Что до меня, касаясь детей, заглядывая им в глаза, требуя ответов на вопросы, я удостоверялся: они есть, они здесь, передо мной, они никуда не могут исчезнуть, потому что так не бывает, просто не может быть. Я сжимал хрупкие руки, прикладывал пальцы к шее, щупал живот ребенка и ощущал торжество и легкую эйфорию. Живой. Здесь. Мягкий, теплый, потрясающе материальный, неспособный раствориться в воздухе или провалиться сквозь кушетку и пол. Это было великолепно. Если я возвращался домой с отблесками блаженной улыбки на лице, Мэт, мой нынешний партнер, безошибочно определял, что у меня появился новый пациент, и с иронией приносил поздравления с «очередным не провалившимся ребенком». Про Луку я ему да и никому другому не рассказывал, но он знал о моем страхе и, кажется, даже понимал его.
Больше пятнадцати лет прошло с тех пор, как я говорил со своим бывшим учителем о Луке. Пусть воспоминания и страх остались, за прошедшие годы история все-таки поблекла. «Куда исчез Лука?» этот вопрос я продолжал задавать себе время от времени по привычке, зная, что никто не даст мне ответа. Я жил стабильной жизнью, ничего большего от нее не ожидая, когда размеренное существование вдруг треснуло с громким хрустом и бросило меня в омут, темный и вязкий, как тьма, в которую я когда-то погрузился под действием наркотика.
Это был последний рабочий день перед моим отпуском. Я взял его в промозглом ноябре, с трудом таща не свойственную мне усталость. На клинику свалилось небывалое количество судебных исков (как минимум пятьдесят процентов которых совершенно за дело), все находились в страшном напряжении, и это сильно выматывало. Поэтому я решил провести с месяц дома, тем более что уже давно не был в отпуске.
Предвкушая отдых, я даже не обрадовался, вопреки обыкновению, новому пациенту девочке девяти лет, а воспринял ее появление у себя в кабинете с некоторой долей досады.
У Катерины, как и у матери, были пышные темные волосы, что было их единственным сходством, почти черные глаза, круглые и блестящие, как у белки, остренький нос и полные губки, сложенные в рассеянную полуулыбку. Она взволнованно теребила лямки своего джинсового комбинезона с аппликацией в виде морской звезды на грудном кармане.
Мать объяснила, что дочь говорит странные вещи, и ее это беспокоит. На лицо девочки при этих словах легла печать недоумения. Я разрывался между тем, чтобы успокоить мамашу вдохновляющей проповедью о силе детского воображения и порекомендовать хорошего детского психиатра, но какая-то чертова муха, укусившая меня в тот день, заставила меня сначала спросить девочку, какими историями она потчует свою мать. Ребенок, что называется, завис. Мать потребовала, чтобы она рассказала про камни.
А, Катерина улыбнулась, обрадовавшись, что поняла, чего от нее хотят. Маме не нравится, что камни рассказывают мне разное.
Тут я заботливую родительницу вполне понимал. Кому понравится, когда с его ребенком беседуют камни?
Я попросил Катерину расстегнуть комбинезон и снять свитер, и она снова взволнованно затеребила лямки.
Уколов не будет, пообещал я ей. Меня всегда смешила твердая детская уверенность в том, что стоит войти в кабинет, и врач сразу уложит тебя на кушетку и вкатит какой-нибудь болезненный укол сугубо из собственной вредности.
Тогда ладно, Катерина заметно успокоилась.
Я быстро провел стандартный осмотр и задал несколько вопросов. Все было в порядке, никаких жалоб на обмороки, головные боли, переутомление, ночные кошмары. Никаких травм. Лекарств Катерине, по словам матери, в последнее время не давали, она не пила даже витамины.
Я знаю, вы думаете, у меня эти, как их, глюсинации, вставила Катерина.
Галлюцинации, поправил я.
Ну вот это не они. Это ведь когда ты видишь и слышишь того, чего на самом деле нет. А камни есть.
Бесспорно, есть. И что они тебе говорят? спросил я.
Да много всего, Катерина пожала плечами. Вид у нее был откровенно скучающий, как если бы я спрашивал ее о задании на дом. Я это отметил. Иногда истории разные. Иногда просто спрашивают, что и как.
Камни не могут говорить, не вытерпела мать.
Почему?
Я задумался. Мать была права, но вопрос Катерины невольно ставил в тупик.
У меня на столе лежало пресс-папье, сделанное из минерала, вырытого и отшлифованного где-то в Сибири. Камень был красивый, фиолетовых оттенков, с крупицами блесток, но по сути это все же был обычный камень. Я снял его со стопки документов и переставил на край стола.
