Меня ужалил шмель два раза, а ты даже не проснулась, со слезами обиды в голосе упрекает городскую девочку Тамила.
Городской девочке очень стыдно сознавать собственную чёрствость, и одновременно она удивлена, что сестра жива и здорова, когда, как минимум, должна была попасть в гудаутскую больницу, а может быть, о ужас даже умереть, как это случилось с неким мальчиком из тут же названной бабушкой Тамарой фамилии.
А ещё, несмотря ни на что, ей страшно жалко шмелей, поскольку папа тогда же, ночью, уничтожает их гнездо.
Рецепт уничтожения прост и известен сельским испокон века. Нужно засунуть в гнездо пропитанный маслом или бензином подожжённый факел и буквально выжечь им содержимое дупла.
Выжигать гнездовье в итоге придётся несколько раз, поскольку шмели упорно возвращаются и селятся неподалёку. Они сдадутся в предсказуемо проигрышной схватке с человеком за территорию лишь после того, как спилит шишастое дерево некий деревенский доброхот.
***
В Амбаре дети отовсюду, со всего Союза, но городская девочка выделяет именно тех, кого привозят из грузинской глубинки. И выделяет потому, что дети из Грузии совершенно не говорят по-русски, что, по мнению городской девочки, выглядит странно. В родном Сухуме (тогда ещё Сухуми) грузинские дети, как правило, владеют русским, особенно те, кто учится в русских школах. Даже соседи городской девочки по двору, чьи родители приехали жить в Абхазию совсем недавно из Зугдидского района или из Кутаиси и Сенаки (тогда Цхакая). Ломано, но быстро соседи осваивают русский, чему немало способствуют дворовые игры, в которых городская девочка уверенно чувствует себя лидером, поскольку старше остальных по возрасту, к тому же её голова всегда полна игровых сюжетов.
«Как можно совсем не говорить по-русски? думает городская девочка, глядя на грузинских детей в лагере. Это же так неинтересно».
Русский язык главный в жизни городской девочки. Он повсюду. И в библиотечных книгах, ведь мама городской девочки тогда ещё работает библиотекарем, а не учителем, как будет позже, и в городском дворе, и на улицах, и на набережной, где можно покушать мороженого в кафе гостиницы «Абхазия», именуемого в народе по-своему «Под Абхазией», и на загородных дорогах, и в рейсовых автобусах и электричках. И хотя городская девочка часто слышит от мамы, что надо учить абхазский, она не обращает на это особенного внимания, поскольку владение родным языком ещё не успело войти в основную систему ценностей её находящегося на ранней стадии национального сознания. Да и сельские при общении с городской девочкой почему-то переходят на русский. На русском же общается с сёстрами и бабушка Тамара.
Мама, почему вы не говорите с девочками по-абхазски? часто слышит городская девочка полные скрытого возмущения вопросы мамы к бабушке Тамаре во время её кратких летних визитов из города. Они всё лето в деревне, могли бы уже овладеть родным языком в совершенстве.
Бабушка на возмущения мамы обычно никак не реагирует. Разве что произнесёт для вида пару фраз на абхазском, обращаясь к внучкам, и вновь переходит на русский.
Какая разница, на каком языке говорят девочки. Вот если бы они были мальчиками
***
Жизнь в лагере подчинена строгому распорядку, удивляющему городскую девочку своей непривычной для неё демонстрацией коллективной вовлечённости в одно общее дело.
«Курадгеба, курадгеба! Пирвели разми вицвевт сасадилоши!» (Внимание, внимание, первому отряду пройти в столовую!) периодически грохочет на грузинском усиленный динамиком женский голос, и дети из Грузии группами и поодиночке направляются в сторону выстроенного неподалёку от остатков крепостной стены здания. Затем в динамиках грохочет голос, приглашающий уже на русском. Вскоре на всей территории наступает относительная тишина, сменяющаяся на практически полную во время «тихого часа».
Городской девочке ужасно хочется ходить в столовую вместе со всеми и вообще ходить, как и они, в пионерских галстуках, и жить в маленьких домиках с остроугольными крышами. Однако самое понятие «пионерский лагерь» в семейном лексиконе отсутствует напрочь, и не только по малолетству сестёр, а в принципе.
В семье не принято отпускать детей в лагеря. Зачем лагерь, когда есть деревня, и вообще, девочкам из абхазской семьи вовсе не обязательно находиться где-то без родственного присмотра.
В семье не принято отпускать детей в лагеря. Зачем лагерь, когда есть деревня, и вообще, девочкам из абхазской семьи вовсе не обязательно находиться где-то без родственного присмотра.
