул на всё и отвернулся в противоположную сторону.
На китайский берег смотреть было неинтересно. Сплошной лес, с редкими строениями лачугами. Такое ощущение, будто там все перессорились и построили свои дома подальше от соседей.
Вскоре, с правого борта, мимо нашего катера проплыла лодка с китайским рыбаком. Старая лодчонка покачивалась на волнах, с трудом выдерживая вес маленького китайца, который, завидев нас, тут же принялся размахивать свободной рукой и выкрикивать на своём языке:
Русский, уходи домой! Это мой дом! перевёл я.
Ого! удивился Левашов. Ты что, по-ихнему шпрейхаешь?
Есть немного.
Я в тот момент остался собой недоволен. Нужно было промолчать, а нет ведь, выпендрился.
И с каких это пор в Алма-Атинском училище погранвойск начали преподавать китайский? Левашов смотрел на меня с недоумением.
А кто вам сказал, что я закончил погранучилище? Теперь пришла моя очередь для удивления.
Капитан пожал плечами:
Так к нам только оттуда и шлют вашего брата.
Выходит, я исключение.
Левашов прищурился. Весело. С любопытством. Мол, давай, выкладывай, откуда к нам залетел. Я и выложил. У бедного глаза на лоб полезли:
А какого ляда тут делаешь?
По комсомольской путёвке.
А что мне ещё оставалось сказать? Что решил пойти стопами отца? Который был против моего решения? Банально бы как-то это прозвучало. Неестественно. Как враньё.
Не забуду, в десятом классе у нас зашёл разговор в спортивной раздевалке по поводу того, кто в будущем вступит в партию. С чего этот разговор разгорелся, не помню. Кажется, начинали обсуждать новый фильм про войну. Вот и зацепилось. Игорь Носенко, наш комсорг, тогда заявил, что точно вступит. А ему пацаны взяли и брякнули: мол, а как же иначе? Ты ведь хочешь быть большим начальником, как папаша. Тебе туда самая прямая дорога А потом ждали, что тот бросится с кулаками. Ждали, чтобы под причину морду комсоргу в кровь разбить. А Игорёха молчал. Губы дрожали. На глазах слёзы. Но молчал. Долго молчал. А потом развернулся и ушёл. После мы узнали, что батя его, коммунист, в больницу попал, с инсультом. И больше на ноги не встал. Дураки, так и не извинились. После выпускного Игорь исчез из моей жизни. Как и все остальные. К чему это я?.. Ах, да. Вспомнил. Идти стопами отца. А ведь действительно я пошёл по его стопам. Правда, папка этого не хотел, всё рассчитывал, что с ним останусь.
Не помню почему, но я снова посмотрел на удаляющуюся лодку.
А хорошо здесь рыба ловится?
Левашов пожал плечами:
Где как. Только в сампане[5] не рыбак. Капитан тоже посмотрел на китайца и сквозь зубы сплюнул в мутную воду реки.
А кто?
Шпион. Ответ прозвучал обыденно-спокойно, словно слово «шпион» мне послышалось, а на самом деле было произнесено «мужик» или там «старик».
С чего вы взяли, что он шпион?
А мы местных рыбаков всех наперечёт знаем. Это раз Он уже на середине реки, так? Так. А снасти не разобраны. Два И выбрит, сволочь, до синевы. Три. Вот тебе все слагаемые. И вообще мотай всё на ус, если к нам попал. Здесь граница! А значит, уши нужно держать по ветру, а глаз востро.
Почему тогда мы его не задержали? Я, помнится, кивнул в сторону удаляющегося водоплавающего корыта, под шикарным наименованием «сампан».
А за что? За то, что выбрит? Левашов выбил из пачки «беломорину» и ловко кинул её в рот. Этот хоть сидит и только пялится. Не вредный. Тут, брат, иногда повеселее дела случаются, и то вынуждены закрывать глаза. Капитан затянулся и, думая о чём-то своём, проговорил: Правда, сами китайцы их к себе забирать не хотят.
А за что? За то, что выбрит? Левашов выбил из пачки «беломорину» и ловко кинул её в рот. Этот хоть сидит и только пялится. Не вредный. Тут, брат, иногда повеселее дела случаются, и то вынуждены закрывать глаза. Капитан затянулся и, думая о чём-то своём, проговорил: Правда, сами китайцы их к себе забирать не хотят.
Кого забирать?