Камни не могут говорить, не вытерпела мать.
Почему?
Я задумался. Мать была права, но вопрос Катерины невольно ставил в тупик.
У меня на столе лежало пресс-папье, сделанное из минерала, вырытого и отшлифованного где-то в Сибири. Камень был красивый, фиолетовых оттенков, с крупицами блесток, но по сути это все же был обычный камень. Я снял его со стопки документов и переставил на край стола.
Ну, смотри, вот камень. У него же даже рта нет. Да и откуда ему взяться? Он же неживой.
Катерина снова пожала плечами. Для нее это явно не было аргументом.
Этот камень говорит тебе что-нибудь? спросил я после продолжительной паузы.
Угу.
Что?
Я немного воодушевился. Даже если у девочки слишком живое воображение, распознать сочинительство в этой ситуации наверняка будет несложно. Что ребенок может придумать за несколько секунд?
Ответ соответствовал моим ожиданиям:
Ворчит, что вы говорите, что раз у него нет рта, то он не может говорить. И еще что вы тоже можете говорить без рта.
Я взял листок бумаги и приготовился для порядка и во имя благосостояния клиники назначить пару анализов, а от себя лично дать ряд рекомендаций, как направить умственную энергию ребенка в реалистичное русло, где камни будут хранить молчание.
Но Катерина вдруг добавила:
А еще он говорит, что вы ищите Луку. Это правда? В моей школе, кажется, учится мальчик, его зовут Лука, но он уже большой.
Ручка сама собой выскользнула у меня из руки и покатилась по полу. Мать девочки подобрала ее.
Спасибо, я взял протянутую ручку и неожиданно для себя спросил: Откуда, интересно, камню об этом знать?
Ну, их же много. Куда ни посмотришь камни. И каждый что-то видит и слышит. А после, наверное, другим рассказывает. Не знаю точно. Да? она посмотрела на камень, потом снова на меня, и серьезно кивнула: Да.
Прекрати морочить взрослым голову! взорвалась мать. И так постоянно! Не знаю, что с ней делать. Она все время подбирает камни и прикладывает их к ушам. И домой тащит. Я ей говорила продолжит в том же духе, попадет в больницу для умалишенных.
Катерина снова впала в ступор. Я спросил ее, как она смотрит на такой исход, и девочка, подняв на меня глаза, со все той же подкупающей искренностью сказала:
Не знаю. Почему слышать камни и вдруг ума лишенный? Если ты не слышишь, ты глухой. Это ненормально. Другие ведь слышат. Если вы не слышите камни, может, это вам надо в больницу? Есть больницы для врачей?
Я срочно засмеялся, в противном случае, думаю, опешившая мать отвесила бы ей оплеуху.
Отсмеявшись, я сказал Катерине подождать в коридоре. Она спросила, можно ли ей взять мой камень, получила разрешение и удалилась в обнимку с минералом.
Я обрисовал ее матери ситуацию с детским воображением, задал несколько вопросов о ситуации в семье как отношения, болели ли близкие родственники психическими заболеваниями (на этот вопрос женщина ответила отрицательно, но перед этим ее лицо на мгновение окаменело, и в записях я смягчил ответ до «возможно») и так далее. Еще я выписал направление на анализы, попросил, чтобы, пока я буду в отпуске, Катерина вела дневник, в котором записывала, что именно, где и по какому поводу говорят камни или другие предметы, которым говорить не положено, и разрисовала все, если будет такое желание. Я объяснил, что, превратив эту навязчивую идею в творческую и довольно трудоемкую игру, мы узнаем, насколько серьезно дело, а заодно получим подробную информацию о галлюцинациях, если они есть, которую можно будет проанализировать. Напоследок я дал ей номер детского психиатра и посоветовал звонить ему, если возникнет такая надобность.
Мать приняла мои заветы близко к сердцу и вышла. Я приготовился сходить выпить кофе и уже встал на ноги, но дверь снова открылась. Заглянула Катерина и поставила на кушетку пресс-папье.
Он попросил вам передать, чтобы вы не искали Луку, потому что Лука скоро сам к вам придет. До свидания!
Дверь закрылась. Я простоял столбом не меньше двух минут, глядя на камень, почти уверенный, что вот сейчас в нем появится щель, расширится, продемонстрирует ряд больших плоских зубов и проскрипит: «Не ищи Луку!»
Но камень оставался камнем, и я подумал, что отпуск как нельзя кстати.
Домой я возвращался в подавленном настроении. Чувствовал себя разбитым и ловил себя то на одном, то на другом обрывке мыслей.