Неприятие лагерной формы досуга будет нарушено в семье лишь однажды, через много лет, когда в пионерский лагерь в районе Приморской (недалеко от Нового Афона) после долгих раздумий и семейных совещаний на целых две недели отправят отдыхать народившуюся в тщетной попытке обрести наследника и подросшую к тому времени третью сестру, Жанну.
Чапа, а вы в лагере не дерётесь? спрашивает младшую, обращаясь к ней по-домашнему, папин шофёр Тамаз, когда семья приезжает навестить её в воскресный день.
Нет, за нами следят, мимоходом сообщает младшая, одной фразой приоткрывая перед родственниками завесу суровых лагерных порядков, явно идущих вразрез с её привычками, и мама с папой и старшие сёстры смеются в ответ, а громче всех смеётся Тамаз.
В преддверии «тихого часа» бабушка Тамара подхватывает опустевшую корзинку и ведёт городскую девочку и её сестру на море. Там бабушка отпускает сестёр купаться, сама же степенно переодевается в похожий на мужскую одежду купальник. Он чёрного цвета с красными окантовками по краям. Такие надевали в тридцатых годах, и они есть на многочисленных фотографиях из семейного альбома.
Бабушка может позволить себе надеть купальник подобной давности из-за того, что за прошедшие с далёких времён годы не изменилась вовсе, если не считать прибавляющихся с каждым годом морщин на когда-то белом, но потемневшем от солнца лице. Жилистая, вся из мускулов, с крепкими ногами мастерицы лазать по самым сложным деревьям, бабушка напоминает спортсменку на пенсии и подтверждает это впечатление крепчайшим здоровьем и какой-то фантастической, выливающейся в чемпионское по масштабности трудолюбие энергией.
Что это значит «голова болит»? недоумевает она, глядя на перевязанную в случае приступа мигрени голову мамы Эвелины. Я даже не понимаю, как это, когда голова болит. У меня никогда не болела.
Бабуля, а ты когда-нибудь умрёшь? спрашивает бабушку Тамила.
Конечно умру, куда я денусь философски усмехается бабушка.
А где тебя похоронят? не унимается Тамила.
Подле ног Гугуши (умерший в юности старший сын бабушки Тамары) пусть положат меня, проклятую, коротко вздыхает бабушка.
Она там и лежит на полузаброшенном семейном кладбище, у ног старшего сына, как просила всю жизнь. Даже тогда, когда затуманит её разум старческий склероз, она не забудет своей главной просьбы.
Семейные могилы на тишайшем пригорке. Видна с него окаймлённая густой зеленью кромка моря, и жужжат летом над трепещущим на ветру ковылём неутомимые пчёлы.
***
Купание, как всегда, чудесно. Прозрачная и ласковая морская вода светится солнечными бликами, на дне играют в свои игры стайки крошечных рыбок, на покрытых водорослями камнях-валунах скользко стоять. Привыкшее к играм воображение рисует красочные фантазии с участием внезапно появляющегося в небесах вертолёта, жаждущего похитить прекрасную принцессу, то бишь городскую девочку, и увезти её куда-то, где ждёт её сказочное счастье.
Через много-много лет, в такой же умытый солнцем и синькой неба августовский день, будет стрелять в городскую девочку из установленного в открытом вертолётном чреве станкового пулемёта темноволосый бородач в камуфляже.
«О, а вот и он прекрасный принц из твоего детства», горько усмехнётся она.
Идём-идём, а то хлеб кончится, произносит бабушка Тамара магическую по силе воздействия фразу, и сёстры бегут по пологим дорогам Амбары к виднеющемуся за развалинами храма выходу с территории пионерского лагеря.
Идти до Мюссеры-Мысра километра полтора, не более. И вроде бы легко из-за того, что путь лежит по прямой асфальтированной дороге, где по тем временам почти не бывает машин. И одновременно трудно из-за заливающего дорогу именно на этом участке солнца. Из-за монотонности движения дорога кажется бесконечной, нагретый асфальт жжёт подошвы стареньких сандалий, хочется есть и пить, а разговаривать громко, а тем более петь или смеяться бабушка запрещает, потому что это «пхащьароп», хотя вокруг никого нет.
В растущих у обочины кустах можно обнаружить спеющие всё лето ягоды ежевики, и сёстры то и дело отстают, торопливо срывают с колючих длинных ветвей мгновенно окрашивающие пальцы в характерный цвет иссиня-чёрные вкусные шарики, отправляют их в жаждущие еды и тоже уже окрашенные в чернильно-лиловый цвет рты и жмурятся от удовольствия и желания отведать ещё.