Перебежчиков. Кого же ещё. Левашов вынул изо рта «беломорину», стряхнул пепел в банку из-под консервов. Потерпи. До заставы доберёмся, тебе там всё в деталях опишут. И в красках.
Капитан курил тяжело, будто выполнял предписание врача. Не хотел, а затягивался. Потом он удалился в моторное отделение, а я остался на палубе один.
Китайский берег ничем не отличался от нашего. Та же растительность. Тот же песок. Те же обрывистые берега. И всё-таки складывалось ощущение, будто всё равно это не наш берег. Чужой. Какой-то тёмный, что ли. Загадочный. Таинственный. Казалось, вот-вот из нависшей над водой растительности появится злобная физиономия противника.
И мне в тот момент неожиданно вспомнилась практика на третьем курсе. Впрочем, ту лингвистическую практику таковой и назвать-то было невозможно. В ноябре 1964 года меня и ещё троих одногруппников вызвал к себе ректор и в приказном порядке отправил обслуживать китайскую делегацию, прибывшую в Москву из Пекина для участия в праздновании годовщины Революции. Наша задача оказалась проста: отработать два дня переводчиками. Собственно, ничего сложного не предполагалось. Простое, из года в год однотипное празднество, штампованные речи, штампованные тосты. Бытовые разговоры вокруг обедов и нарядов, ничего сложного.
На такую практику все шли с неохотой. Я тоже думал, что отрабатываю серую повинность. Но, когда казалось, что всё уже идёт к успешному окончанию чествования Октября, произошло нечто из ряда вон выходящее. Во время праздничного ужина, глава китайской делегации Чжоу Эньлай решил пообщаться с нашим министром обороны Малиновским. Маршал к тому моменту уже успел принять «на грудь» изрядное количество спиртного, и от того речь свою не редактировал. А потому, когда китаец предложил выпить с ним, министр, блистая на груди двумя Золотыми Звёздами, выдал следующий тост: «Давайте выпьем за советско-китайскую дружбу! Вот мы, к примеру, своему Никитке[6] под зад коленкой дали, так и вы то же самое сделайте с Мао Цзэдуном. И дела у вас пойдут лучшим образом!» И первым осушил бокал.
Мы, естественно, перевели тираду слово в слово. А через двадцать минут нас сняли с практики и отвезли на Лубянку. Скандал вышел ещё тот. Я и мои товарищи получили по первое число за дословный перевод. МИД раскрутился на дипломатический скандал. И если бы не Андропов[7], кто его знает, чем бы всё закончилось
Вскоре мы пристали к берегу. Левашов первым сошёл по трапу на берег и откозырял встречавшему нас начальнику погранзаставы в чине капитана, после чего крепко пожал ему руку:
Привет! Вот, привёз. Новое начальство!
Я тоже отдал честь, отрапортовался и добавил:
Начальство временное. Буду выполнять обязанности руководителя особого отдела до назначения нового лица.
Пограничник стянул с головы фуражку, вытер широкий, коричневый от загара лоб платком:
А по мне сидите в отделе хоть до второго пришествия. И тут же добавил: Хотя с лейтенантскими погонами оно не солидно. Ладно, пошли. Покажу своё хозяйство. Слово «своё» капитан выделил особо. Чувствовалось, гордится тем, где живёт и служит.
«Хозяйство» Сковородинского пограничного отряда оказалось солидным. Три заставы, более ста километров пограничной полосы, плюс береговая линия Амура. И всего два поселения на весь район.
А что деревень мало? поинтересовался я, когда мы объехали на «газоне» территорию и вернулись в штаб. Или рядом с границей не хотят селиться?
И слава богу, что мало. Тут же отреагировал капитан Ковалёв. Такова была фамилия моего собеседника. Нам и этих двух деревень с головой хватает. Как уборочная начинается, хоть вешайся.
Китайцы переплывают через Амур, принялся объяснять Левашов, который дожидался меня. Тут всё и начинается. То под комбайн лезут, то под косилку.
Зачем? не понял я.
Как зачем? Мешают урожай собирать.
Так ведь их же убить может!
Так они для того и лезут. Камикадзы грёбаные. Левашов сел за стол. В расстёгнутом кителе он напоминал анархиста из фильма про Гражданскую войну. Уже двоих комбайнёров с инфарктом в больницу доставили. Косят, косят, а тут бац Кровищи немерено. Мяса. У того, кто с психикой дружит, ещё ничего. А остальных без ста грамм за рычаги и не посадишь. А китайцы всё прут и прут!